О головах - Ветемаа Энн - Страница 47

— Врозь! Вместе! Врозь! Вместе!

Это транзистор на столе. Производственная гимнастика. У ведущей сильный, сочный голос.

— Врозь! Вместе! Врозь! Вместе!

Я представляю высокую грудь под плотно облегающим свитером. К этому голосу подошла бы черная головка с мальчишеской стрижкой и темный пушок над верхней губой.

На окне жужжит большая синяя муха.

Из кухни идет запах растопленного сала. Я слышу, как на сковороде шипят яйца. Агнес жарит глазунью.

После ночи с Яаникой, о которой стало известно (Й. Андрескоок), мне заявили, что мною сыты по горло и что я прежде всего нуждаюсь в лечении нервов. Две недели я пробыл в лечебнице на Пальдиском шоссе. В конце концов мне пришлось поверить, что у меня действительно была всего-навсего fibromyoma renis — малюсенькая доброкачественная опухоль в волокнистой соединительной ткани почек, — оказывается, такие добродушненькие опухоли в районе почек — большая редкость.

В той, другой больнице мне приписали еще один невинный диагноз: психастения.

Навязчивые мысли на почве медицинской литературы.

Какой запах у этого сала!

Прямо тошнит от него, но это пока не начнешь есть. Стоит лишь ввести в себя первую порцию необходимых для жизни белков, как все пройдет: наши подбородки залоснятся от жира и желток потечет по губам.

Когда меня выписывали из лечебницы на Пальдиском шоссе, я сидел в ожидании своих бумаг на клеенчатом диване. Кожа моя привыкла к больничной одежде, поэтому в костюмных брюках мои ноги вспотели и стали чесаться. У лечащего врача была заячья губа, которую он пытался замаскировать усами. Я размышлял над его словами: наверно, он прав, что подобные заметки может написать лишь человек, которому до смерти еще очень далеко, человек, у которого легкая психастения, — что не болезнь, а тип нервной системы. Тогда люди ведут себя совсем иначе; кто знает, может быть, и я буду требовать зимой дынь или захочу, чтобы мне покупали новые галстуки, или буду терроризировать жену ложными обвинениями. Тогда не накрывают такого праздничного стола для ожидаемого — сыры с душком и прочие подобные деликатесы. Смерть приходит, когда ее не ждут.

«Я испортил свою смерть», — думал я, сидя на клеенчатом диване.

Муха с зеленым брюшком ползет по раме.

Скоро будем завтракать.

Рот в желтке. Милая жена. Кончается больничный лист. С энтузиазмом за работу.

Я улыбаюсь. Мое отображение в никелированном чайнике улыбается мне в ответ. Маленькая голова посредине вытянута вширь и рассечена кривой ухмылкой. Эта ухмылка мне не нравится.

— А теперь повторим все упражнение с самого начала, — говорит транзистор.

Драма в трех действиях, четырех картинах, с эпилогом[13]

АБРАХАМ

БЕРТА

МАРИЯ

РОБЕРТ

ЮНОША

ДЕВУШКА

ФЕРДИНАНД

ГРУЗЧИКИ-ПОСЫЛЬНЫЕ

Просторное помещение в доме профессора Абрахама. Вначале оно было задумано как салон: доказательство тому огромная дорогая люстра, угловой диван, высокий, черного дерева сервант, два стола — большой и маленький, стулья с выцветшей шелковой и бархатной обивкой. Однако вследствие образа жизни, который ведет хозяин, это помещение утратило свое первоначальное назначение. Тут и там, в самых неожиданных местах, разбросаны микроскоп, калориметр, эксикатор, раскрытый медицинский атлас.

С узкой картины, висящей высоко на фронтальной стене, взирает сквозь пенсне на нас, а возможно, на гороховое растение в руке, Грегор Мендель. Полотно выдержано в темных тонах — на самом отце генетики черная монашеская сутана с высоким воротником. Картина вполне реалистическая и немного жутковатая — примерно таким мог видеть Менделя художник Отто Дикс. Еще в комнате мраморный бюст, возможно, некоторые узнают в нем патриарха эскулапов Гиппократа.

В одном углу зала горшок с высоким пальмообразным растением. Эту разновидность растения мы не найдем ни в одном, даже самом лучшем специальном каталоге. Наверху, в большой позолоченной клетке неподвижно сидит птица, смахивающая на белого петуха самой обычной леггорновской породы. Большую часть времени она напоминает чучело петуха.

В зале еще много разных безделушек (вазы, часы и т. д.), поэтому он немного похож на антикварную лавку. Две двери: правая — в прихожую, левая — во внутренние помещения. Темного дерева, под цвет мебели, лестница ведет на второй этаж.

Когда открывается занавес, на сцене БЕРТА и двоемолодых людей — ДЕВУШКА и ЮНОША из «Общества охраны святости жизни».

Берта — полная женщина лет 60, похожа на простую добродушную крестьянку. Она подшивает в папку какие-то бумаги. Юноша и Девушка, судя по всему, уже истомились в ожидании хозяина. Вероятно, хозяйка неоднократно предлагала им присесть, но они с достоинством мучеников предпочитают стоять. У Юноши в руках большая, перевязанная шелковой лентой булла. Молодые люди продолжают стоять. А время идет…

БЕРТА. Да присядьте же вы, ребятки!

ДЕВУШКА (запальчиво). Мы сюда не рассиживаться пришли.

БЕРТА (приветливо). Это-то ясно… А свою бумагу положите-ка лучше на стол. Вы сейчас так взволнованы, еще помнете. А мне потом ее подшивать в папку.

ЮНОША. В какую папку?

БЕРТА. Я думаю, вот в эту черную. (Мягко.) В нее я подшиваю все протесты, угрозы, обвинения и… Одним словом, все бумажки, в которых ругают нашего папашу: «садист», «мучитель животных», «омерзительный горлорез», «старый вонючка», «смердящий Абрам». (Пауза. Берта подшивает бумагу в папку.)

ЮНОША. Уже прошло три четверти часа. Мы не собираемся тут ждать целую вечность. Все же можно принять к сведению, что мы представляем крупную всемирную организацию!..

БЕРТА. Вот именно, ребятки. Присядьте все же, я бы предложила вам кофе и чего-нибудь перекусить. (Молодые люди продолжают демонстративно стоять.) Вы, конечно, из протестующих… Они всегда ведут себя прилично. А восхваляющие, те того и гляди положат ноги на стол.

ДЕВУШКА. Неужели есть и восхваляющие?

ЮНОША. Хватит тебе расспрашивать!

БЕРТА. А как же! Их даже больше. Всякие профессора и разная так называемая утонченная публика. Папаша так устал от них. (Берет белую папку.) Сюда я подшиваю их похвалы, почетные адреса и прочие панегирики. Любовные же письма идут в красную папку.

ДЕВУШКА (не удержавшись). Любовные письма?! Этот старик, который… (Не находит нужных слов.)

БЕРТА. Да, да. Любовные письма и предложения руки и сердца идут в красную папку. Молодые дамочки прямо насильно хотят увести от меня папашу…

ДЕВУШКА (удивленно). Вы его жена?

БЕРТА. Жена. А также уборщица. Уже двадцать лет. (Откуда-то сверху доносится странный звук. Это протяжное, меланхолическое завывание, которое завершается захлебывающимся звуком, будто дуют в погруженную в воду трубу.)

ДЕВУШКА. Господи! Это что такое?

БЕРТА. Это Бонифаций.

ЮНОША. Какой еще Бонифаций?

БЕРТА. Наша водяная собака.

ДЕВУШКА. Водяная?

БЕРТА. Водяная собака. Это папашино детище. (Задумывается, извиняющимся тоном.) Знаете, кажется, я не сказала ему, что вы из протестующих. К ним он выходит более охотно. (Снимает крышку-колпачок с трубки, которая проходит сквозь стену, и что-то говорит в трубку.) Что? Хорошо… (Гостям.) Папаша никогда не снимает телефонной трубки. Ему без конца названивают разные министры. Он сказал, что прочитает еще две странички Кафки и придет.