Пастырь пустыни - Брэнд Макс - Страница 12

• Предыдущая
• 12/21
• Следующая

Однако в жилах священника текла кровь древних римлян. Ему поручили эту миссию, и он будет стоять до конца, как те стражники в Помпее, остававшиеся на своем посту до тех пор, пока пепел и лава Везувия не похоронили их навсегда.

— О, — раздался с порога знакомый голос, — рад видеть нашего маленького желтого друга! Вы пустили его в дом, мистер Ингрэм, как я погляжу?

Мистер Ингрэм поднял глаза и увидел монаха-доминиканца в неизменной черной рясе. И было в этом коричневом мясистом лице что-то настолько успокаивающее и вселяющее уверенность, что юноша торопливо вскочил со стула, чтобы протянуть руку мексиканцу.

— Входите, брат Педро, — сказал он. — Входите и садитесь. Рад вас видеть!

— Спасибо, — сказал вошедший; опустившись в единственное кресло, он повернулся к ящерице и тоненько просвистел короткую мелодию. И рассмеялся, когда маленькое создание подняло голову и прислушалось.

— Готов поспорить, — сказал монах, — вы ни за что не подумали бы, что эта ящерица может двигаться быстро словно удар хлыста — глядя, как она одеревенело лежит на солнце и слушает мой свист, а?

Ингрэм не ответил. Какие же мелкие проблемы должны быть у человека, который может полностью отдаться созерцанию желтой ящерицы, лежащей на пороге!

Доминиканец снова повернулся к нему.

— Я подумал, что могу помочь вам, если вы не против, — сказал он.

— Помочь? — переспросил Ингрэм, чрезвычайно взволнованный.

— Да, — сказал доминиканец. — Я подумал, что смогу помочь вам собрать вещи.

Его слова заставили Ингрэма вскочить.

— Откуда вы знаете? — воскликнул он.

— Знаю? — повторил собеседник, словно удивившись этому вопросу. — О, я знаю все. Такая уж у меня работа!

— Скажите мне, откуда? — настаивал Ингрэм.

— Мы, мексиканцы, — сказал монах, — не похожи на вас, англосаксонцев. Наш язык напрямую связан с сердцем и глазами. Поэтому все, что мы слышим, или видим, или чувствуем, должно перетекать в слова — даже мелочи, понимаете?

— Не понимаю, как это относится ко мне, — пробормотал Ингрэм.

— Подумайте секунду, и вы увидите суть, — ответил темнокожий священник. — Вы ничего не знаете о мексиканцах, живущих в этом городе. Вы и не обязаны знать, потому что вам приходится работать с американцами. Но зато мексиканцы знают о вас. В настоящий момент некоторые из них лечатся в вашей больнице…

— Она не моя, — прервал его Ингрэм. — Я только предложил…

— И спланировал, и просил, и руководил, и набирал персонал, и добывал деньги. О, мы все знаем, дорогой брат! Все эти парни с коричневой кожей, которые лежали и лежат в больнице, благодарят врачей, но они не забывают и вас!

Ингрэм вытаращил глаза. Он не предвидел такой возможности, когда планировал постройку больницы.

— И разумеется, эти люди очень интересуются вами, — продолжал монах. — Они задают вопросы, они говорят о вас, и они находят того, кто может ответить — людей своего класса. Слуги в доме сеньора Васы — они мексиканцы, понимаете? И хотя среди ваших прихожан нет мексиканцев, зато при вашей церкви есть старик, который заботится о саде, и другой человек, который убирает территорию, — что ж, они видят! У них есть глаза, и они знают, как пользоваться ими так быстро… как, скажем, эта ящерица.

— Ну и что они вам рассказали? — нетерпеливо спросил Ингрэм.

— Они рассказали мне, — сказал доминиканец, — что у вас тоже есть глаза, брат, и вы знаете, как ими пользоваться.

— Этого я совсем не понимаю, — ответил Ингрэм.

— Ох, — сказал Педро, — наверное, мне следует выражаться яснее. Сеньорита, бесспорно, очаровательная девушка. Можем ли мы не поздравить вас с…

Он замолчал, улыбаясь.

— Ах да, — сказал Ингрэм. — Я уже понял, что в этом городе не бывает секретов.

— Кроме того, в тишине пустыни голоса разносятся очень далеко. Так что я услышал, что сегодня, возможно, вы будете очень спешить!

— То есть весь город скоро узнает о том, что Моффет сказал мне?

— Город? Возможно. Коричневая часть города узнает, будьте уверены! Можете в этом не сомневаться!

— Скажите, а что вы сделали бы на моем месте, брат Педро?

— Я бы не медлил. Сейчас же упаковал бы вещи и покинул бы город до заката. По правде говоря, еще до заката я был бы на приличном расстоянии от города.

Ингрэм покачал головой.

— Вы так не думаете на самом деле, — сказал он. — Если бы вам поручили подобную миссию, вы бы не дезертировали!

— Это самый прямой способ выполнить свою миссию, — возразил монах. — Даже если бы я не заботился о себе, то все равно бы уехал.

— Почему?

— Потому что мне показалось бы очень неправильным допустить, чтобы другой человек совершил смертный грех, подняв на меня руку. Если вы останетесь, Рыжий Моффет нападет на вас. Он пообещал это. И ничего на этой земле не помешает ему выполнить это обещание. Это закон, по которому он живет. Я понимаю это и, следовательно, никогда не встану искушением на его пути!

— Убежать от него? — спросил Ингрэм. — Но я не могу это сделать!

— Почему? — доминиканец серьезно посмотрел ему в глаза. — Потому что вы думаете, что это неправильно, или потому что вас заботит общественное мнение?

Ингрэм поднял голову.

— Общественное мнение? Вовсе нет!

— Боюсь, что вы имеете в виду «да», — без тени улыбки сказал Педро.

— Ну, может быть, и так. Я не хочу, чтобы люди называли меня трусом!

— А, — сказал собеседник, — вижу, для вас наступило трудное время. Для моей более гибкой натуры выход казался бы совершенно ясным. Но для вас — нет, для вас все по-другому! Однако я понимаю. Гордость — это упрямое чувство. Будет ли она поддерживать вас перед лицом этой бури?

— Будет! — уверенно сказал Ингрэм.

— Хорошо — тогда скажите мне, что я могу для вас сделать, брат?

— Ничего, — Ингрэм пожал плечами. — Что вы можете?

— Очень многое. Допустим, я обращусь за помощью кое к кому из своих соплеменников, живущих в этом городе.

— И что с того?

— Многое может из этого получиться. Например, они могут прийти к мистеру Моффету среди ночи и заставить его уйти из города…

Ноздри священника раздулись в порыве ярости, которую он подавил мгновенным волевым усилием. Он вспомнил мощную фигуру Моффета, его длинные сильные руки. И висевшие по бокам пистолеты в поношенной кобуре, отполированные не специально, а от частого использования.

— Если они просто так придут к Моффету, — медленно сказал юноша, — некоторые из них могут быть убиты.

Доминиканец молчал.

— Некоторые из них точно будут убиты. Моффет ни за что не даст им уйти живыми!

— А может, и нет, — сказал Педро. — Видите ли, есть такая вещь, как долг, которая не имеет ничего общего с гордостью. Возможно, долг этих людей заключается в том, чтобы увести Рыжего Моффета из города — чтобы он больше не представлял для вас опасности. Его гордость заставит его драться. Никто не знает наверняка, чем все закончится. Но, знаете, многое можно сделать с помощью мягкого подхода — и веревки. Сыромятный аркан в руках моего соплеменника может стать ножом, дубиной — или силком, достаточно крепким, чтобы удержать рвущегося на свободу льва. Может быть, действительно будет лучше, если вы позволите мне обратиться к своим друзьям!

Ингрэм покачал головой — с решимостью еще более яростной, чем прежде.

— Это мой собственный бой, — сказал он, — и я должен сам довести его до конца. Никто другой не может поднять руку вместо меня!

— Значит, вы умеет обращаться с пистолетом? — с надеждой спросил доминиканец.

— Умел. Но теперь я не ношу оружия.

— О, — воскликнул монах, — тогда у меня есть шанс оказать вам услугу. Я принесу вам револьвер…

— Нет, — перебил его юноша. — Евангелие говорит мне, что нужно делать в подобных случаях. Не противься злу!

— Наш Бог, — сказал доминиканец, — учит нас посредством иносказаний и редко говорит прямо. Однако Он прекрасно понимал, что разговаривает не с ангелами и не с демонами. Он хотел, чтобы мы воспринимали Его как человека, обращающегося к людям.

• Предыдущая
• 12/21
• Следующая