Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 75
- Предыдущая
- 75/91
- Следующая
Вооружили отряд солидно: 15 ручных пулеметов, один станковый, придали три 45-мм орудия, включили снайперов и бронебойщиков. Все бойцы получили автоматы «ППШ». Снабдили нас двумя радиостанциями. Не забыли и о медиках. Выдали пятидневный сухой паек. Машины максимально загрузили боеприпасами, горючим и продуктами.
5 июля, в 5.30 утра, отряд двинулся в путь. Впереди шла машина с комбатом Дюдиным, выполняя роль разведки и боевого охранения. За ней на «виллисе», с радиостанцией и охраной, ехал полковник Кудрявцев, следом остальной караван. Я ехал на замыкающей машине, чтобы видеть всю колонну и сообщать полковнику текущую обстановку.
Машины шли строго по указанному на карте маршруту. Двигались лесными дорогами, стараясь обходить главные трассы, жилые массивы, даже небольшие деревни. Каждых три часа колонна останавливалась на двадцать-тридцать минут для радиосвязи с дивизией и разминки людей. Июльский день длинный, вечера светлые, останавливали машины в полночь, а в пять утра с первыми проблесками рассвета мы уже загружались, и движение возобновлялось.
Следуя правилу быть с рядовыми, я отказался от места в кабине, сидел вместе с бойцами. Справа рядом со мной — Илья Селехов. Илья из крестьянин, служит с сорок первого, бывший пограничник — один спасся из всей погранзаставы. Трижды ранен, награжден орденом Красной Звезды. Сейчас он рассказывает:
— За день или два до начала войны на вражеской стороне — другом берегу Западного Буга — появилась немолодая женщина со стадом гусей, кричит нам: «На вас идет германец!» — а как только к ней подходит немец-дозорный, поворачивается к своему стаду и кричит уже на гусей. Несколько раз прокричала — изо всех сил, чтобы мы получше услышали. Вернувшись, рассказал начальнику заставы и комиссару, мол, так и так. Комиссар засмеялся: «Какая-то сумасшедшая или провокаторша. Товарищ Сталин заверил всех советских людей и армию, что никакой войны с Германией не должно быть, слухи раздувают провокаторы. Немцы — наши лучшие друзья!» В ту ночь застава перестала существовать, и сделали это «наши лучшие друзья»!
— И комиссар погиб? — спросил я.
— И комиссар, и жена его — «Анка-пулеметчица». Как поглядела фильм «Чапаев», так и влюбилась в Анку-пулеметчицу, вот ее так и прозвали. Изучила баба «максим» получше мужа. Села за него в первые минуты боя и в первые же минуты погибла. Разумели мы в сорок первом, как говорится, на авось да небось.
Заговорил Федя Левков, воюет он с сорок второго, дважды ранен, награжден медалью «За отвагу» — спас от взрыва людей и груженную взрывчаткой машину:
— А я с Орловщины, из деревни Старуха — так она называется. Дело наше — жито. Работали от зари до зари, начисляли за трудодень тридцать копеек. Кабы не огородишко да две козы…
До войны я ни разу не бывал в деревне и представлял ее в основном по книгам Толстого, Тургенева, Лескова, Чехова — в пределах школьной программы, но то были описания старой, дореволюционной деревни. Впервые о советской деревне я узнал от нашей домработницы, семнадцатилетней Тани. В начале 30-х годов, в период коллективизации и знаменитого страшного голода на Украине, родителей Тани выслали в Сибирь, а ей удалось сбежать из родной деревни. Мы тогда жили на Украине, в Кривом Роге, папа руководил шахтами. Таня пришла к моему отцу, честно все рассказала и попросила взять ее на шахту. Папа привел ее к нам в дом. Я не очень понимал, о чем она говорила, не вникал в новые для себя слова: колхоз, кулак, середняк, бедняк, милиция, ссылка, высылка, трудодень. Мне было тогда всего восемь лет. «Поднятая целина» Шолохова, прочитанная в последнем классе школы, тоже мало что рассказала мне о советской деревне, — кажется, я прочитал ее с закрытыми глазами, ибо произошло это в самую сложную пору моей юности, когда отца упрятали на 28 месяцев в тюрьму.
Впервые я увидел деревню в ноябре 1941 года, когда меня на месяц направили уполномоченным в деревню. Впечатление тогда сложилось тяжелое.
Попав из училища на фронт, а за годы войны я служил на пяти фронтах в четырех дивизиях, я встретил много крестьян в солдатских шинелях — русских, украинцев, белорусов, татар, казахов, узбеков… Эти люди оказали на меня огромное влияние — на мое мироощущение и характер; гораздо большее, чем все командиры и комиссары. От русского мужика я набрался разума — вот уж университет университетов, кладезь жизненной мудрости и благородства.
Крестьянин помог мне глубже понять, почему оказалась такой пустой и нищей наша деревня и чем нынешний крестьянин-колхозник отличается от толстовских героев. Проходя русские и белорусские деревни, я видел в них много горя и, слушая рассказы колхозников — мужчин и женщин, старался найти ответ, понять, почему они простили советской власти все то, что она так безбожно и уродливо сотворила с ними. Простили. И в трудный час, когда родина оказалась на краю гибели, безотказно служили ей. Во имя чего?
Наверное, такими их сделал ОБРАЗ ЖИЗНИ. Жили эти люди на земле, и она насыщала их разумом, верой в добро и святость труда — что и составляет основу всей человеческой жизни, данной нам богом. Как-то я услышал от них: «Дети и неспособного сделают благородным. А без благородства как прожить?» В русском крестьянине часто есть что-то детское — искренность, стремление к правде, вера в старших. Общаясь с этими людьми, я понял, что интеллигентность человека, его культура отнюдь не определяются ни образованием, ни эрудицией, как это утверждают энциклопедии, а скорее — внутренним складом души и сердцем. Недаром люди издавна говорят: «сердечный друг» — и это высшая похвала.
Провожали мужика на войну всем миром, со словами: «С богом!» Попав на фронт, мужик понимал, что на войне ему долго не прожить. Но никогда ни в одном из них я не замечал какого-то озлобления или душевной раздвоенности, неприятия воинской дисциплины. Твардовский, как никто другой, уловил эти особые струнки крестьянской души и оттого так удачно сложил свою поэму о Василии Теркине. Сколько раз я читал эти стихи солдатам, а они просили снова и снова. Солдатская среда приняла Теркина как своего товарища и брата.
Мне часто доводилось присутствовать и самому участвовать в мужицких «разговорчиках», как я ласково их называл, и я обратил внимание, что чаще всего во всех рассказах о доме, родных присутствовал свет надежды: вот кончится война…
— У меня сын — грамотей, первая голова в деревне, — начинался разговор, — после службы в армии остался в городе, выучился на инженера, вот теперь уповаем…
В этих зачинах звучал подспудный вопрос-ответ: «Как дальше жить будем…» Наверное, в этой надежде, смирении перед стихией и скрыта тайна прощения и искреннего отношения крестьянина к власти, к войне, да и к другим невзгодам и перипетиям жизни — в надежде, что и это минет, и как-то все образуется, а перемелется — мука будет…
Всякое общение учит. Только вот чему? Я уже говорил, рассказывая о первом дне на фронте и встрече с дядей Кузей, что загорелся идеей записывать советы бывалых солдат. День за днем в блиндажах, прямо в окопах, в поле, в лесу, нередко у костра я собирал крупицы солдатской мудрости и не помню ни одного случая, чтобы кто-то отказался от дружеского разговора. Так возник целый рукописный том, который я озаглавил «Свод правил поведения солдата». Я не скрывал своей затеи, часто читал свои записи молодым командирам и новобранцам. Все же, чтобы обезопаситься и сбить с толку всяких недоброжелателей, я открыл «Свод» лозунговыми правилами.
Несмотря на предосторожности, однажды, услышав об офицере-чудаке, собирателе афоризмов, меня вызвал к себе комиссар в высоких чинах. Пролистав с десяток страниц, он усмехнулся: «Воевать людей научат и без вашей писанины, а вам советую заняться более путным делом. Ваши прямые обязанности: чаще бывать на передовой, воодушевлять бойцов, поднимать их в атаку. Вот и действуйте! И никакой отсебятины!»
Какая глупость! В немецкой армии любой солдат, не говоря об офицере или генерале, мог вести дневник. Об этом я, понятно, узнал гораздо позже. А тогда я промолчал. Много нелестного говорили об этом партийном вельможе, — этот сукин сын дошел до того, что заставлял вступивших в партию бойцов добираться за партбилетом с переднего края в тыл, иногда под прицельным огнем.
- Предыдущая
- 75/91
- Следующая
