В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/123
• Следующая

— Стой! — кричит Железнов. — Не допущу самосуда!

А Енисейский поворачивается и стреляет сквозь решетку:

— Бей контру!

Войцеховский прыгает в сторону. Визжит генерал Иванов, скатываясь под нары. Енисейский стреляет еще раз. Железнов ударяет его по руке. А гусар кричит из угла камеры:

— Свидетелей уничтожить хотите, господин Енисейский? Берегитесь!

По вагону бегут красноармейцы, меня толкают, и я падаю на колени. На полу у стенки лежит Куликов. Лицо его залито кровью, а в груди нож, и темное пятно вокруг. Александр Лукич принял на себя все, что предназначалось нам. В кулаке правой руки блестят какие-то стеклышки. Я наклоняюсь. В последнее мгновение он пытался сохранить свои очки, зажав их в кулаке. Но старые, треснувшие стекла не выдержали напряжения и развалились, как бриллиантовая россыпь.

Мою левую руку забинтовывает Степанида, а доктор торопливо осматривает глаза. Старик спешит, есть дела поважнее.

— Нуте-с! Ничего страшного нет, — небрежно роняет доктор. — Могло быть и хуже. Людям вашей профессии надо носить водолазный колпак. Степанида будет работать со мной, а вас я передаю в руки товарищу Дайкину. Вот промоете молодому человеку глаза приятным снадобьем!

Поезд стоит, меня ведут в наш вагон. Начинается мученье. Дайкин сжал цепкими пальцами голову, пошевелиться нельзя. Он старательно прижигает какой-то вонючей жидкостью мои глаза. Затем забинтовывает голову. И говорит, не умолкая ни на секунду.

— Вот видите, бандиты лучше нас подготовились к этапу. Все у них было расписано заранее еще в исправдоме. Войцеховский полоснул своего комбата осколком бритвы. Давно готовился этот архаровец к разным передрягам и носил бритву в каблуке своих сапог. Заделка отличная, тут не обошлось без мастеров Яворского. Нам наука: опасных преступников надо при этапах переодевать в другую одежду. Ведь брюки и китель почтмейстера облили керосином еще в тюрьме, а я, старый дурак, не обратил внимания на запах. Зинаиде Грониной для ее чудной косы оставили большую гребенку — прекрасный факел для поджога. Вот и сгорел старик, черный весь, не подняться ему больше.

В висках у меня стучит. Сколько ошибок! И — тяжелая расплата.

— Погодите, — продолжает Дайкин, — это еще не все. Мы не проверили, какие замки у камер в арестантском вагоне. А заключенные узнали. Замки до смешного простые: их открывают железнодорожные треугольные ключи.

Трогается поезд. В соседнем купе возмущается Енисейский:

— Прошу отдать мне маузер! Я вам не подчиняюсь.

Спокойно отвечает Железнов:

— Закон для всех одинаков. Вы ответите за самосуд.

Ко мне подсаживается Мироныч и, слегка сжав мое колено, тихо спрашивает:

— Ты помнишь, где стоял Енисейский, когда шел обыск при погрузке?

— В тамбуре вагона. А что?

— Гронина призналась, что спички она получила от Енисейского. От него же мог попасть к Мещерскому и ключ. Ведь заключенных вели мимо.

— Не может быть!

— Как сказать, — говорит Мироныч. — С точки зрения эсера такой поступок вполне допустим. Войцеховский желает теперь кое-что рассказать об Енисейском.

Я задыхаюсь. Есть ли мера подлости у людей? Какой поворот надо сделать бывшему эсеру, чтобы стать заодно с белым зверьем!

Монотонно стучат колеса. Хлопают двери нашего вагона, люди проходят мимо. Боль начинает утихать. Продолжает Мироныч:

— Сейчас мне Барышев интересную историю рассказал. Он цепляется за жизнь, понимает, что натворили бандиты. Оказывается, в ночь убийства Яковлева Войцеховский его поставил в гостинице на страже. Барышев был в коридоре и подсматривал в щелочку, что делается в номере. Войцеховский выстрелил Яковлеву в висок. Такие, брат, дела...

Выходит, все было так, как мы предполагали. Яковлеву повезло — он крутанул барабан, и курок сухо щелкнул. Но убийца был наготове. Теперь можно сказать, что дело об убийстве красного командира Яковлева, производством закончено. У нас есть главный свидетель обвинения. У нас?!

— Мироныч, скажи: как Александр Лукич?

Повязка давит голову. Чекист крепче сжал мое колено и молчит. Хочется сорвать бинты и глянуть вокруг.

Едкий махорочный дым бьет в нос: вернулся доктор и сел напротив меня. Слышу, как он тяжело дышит. Холодные пальцы щупают мою руку.

— Нуте-с... Удивительная у вас способность, молодой человек, лезть под удары. Посмотрим ваши серые глазки. Товарищ Дайкин, зачем же было забинтовывать так туго? Ведь бинт не портянка! Спокойно! Вы не генерал Иванов, вы пострадали от врагов, вам гордиться надо ранениями. А Иванов ругается не переставая: «Какой бандит! Ранил своего генерала!» А кто ранил Иванова? Товарищ Енисейский? А кто бандит?

Мягкие пальцы трогают мои воспаленные веки. Открываю глаза. Вижу!

В вагоне светло. Уже наступило утро. В купе собрались все друзья-товарищи по следствию. Нет, не все. Здесь те, кто остался в живых. Выскакиваю и бегу по вагону.

Александр Лукич лежит на нижней полке, около тамбура, С лица смыта кровь, и кажется, что он прилег на минутку и закрыл глаза, вспоминая что-то очень важное. В купе на столике — полированный деревянный футляр и жестяная оправа для очков.

Меня обнимает Железнов и медленно ведет по вагону в наше купе.

— Вот так, брат. Тяжелая утрата... Ведь Куликов был как алмаз — наивысшей твердости. Память о нем, словно алмазная пыль, станет шлифовать наши поступки. Плакать нельзя. Всем и так тяжело...

Стучат колеса, несется поезд. На повороте первые лучи солнца заглядывают в вагон. Наступает новый рабочий день, и нет времени сидеть сложа руки.

— Работы много, — говорит Железнов. — Садись к столу, надо писать акты.

Достаю бумагу, ищу карандаш. Надо работать, но трудно сосредоточиться. Напротив сидит Железнов — суровый, нахмуренный.

В купе входит Степанида, санитарка больницы. Она принесла большой медный чайник. По-домашнему просто она говорит:

— Побалуйтесь чайком, мои хорошие. Отогрейте души.

Горячий чай обжигает губы. Покраснел Мироныч, допивая большую кружку. Разгладились морщины на лице Железнова. Он кладет руку мне на плечо.

— Видишь хорошо? Ну, то-то же. Значит, годен к дальнейшей службе в трибуналах. Я давно хотел тебе сказать, да происшествия мешали. Ты ведь просился на восток. Да? Окончательное решение предоставлено мне в зависимости от твоего поведения в этой командировке. Что ж! Вел ты себя достойно, хотя и были ошибки.

Железное разводит руками, затем выпрямляется и добавляет:

— Ты зачисляешься в выездную сессию нашего трибунала. Пока на должность секретаря, но мы учтем твое желание работать следователем. Вот закончим это дело и двинемся на восток. Учти: там много работы!

Ко мне тянется Мироныч, крепко жмет руку.

— Мы будем тебя там ждать, я и... Знаешь, кто? Ну догадайся!

Стремительно движется земной шар, увлекая нас с собой. На смену ночному сумраку приходит солнечный день, горе чередуется с радостью. Но пока что ночь длиннее и горя больше, гораздо больше.

Поезд несется вдоль залитой солнцем сопки. Гудит паровоз, и наш состав спускается вниз, в ложбину, мимо покрытое снегом насыпи. Вихрь вздымает снежные пушинки, и они сверкают на солнце, как алмазная пыль.

Дорогой ценой мы платим за то, чтобы крапива не мешала нам широко шагать и был покой на советской земле. Вожаки белой стаи скоро сгинут, как тени в полдень, и маленький Пашка узнает правду о гибели своего брата. Но Александр Лукич уже никогда не кинется вперед, чтобы прикрыть друзей-товарищей.

Мусор на свалку принято вывозить поздно ночью, когда пусто на улицах. Зачем показывать людям грязь, открывать изнанку жизни? И мы везем осужденных на расстрел под утро, когда все спят крепким сном. Пусть в своем последнем пути они будут одиноки и чужды всему живому. Никаких торжественных церемоний не будет для тех, кто обречен исчезнуть с лица земли так незаметно, как белая пена растворяется в быстрых водах реки.

• Предыдущая
• 67/123
• Следующая