Солдаты, которых предали - Вельц Гельмут - Страница 60
- Предыдущая
- 60/82
- Следующая
Погода переменилась. Когда я выхожу осмотреть наши позиции, меня встречает прозрачно ясный зимний день, воздух звенит от мороза. Но вокруг такой вой и свист, что невольно втягиваешь голову в плечи. Непрерывно гремит и грохочет русская артиллерия, разрывая своими снарядами прямо-таки полярный воздух. Ища укрытия за стеной, я с фельдфебелем Ленцем бегу направо. Перепрыгиваем через небольшие воронки, преодолеваем покрытые снегом кучи щебня и кирпичей, скользим, падаем, поднимаемся, бежим вновь и переводим дух только у широкой улицы, ведущей прямо к Царице. За обломком кирпичной стены стоит хорошо замаскированная гаубица. Рядом лежат два канонира, глядят на юг, высматривают танки.
– Сколько выстрелов еще осталось?
– Четыре, господин майор!
Только не задумываться! Дальше! Быстрыми перебежками пересекаем улицу. Мчимся мимо поваленного забора, через еще стоящие ворота, вдоль одиноко высящейся стены. Вокруг нас рвутся снаряды, летят куски льда, комья земли, осколки. Но мы действуем, как рекруты. Укрываться приходится каждые сто метров, а то и вообще носа не высунуть: не прекращаются залпы орудий тяжелого калибра. Зарывшись, как крот, ждешь прямого попадания, которое навсегда избавит тебя от мучений. Навстречу нам – два подносчика патронов. Одежда их разорвана и покрыта грязью, лица заросли щетиной, на глазах, на носу и подбородке сосульки. Примерно так страх рисовал нам в детстве домового. Не обращая на нас никакого внимания, оба бегут дальше. Их гонят вперед приказ и воля.
Просто удивительно, что кровоточащий обрубок 6-й армии все еще как-то держится. Армия корчится в судорогах слабости, ярости и отчаяния, как человек с перебитым позвоночником, который сохраняет полное сознание, между тем, как тело его постепенно отмирает.
Теперь мы с Ленцем уже добрались до угла забора и бросаемся на землю передохнуть. Перед нами совершенно открытая местность, и нам надо броском преодолеть сто пятьдесят метров. Снежное поле похоже на свалку: вдоль и поперек – подбитые танки и разбитые орудия, некоторые с перевернутыми стволами и лафетами. Рядом валяются винтовки, каски, канистры, клочья обмундирования и множество патронов – лентами и россыпью, заржавевшие и недавно брошенные.
– Сюда, господин майор, по тропинке, прямо до того желтого дома! – кричит мне Ленц.
Поднимаемся, бежим. Я впереди, он за мной. Спотыкаюсь о занесенные снегом трупы. Русские пулеметы поливают нас огнем. Только не обращать внимания, только вскакивать и вперед, мы должны добежать! Едва переводя дыхание, подбегаю к желтой стене и бросаюсь на землю. Через доли секунды рядом уже лежит Ленц. Сдвигаю на затылок каску с потного лба. Там, впереди, где поперек улицы валяется разбитый грузовик, шагах в двадцати левее, виден дымок из короткой трубы. Это должен быть подвал зенитной батареи. Туда мне и надо.
– Теперь еще немного, господин майор, всего пятьдесят метров!
Вскакиваем, бежим к грузовику через телефонные мачты и фонарные столбы, обрушившиеся балконы и неразорвавшиеся снаряды, по обледеневшим сугробам и развороченной мостовой. Последний бросок через не занятую противником поперечную улицу – и мы скатываемся по обледеневшим крутым ступеням куда-то вниз, в темноту.
Прошли те времена, когда мы пополняли свой запас французских слов и слово «le chateau» имело для нас значения: «штаб-квартира», «командный пункт», «убежище». В котле все тесно прижаты друг к другу, как сардины в консервной банке. Приютом для нас служат обвалившиеся подвалы и примитивнейшие норы в земле. Капитан-зенитчик сидит в своем довольно вместительном помещении. Здесь еще человек тридцать из его батареи, они греются в натопленном подземелье. Один стрижет другому волосы. В углу – оказывается и это еще есть на свете! – говорит радио. «В районе между Доном и Манычем, – звучит из репродуктора, – германские войска продвигаются на северо-восток».
– Как вы думаете, это действительно может спасти нас? – засыпают меня вопросами. Я только пожимаю плечами. Откуда мне знать? Лично я считаю это расширением ростовского плацдарма для облегчения отступления наших войск с Кавказа. Но зенитчики цепляются за эту последнюю соломинку: операция предпринята ради нас, иначе и быть не может, в последнюю минуту фюрер сдержал свое слово…
Долго там не задерживаюсь. Капитан быстро собирается, и мы втроем отправляемся на позиции. Начинаем обход справа, у железнодорожной насыпи высотой метров пять. Она, слегка изгибаясь, ведет к железным конструкциям моста через Царицу. Ручной пулемет, установленный здесь для охраны фланга, хорошо замаскирован. Поле его обстрела простирается далеко в глубь занятой русскими южной части города, и он господствует над местностью перед позициями расположенных правее частей 14-го танкового корпуса. Слева примыкают огневые позиции 20-миллиметровых пушек. Плоские лощины, снежные палы и немного досок – вот и все. Между ними рассеяны мелкими группами стрелки. Их мало, но занятые ими точки выбраны хорошо. Солдаты производят довольно приличное впечатление; можно надеяться, что хоть тут пока все будет в порядке.
Когда мы уже закончили свой обход и возвращаемся на КП, я еще раз оглядываюсь на отчетливо видимую границу с соседом справа. Примерно метрах в пятидесяти от фланкирующего пулемета замечаю какое-то движение в сторону противника. Две фигуры, четко вырисовывающиеся на светлом фоне, под прикрытием насыпи приближаются к мосту. Неужели это кто-нибудь из моих солдат? Ну, это уж слишком! Это противоречит всем указаниям, согласно которым делать впереди нечего. Солдатам это категорически запрещено.
Поднимаю к глазам бинокль. Да, верно, двое совершенно спокойно и невозмутимо идут к русским позициям. На одном из них кожаное пальто – значит, офицер; на голове каска, за плечом винтовка. Он невысокого роста, приземист. Вот он поворачивает голову влево, и вдруг я замечаю на нем поблескивающие золотом погоны. Сомнения нет: генерал! Видно, жизнь ему недорога, раз вздумал гулять в нейтральной полосе. Или он кого-то ищет там, впереди? И никакой охраны, только один сопровождающий? Вглядываюсь во второго. На нем меховая шапка – этого еще недоставало! Винтовка перекинута через плечо, как у человека, отправившегося на воскресную охоту, ствол смотрит в сторону, длинная шинель. Черт возьми, я же его знаю! Это же Гартман, командир 71-й пехотной дивизии! Да, это он!
Итак, два генерала на ничейной полосе, не известив командира участка, без всякой охраны и ведут себя, как на прогулке. Невероятно! Не поверил бы никогда, если бы не видел собственными глазами. Ведь русские стреляют как сумасшедшие, и оба даже не пытаются укрыться. Да, страха у них нет, это видно. Или, может, они думают, что генералов пуля не берет?
С любопытством наблюдаю, чего же они хотят. Напряженно вглядываюсь. Теперь они идут друг за другом все дальше вдоль насыпи. Вот еще двадцать, двадцать пять шагов. Остановились. Теперь я хорошо их узнал. По движению губ видно, что они обмениваются несколькими словами. Один лезет в карман кожаного пальто, что-то передает другому, но что – мне не видно. Наверное, обойма с патронами, потому что Гартман приподнимает винтовку и перезаряжает ее, другой тоже. Не обращая внимания на дикую стрельбу, они продолжают говорить между собой. Недолго. Потом протягивают друг другу руку и смотрят друг другу в лицо. Короткое рукопожатие, видно только движение рук, и оба – нет, не поверил бы, если бы не видел сам! – быстро взбираются на насыпь и становятся между рельсами. Опираются на винтовки и стоят не двигаясь. Полы шинели и кожаного пальто развеваются на ветру. Такое стояние к добру не приведет. Но они продолжают стоять. Гартман снимает перчатку и бросает ее в снег. Поднимает винтовку, целится стоя, стреляет, перезаряжает и снова стреляет. Стреляет и второй генерал. И хотя по ним бьют из бесчисленного множества стволов, они все еще стоят на той же самой точке и, видимо, не собираются уходить. Разве это не самоубийство? Ни один человек в здравом рассудке не будет стоять так в качестве мишени для начинающего стрелка. Нет, это делается с умыслом, иначе не объяснишь.
- Предыдущая
- 60/82
- Следующая
