В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/123
• Следующая

Позади скрипнула дверь. Безайс вобрал голову в плечи и медленно повернулся. Перед ним стояла Лиза.

Безайс думал, что она очень красива, и теперь был немного удивлён. Это была невысокая смуглая девушка, черноволосая, с живыми глазами. Она была хорошенькая, но Безайс встречал многих лучше её.

Она остановилась в дверях и вопросительно смотрела на Безайса.

– Здравствуйте, – сказала она.

Матвеев сказал правду – глаза у неё действительно были очень красивые.

Безайс порывисто встал.

– Здравствуйте. Я к вам по делу. Ваш… это самое… знакомый… вы его, конечно, помните…

Она подошла к нему, слегка щуря глаза.

– Простите, как ваша фамилия?

– Это пустяки. А впрочем, моя фамилия Безайс.

Ему хотелось скорей свалить с себя это дело, прибежать домой и валяться в носках на кровати, не думая ни о чём.

– Он послал меня и очень извиняется, что не может прийти сам. Вам придётся зайти к нему, но это близко, не беспокойтесь. Если хотите, я могу вас проводить сейчас. Если, конечно, вы ничем не заняты.

Она подошла к стулу, на котором лежали какая-то материя, бумага, спички, и стала складывать все это прямо на пол.

– Ваша фамилия – как вы сказали?

– Безайс. Я пришёл к вам от Матвеева, моего товарища.

– Матвеев здесь? – спросила она живо.

– Да, здесь.

– Отчего же он не пришёл сам?

Он помолчал, собираясь сказать самое важное. Но она вдруг подошла к двери и открыла её. Безайс мельком увидел впустившую его женщину. Она стояла, прислонившись к косяку.

– Мама, – сказала Лиза, – уходи сейчас же! Ну?

– Так вы товарищ Матвеева? – продолжала она, закрывая дверь и улыбаясь. – А отчего он сам не пришёл?

– Он нездоров. Хотя, вернее сказать, даже ранен.

Она широко раскрыла глаза.

– Ранен?

Безайс тоже встал.

– Но не надо волноваться, рана не серьёзная, – начал он, торопясь. – Он уже почти здоров, честное слово! Но самое главное – не надо волноваться. Это же глупо – волноваться, когда он почти здоров.

Она смотрела на него ошеломлённая, точно ничего не понимая.

– Куда его ранили? – спросила она.

– В ногу, – ответил Безайс. – Ему страшно повезло, это такая рана, от которой легко поправиться. Возьмите себя в руки и не расстраивайтесь. До свадьбы заживёт, – прибавил он с глупым смехом.

Все остальное тянулось, как кошмар. Он начал рассказывать ей и несколько раз собирался сказать прямо, что Матвееву отрезали ногу, но всякий раз хватался за какой-нибудь предлог и рассказывал о другом – о Жуканове, о Майбе, о дороге. Она слушала, молча глядя ему прямо в глаза, и Безайс смущался от этого взгляда, точно он лгал. Наконец он измучился от звука собственного голоса. Тогда он замолчал, думая несколько минут, и сказал:

– Ему отрезали ногу ниже колена.

Она вскочила, как от удара.

– Отрезали? – крикнула она со всхлипыванием.

– Да, – сказал Безайс, – отрезали. Ниже колена.

– Ниже колена?

Безайс поднял голову. На её лице был ужас. Она не замечала, как у неё дрожат губы. Некоторое время они стояли молча, тяжело дыша.

– И теперь он… на одной ноге?

– На одной.

– А как же он ходит?

– На костылях.

Никогда в жизни он не чувствовал себя так скверно. Она схватила его за руку и стиснула до боли.

– Это он послал тебя?

– Он. Ему хочется, чтобы вы пришли к нему.

– Но как же это вышло? Неужели ничего нельзя было сделать? Ты все время был с ним?

– Конечно, все время.

– И ничем нельзя было помочь?

Это было прямое обвинение. Безайса охватила мгновенная ярость. Он вырвал свою руку.

– Началось нагноение, доктор сказал, что без операции он умрёт.

Она села на стул: сверху Безайс видел её волосы, разделённые прямым пробором.

– Как это глупо, – сказала она, сжав руки и покачиваясь всем телом. – Именно его! Ведь вас было трое?

– Да.

– Ну, а сейчас? Он встаёт?

– Даже ходит немного.

Она помолчала, что-то вспоминая.

– Он совершенно беспомощный?

– Нет, конечно. Недавно он сам оделся.

Безайс сидел, ожидая чего-то самого тяжёлого. Он обвёл глазами комнату, потрогал себя за ухо и встал.

– Я пойду, пожалуй, – сказал он, не глядя на неё и вертя шапку в руках. – Вот теперь я вам сказал все.

Он вышел в коридор, натолкнувшись в темноте на впустившую его женщину, ощупью отыскал дверь, но потом вернулся снова. Она сидела, прижавшись грудью к столу.

– Я забыл дать вам его адрес, – сказал он. – Вы придёте сегодня к нему?

– Я приду завтра.

Он вышел на улицу и пошёл прямо, пока не заметил, что идёт в обратную сторону. Тогда он вернулся, прибежал домой и сказал Матвееву: «Завтра она придёт», – потом ушёл к себе, лёг в носках на кровать и долго курил. Он как-то не выяснил своего отношения к этой истории, и в его голове был полный беспорядок. Черт знает, что хорошо и что плохо.

Он думал о Матвееве, о Лизе, о самом себе, и было совершенно непонятно, чем все это кончится. Одно было ясно – девушки, как Лиза, встречаются не каждый день.

На другой день Матвеев поднялся и, бодро стуча костылями, отправился просить у Дмитрия Петровича бритву. Кое-как он побрился и, сидя перед зеркалом, с удовлетворением рассматривал свою работу.

Насвистывая, он вернулся к себе в комнату, критически её оглядел и остался недоволен расстановкой стульев. С полчаса он возился, громыхая стульями и поправляя оборки на занавеске, но потом устал и сел, тяжело дыша. Он был в хорошем настроении, и весь мир улыбался ему. Отдохнув, он пришёл в столовую и стал учить мальчиков играть на гребёнке с папиросной бумагой. Но потом пришла Александра Васильевна, гребёнку отобрала и загнала Матвеева обратно в его комнату.

Пробил час, а Лизы все ещё не было. Время текло медленно, и он не знал, куда его девать. Безайса, по обыкновению, дома не было. Александра Васильевна принесла завтрак, и пока он ел, она стояла у дверей и расспрашивала, – есть ли у него мать, сколько ей лет и правда ли, что большевики и коммунисты – это почти одно и то же. Она жаловалась на то, что Варя хочет остричь волосы. Она считала это глупостью и удивлялась, кому может нравиться безволосая женщина.

Но Лиза все ещё не приходила. Когда большие хриплые часы в столовой пробили три часа, Матвеев начал беспокоиться. Он взял костыли и отправился бродить по дому, с тоской и недоумением спрашивая себя, что могло её задержать. Он снова ушёл в свою комнату. Там он сидел до вечера, и с каждым ударом часов в нём росла уверенность, что она уже не придёт. Ноющая, точно зубная боль, тоска поднималась в нём, он начал думать, что с ней случилось какое-то несчастье. Эта мысль была невыносима, и, когда пришла Варя, ему хотелось сломать что-нибудь.

Она села рядом и начала говорить, что он должен больше есть, чтобы пополнеть.

– Ты скажи, – говорила она, – что тебе больше нравится. Суп всегда остаётся в тарелке. Хочешь, завтра сделаем пирог с курицей. Мама очень хорошо его делает.

Это было самое неподходящее время для разговора о пироге с курицей.

– Не хочу, – сказал он.

Он искоса взглянул на неё и заметил, что она завилась. Лизу, может быть, арестовали, – и эти легкомысленные белокурые кудри оскорбили его.

– Давай говорить о другом, – сказал он сухо. – Ты что-нибудь хотела спросить? Ты вечно о кухне разговариваешь, будто на свете больше нет ничего.

– Нет, это я только так. А я действительно хотела спросить тебя об одной вещи. Я думала об этом весь день: когда будет мировая революция?

– В среду, – ответил он сердито.

За последнее время в ней появилась черта, которая его бесконечно раздражала. Она старалась говорить об умных вещах: о партии, о цивилизации, о древней Греции. Это было беспомощно и смешно.

– Не старайся казаться умней, чем ты есть на самом деле, – сказал он, помолчав. – Это режет ухо. У тебя нет чувства меры, и ты слишком уже напираешь на разные умные вещи. Держи их про себя.

• Предыдущая
• 31/123
• Следующая