Солдаты, которых предали - Вельц Гельмут - Страница 66
- Предыдущая
- 66/82
- Следующая
Собравшиеся здесь совершенно растеряны, сбиты с толку, ничего больше не понимают, ибо все происходящее вокруг совершается вопреки здравому смыслу и рассудку. Исчезло все то, к чему они до сих пор относились с почитанием и почтением, что одобряли, чему сами обучали и что прививали солдатам. Колесо истории движется вперед, оно переехало через них. Многие из офицеров за то, что пора кончать. Надо спасти тех, кто еще остался в живых. «Мы еще нужны Германии» – вот их лозунг. У них достаточно мужества для самопожертвования – они достаточно доказали это. Каждый из них стал здесь рядовым пехотинцем, каждый стрелял, и редко когда кто проявлял личную трусость. Но может ли сейчас командующий армией с чистой совестью все еще требовать выполнения приказа держаться?
Полковник ван Хоовен говорит с начальником оперативного отдела штаба армии, спрашивает его, знает ли действительно фельдмаршал о состоянии последних солдат, о безнадежном положении раненых. Тот подтверждает и вновь повторяет, что тем не менее надо сражаться до последнего. Но какую еще пользу могут принести командованию вермахта эти последние часы, стоящие потоков крови?
«Merde» – воскликнул маршал Камбронн и вложил свою саблю в ножны, когда в битве при Ватерлоо после последней попытки батальонов старой гвардии Наполеона восстановить положение концентрическая атака англичан и пруссаков заставила дрогнуть еще непоколебленное каре. У офицеров 6-й армии часто срывалось с губ это старое солдатское ругательство, и у них была на то причина. Но сегодня, 30 января, уже нет достаточно сильных слов и проклятий, чтобы выразить все возмущение тем, чего все еще требовал приказ.
Прошли часы, наступил вечер, офицеры сидят вокруг догорающей свечи. В ней осталось всего четыре сантиметра, и она последняя. Скоро наступит тьма.
Полковник ван Хоовен вернулся с совещания у командующего армией, принес пачку сигарет. Все закуривают по одной. Разрывы тяжелых снарядов сотрясают толстые стены подвала; молодой капитан-артиллерист нервно постукивает рукой по столу, переводит взгляд с одного лица на другое. Взгляд вопрошающий и неуверенный, словно капитан ищет поддержки. Потом он не выдерживает:
– Господин полковник, разрешите вопрос! Что вы будете делать, когда появятся русские?
Начальник связи армии спокойно смотрит на него. Ответ звучит четко и ясно:
– Сдамся в плен.
Капитан вздрагивает, не может скрыть своего изумления. Растерянно глядит на полковника, на его плетеные погоны с двумя золотыми звездами, качает головой:
– Господин полковник, нельзя! Мы, офицеры, не можем потом одни вернуться на родину и сказать немецкому народу: твои сыны остались лежать в Сталинграде, а мы единственные, кто остался жить, кто спасся, когда они уже пали!
– И все-таки можем! – повышает голос ван Хоовен. – Процент погибших офицеров такой же, как и солдат. Никто не сможет упрекнуть нас в этом. Мы не только можем вернуться в Германию, мы обязаны это сделать! Именно мы призваны сказать родине правду. Я прошел всю первую мировую войну, я дважды пережил этот ужас. Теперь хватит! Это больше не должно повториться!
– Господин полковник, но ведь мы все не хотели войны. Или, может быть, вы хотели?
– Нет, все мы не хотели. Но когда наступила пора больших успехов, все мы с восторгом шли в ногу. Пока не угодили в этот подвал. Это вы должны признать.
Капитан не сдается. Наконец-то он нашел старшего офицера, который отвечает на его вопросы.
– Этого добились «обработкой настроения».
– Называйте это обработкой настроения, как хотите! Пропаганда, воспитание – вот что завело нас так далеко. Но все это возможно только в таком государстве, где господствует принцип фюрера. Ведь у нас у всех есть свой здравый ум, можем же мы сегодня говорить об этом, так почему же не делали этого раньше? Демократия – вот что нам нужно.
Остальные внимательно прислушиваются, но в разговор не вступают. Только слушают.
– А как вы себе это представляете?
– Это уже похоже на интервью. Но об этом нам еще придется серьезно побеседовать после войны. Здесь, в этом подвале, никакого рецепта я вам дать не могу.
– Господин полковник, а вы думаете, после войны к нашему голосу прислушаются?
– Это будет нелегко, признаю, но небезуспешно. В последние дни я много думал над этим, и я вижу перед собой будущее. Если оно осуществится, то чудовищные жертвы, принесенные нами, не пропадут даром. Гибель наших камрадов здесь, в Сталинграде, приобретет тогда свой глубокий смысл.
Звучат разумные слова, становится яснее связь событий, в умах появляются первые проблески осознания.
Натиск противника усиливается. Он со всех сторон атакует измотанные немецкие войска. Поступают донесения из авиационной казармы, с железнодорожной насыпи, с позиций в южной части города. Все они говорят, что конец скачкообразно приближается. Через несколько часов русская пехота окажется уже у входа в Универмаг и Паулюсу, если он до-конца будет верен своему собственному приказу, останется лишь самому взяться за винтовку. Но кажется, он вовсе и не хочет этого.
Поздно вечером Паулюс созывает совещание, где будет принято окончательное решение. Говорят, командующий планирует на последний момент вооруженную вылазку, которая должна принести ему смерть во главе своих офицеров. Фельдмаршал, пример для своих подчиненных, с гранатой в руке на обложке иллюстрированного журнала, а под снимком подпись: «Он пал за фюрера, народ и рейх! " О да, именно этого хотят в ставке, именно это нужно, дабы увенчать достойной концовкой песнь о новых Нибелунгах! И командующий армией размышляет, должен ли и он пройти до конца путь, усеянный намогильными крестами и трупами сотен тысяч тех, кто погиб по высокому приказу у стен города и в самом городе.
Пока в самом дальнем углу подвала спорят, как лучше поставить последнюю сцену этой величайшей германской трагедии, пока снаружи красноармейцы в ближнем бою захватывают квартал за кварталом, под сводами подземелья раздаются единичные выстрелы. Это не выдерживают нервы у офицеров и солдат. Они не могут представить себе, что с ними будет, они не хотят сделать шаг в эту неизвестность, они боятся, и люди, которые еще вчера, образно говоря, шли босыми через преисподнюю, выбирают самый короткий путь из этого безнадежного ужаса – пулю. Но патронов уже не хватает порой даже для этого. Вот почему начинают собираться группами, действующими сообща.
В одном из подвалов, потемнее, собрался саперный взвод 191-го пехотного полка, к нему присоединились военный судья и дивизионный ветеринар. Оставшиеся боеприпасы сносят в одно место. Люди усаживаются на мины и заряды, напоследок роются в бумажниках, дрожащими руками вынимают фотографии. На них смотрят лица жен и широко раскрытые глаза детей. Командиру взвода не до того. Он приспосабливает бикфордов шнур, проверяет его. Все в порядке! Прикрепляет шнур к индуктивной подрывной машинке, заводит пружину четырехугольным ключом. Обводит всех взглядом.
– Готово! – произносит он. Секунда – и снаружи отступающие пехотинцы бросаются на землю возле огромной воронки. «Железнодорожное оружие грохнуло! – говорят они друг другу. – Невиданный калибр, слава богу, что нас не разнесло! " А следующая волна отступающих уже использует кратер как выгодное укрытие. Смерть одних отодвигает смерть других, а бой продолжается, подкатываясь все ближе к Универмагу, к германскому фельдмаршалу.
Тем временем Паулюс решает сдаться в плен. В последний момент он жирной чертой перечеркивает расчеты Гитлера, хотя знает, что в данный момент тому больше всего нужен мертвый фельдмаршал, нашедший свою смерть вместе со своими солдатами. Но Паулюс уже не хочет войти в учебники германской истории с маршальским жезлом в правой руке и с орденами на гордо выпяченной груди. Он не хочет, чтобы в берлинском «Спортпаласте» раздался клич: «Отомстим за Сталинград! Отомстим за павшего фельдмаршала! " Нет, он хочет разделить судьбу своих еще оставшихся в живых солдат. Так понимает он теперь долг командующего армией!
- Предыдущая
- 66/82
- Следующая
