Семья Усамы бен Ладена - бен Ладен Наджва - Страница 53

• Предыдущая
• 53/97
• Следующая

Я делал все, чтобы жизнь отца стала приятнее. Заваривал ему чай так, как он любил: очень горячий, но не слишком крепкий, с двумя ложками сахара — и всегда наливал его в маленький стакан. Не помню, чтобы отец хоть раз попросил сварить кофе. Чай был его любимым напитком. А еще он иногда пил мед, разведенный кипятком, считая, что это оказывает целебное действие на тело и разум. Отец презирал разные газировки и никогда не разрешал класть лед в напитки. Он ненавидел холодные жидкости, и если кто-то, не знавший об этой особенности, угощал отца холодным напитком, то он терпеливо согревал напиток в руках.

Как-то отец признался, что скучает по своему любимому напитку, который часто готовил в Судане. Высушенный виноград засыпали в большой чан, который затем доверху заливали водой и оставляли на ночь. Виноград и вода смешивались, и к утру получался вкусный и полезный виноградный сок, который отец с удовольствием пил.

Из еды отец больше всего любил фрукты, он с нетерпением ожидал, когда наступит сезон для манго. Также обожал хлеб, но ел его немного — только чтобы утолить голод. Он не особенно любил мясо, предпочитал ягнятину — ел ее куда охотнее, чем курицу или говядину, особенно с рисом на гарнир. Но по правде, отца мало волновало, какое кушанье ему подадут. Он часто говорил, что ест лишь для того, чтобы поддержать силы. И я могу заверить, что это правда.

Отец никогда не расставался с двумя вещами: своей тростью и автоматом Калашникова. И требовал, чтобы несколько других важных для него предметов тоже всегда были под рукой: его четки, карманное издание Корана, радио, принимавшее европейские радиостанции, включая его любимую «Би-би-си», и маленький диктофон. Еще в Хартуме отец завел привычку записывать на пленку свои мысли и планы. И эта привычка сохранилась у него в Афганистане.

Пока я молча составлял ему компанию, он мог часами говорить в диктофон, записывая свои размышления о каких-то исторических событиях или текущих политических вопросах, а также рассуждения об исламе и его традициях. Когда его одолевали грустные мысли, касавшиеся последних перемен в его жизни, он с негодованием вспоминал свои злоключения или высказывал новые идеи о том, как изменить к лучшему этот мир.

Пока я сновал туда-сюда, выполняя разные его распоряжения, я слышал, как он яростно ругает королевскую семью Саудовской Аравии, американцев и британцев. Он сокрушался о том, что к исламской вере не проявляют должного уважения — это всегда оставалось отправной точкой его растущего недовольства. Эти мысли и слова отца зачастую вызывали у него бурю эмоций. Он начинал говорить очень громко, лицо его искажалось гневом — подобные проявления чувств сильно отличались от его обычной, спокойной манеры речи.

С неделю послушав его тирады, я заткнул уши и перестал обращать внимание на эти злобные речи. Теперь жалею о том, что проявил к ним так мало интереса. С тех пор я столько раз желал, чтобы те пленки оказались у меня в руках! Я мог бы лучше понять причины дикой ненависти отца к правительствам многих стран и того, что он погубил столько невинных жизней.

И все же за те три-четыре месяца в Афганистане я узнал об отце больше, чем за все предыдущие годы. Хотя отец, всегда отличавшийся чрезмерной серьезностью, редко заговаривал со мной о личных переживаниях, в Тора-Бора случалось, что он полностью расслаблялся и, словно забывшись, начинал рассказывать мне о своей юности.

Поскольку я знаю теперь, что больше не увижу отца — путь насилия, который он выбрал, разлучил нас навсегда, — все чаще вспоминаю те дни и истории, которыми он со мной поделился. Самые светлые его воспоминания касались далеких дней детства, когда он приезжал в Сирию к родственникам своей матери. В то время он еще не был зол на весь мир.

— Омар, подойди сюда, — говорил он приятным низким голосом, похлопывая рукой по яркому коврику, лежавшему у его ног. — Я хочу рассказать тебе одну историю. Когда я был подростком, я ездил на каникулы в Сирию. И мы с Наджи, братом твоей мамы, часто уходили на длительные прогулки. Мы оба любили изучать окрестные леса, обследовать каждый уголок, каждый изгиб узенькой тропки, которая порой выводила нас к быстрой, бурлящей речке. Леса на холмах Сирии были девственными, совершенно дикими. Думаю, мы с дядей Наджи — единственные смельчаки, которые решились войти под сень могучих крон этих деревьев. Однажды мы гуляли по лесу, где росла особенно густая трава, и вдруг услышали шелест змеи. Змея была прямо у нас на пути, но мы не хотели ее убивать. Мы стояли и наблюдали за ней. Змея замерла и стала смотреть на нас с таким же пристальным вниманием. Наконец она скользнула в сторону, а я поспешно отошел в другую, но дядя Наджи проявил чрезмерное любопытство — ему хотелось разглядеть цветной рисунок на спине у змеи. Я предостерегал его от этого, но твой дядя был слишком упрям и подвинулся ближе к длинной твари. Внезапно змея, раздраженная столь явным вниманием человека, зашипела и стала сворачиваться кольцами. Глупому Наджи такое поведение змеи показалось любопытным, и он подошел еще ближе, пока змея не сделала стойку и не прибегла к угрожающим выпадам — это заставило Наджи обратиться в бегство. — Отец улыбнулся и, немного помолчав, добавил: — Он бежал так быстро, что вскоре догнал и даже перегнал меня. Когда я обернулся, то чуть не вскрикнул от удивления — змея переключила свое внимание на меня. И я припустил что было сил. Так мы и бежали с твоим дядей, стараясь обогнать друг друга. Никто из нас не хотел оказаться ближе к разъяренной змее.

Мой вечно серьезный отец вдруг захихикал, вспоминая тот день, но в заключение грустно заметил:

— Я слишком часто попадал в неприятности из-за необдуманных действий других людей.

Он любил вспоминать о своей матери — моей бабушке Аллии. С момента его рождения их связывала самая чистая и нежная любовь, которая только может быть между сыном и матерью. Даже будучи совсем ребенком, я видел, что у них какие-то особенные, удивительно тонкие отношения. Все наши близкие родственники знали, что он любил мать сильнее, чем своих жен, детей или братьев. Он давал ей все, что она пожелает. Если он был дома, то навещал свою мать каждые два дня. Когда он говорил с матерью или с кем-нибудь о ней, его лицо озарялось светом.

В Афганистане отец поведал мне несколько историй, которых я прежде не слышал.

— Омар, я расскажу тебе кое-что о бабушке. Ты должен это знать. Помню, однажды, когда мы всей семьей гостили в Сирии, мой отчим, Мухаммед Аттас, повез нас с твоей бабушкой на небольшую прогулку на машине. Мы приехали в Сирию отдыхать, и настроение у нас было праздничным и беззаботным. Мухаммед не заметил, что медленная скорость, с которой двигалась наша машина, стала раздражать водителя микроавтобуса, который оказался на дороге позади нас. Этот нетерпеливый парень так взбесился, что вдавил педаль газа, обогнал нас и заблокировал нашу машину. А потом выскочил из своего автобуса и устремился к нам с красным от злости лицом. Парень был в такой ярости, что, как только Мухаммед открыл дверцу автомобиля, чтобы вежливо поговорить с ним и разрядить ситуацию, стал угрожать Мухаммеду, а потом грубо толкнул… Омар, ты же помнишь, каким учтивым человеком всегда был Мухаммед, он и пальцем никого ни разу не тронул. Чтобы избежать ссоры, Мухаммед юркнул назад в машину и захлопнул дверь, а грубиян остался стоять на улице и разражался бранью. И хотя Мухаммед сохранял спокойствие, поведение парня так разгневало мою обычно милую и мягкую маму, что она выскочила из машины в ту же секунду, как Мухаммед в нее запрыгнул! Она двигалась так проворно, что ни я, ни Мухаммед не успели ее остановить. Она бросилась к грубияну и ударила его по лицу, а потом толкнула его так, что он свалился на землю. Но этого ей показалось мало. С негодованием думая о том, что этот тип может помешать еще кому-нибудь на дороге, мать запомнила номер микроавтобуса и рассказала о случившемся моему сводному брату — тот оказался знаком с семьей Асадов, которые, как вы знаете, сегодня правят Сирией. И в результате парня арестовали через пару часов.

• Предыдущая
• 53/97
• Следующая