Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 14

А мы еще посидели. Поговорили о том да о сем. Но о Цмоке больше уже никто ничего не говорил. Только однажды пан Януш Черный ни с того ни с сего вдруг сказал:

— А я вот шапку разве что только в церкви снимаю.

Пан Богдан тут же спросил:

— А когда ты в последний раз был в церкви?

Пан Януш промолчал, смутился. Больше он в общую беседу не встревал. Да и сама та беседа очень скоро закончилась. Повставали мы от стола и полегли по углам, благо соломы было много назапасено.

В ту ночь я крепко спал. Я ж говорил уже, что я в Цмока не верю. А утром встали мы, перекусили наскоро — пан князь всех сильно торопил — и вышли во двор, посели на коней. Смотрю, пан Ковдрыш и вправду без шапки сидит. Да и других таких простоволосых панов будет уже с десяток, не меньше. А князь, и я, и все остальные, нас больше, мы в шапках. Вышел Авлас. Пан князь у него еще раз про дорогу спросил, Авлас опять сказал, что дрыгва не замерзла, дорога плохая, и начал было опять про Цмока говорить… Но тут пан князь плетку выхватил, Авлас и замолчал. И мы поехали.

Дивное дело! Мороз тогда был ладный, зима настоящая, да и ночью перед тем оттепели не было, а дорога — хуже некуда: мокрый снег, а под ним грязь. Стали наши кони спотыкаться, стали по самые бабки в дрыгве увязать. И это зимой, представляете?! Как будто это не дрыгва, а такая квашня, которую все пучит да пучит, и не замерзает она, а пыхтит да пыхтит, а наши кони в ней, в этой квашне, все вязнут да вязнут, все глубже да глубже! А дальше было что? А то! Совсем немного мы еще проехали, смотрю по сторонам — а все паны уже простоволосые, даже пан Януш. А грязь кругом! Взбили дрыгву! А тут еще сверху посыпало! Снег мокрый, хлопья вот такие здоровенные, конь подо мной все глубже, глубже увязает. Эге, подумал я тогда, вот как это дело обернулось! Да это если что сейчас случится, тогда они все свалят на меня! Тогда я тоже, как и все они, снял шапку. Теперь уже только один князь Мартын у нас в шапке остался. А снег все гуще, гуще валит. Ох, думаю, Мартын, гляди! Теперь чуть что, будешь один за все в ответе! И только я так подумал…

Ш-шах! Конь под ним по самое брюхо в дрыгву провалился! Князь из седла чуть выскочил, аж даже шапку обронил, руками замахал, разъярился, кричит! На помощь ему кинулись, стали его коня вытаскивать. Тащат, тащат! А я шапку его подобрал. Потом, когда коня достали и почистили, когда князь снова на него садился, я ему шапку подаю и говорю… Ага! Как будто одному ему, но чтобы и другие слышали:

— Княже! Яви нам свою ласку!

И шапку ему дальше подаю, но и придерживаю, да! Значит, и я шапку держу, и он. И он не рвет! А смотрит, смотрит на меня, а после на панов…

А после засмеялся, говорит:

   —  Ладно, Панове, ладно! Пускай будет по-вашему.

И шапку за пояс заткнул. Поехали мы дальше.

Дальше тоже была грязь, тоже дрыгва ходила ходором. Но снег уже не шел, и начало морозить, подморозило. Потом дорога вышла на мостки, а мостки были крепкие, новые. А потом вообще пошла насыпь, дорога стала крепкая, чистая, снег под копытами, и больше ничего. Вот это красота, вот это любо! Повеселели сразу все, понадевали шапки, полезли в сумы переметные за фляжками… А что! Было за что! А князь все торопил и торопил, и мы прибавили. Потом еще прибавили. Потом еще. Но все равно было уже совсем темно, когда мы наконец доехали до Большого Яромы, того, который заступил на место того самого несчастного Цимоха. Думаю, вы про Цимоха слыхали.

Да, и вот что еще! Тоже уже почти что к самой ночи смотрю — опять стоит та же самая вчерашняя старуха, руку тянет, гундосит чего-то, и опять ее никто не замечает. Ох, думаю! И дал я ей на этот раз сразу один битый серебром. Она взяла. Я еще проехал, оглянулся. Богдана вижу, а ее не вижу. Она опять исчезла. И что это, я думаю, она ко мне одному прицепилась? Другим она ведь даже не открывается. А если так, значит, и мне про нее другим болтать негоже. И я никому ничего не сказал.

Большой Ярома встретил нас хуже, чем Авлас. Оно и понятно: Авлас — это Мартынов хлоп, а Ярома пока что еще непонятно чей. А непонятно чьи, они всегда слишком много себе позволяют. Так и тот Ярома. Привел он нас во флигель, к накрытому столу, и говорит наглым голосом:

— Не обессудь, ясновельможный князь, И вы, заможные паны, не обессудьте. Все, что было, то и выставил. А больше ничего у меня нет.

Князь ему:

— Ладно, ладно! Ты мне зубы, хлоп, не заговаривай. Мне сейчас зубы для другого пригодятся.

Сказал так и пошел к столу. И мы за ним пошли, расселись. Глянул я по сторонам и думаю: да, верно, не та здесь дичина. И колбасы не те! Зубровка, правда, хороша — это сразу, по запаху слышно. Налили, выпили — и точно, я не ошибся, она хороша. Стали закусывать. Вскоре пан князь говорит:

— Да, Ярома, ты был прав. Худовата у тебя дичина. Чего это ты так плохо свою службу справляешь?

А Ярома, он напротив стоит, высокий такой, толстый, весь лоснится, и, даже глазом не моргнув, так же нагло, как и прежде, отвечает:

— Так перевелась здесь вся хорошая дичина!

— Как это так?

— А так, ясновельможный князь. И я в этом не виноват. А это все Цимох, все это от него идет.

— Какой еще Цимох?

   —  Да здешний прежний полесовщик, ваша милость.

Эге, я думаю, вот оно что! Вот он куда, хлоп, гнет!

Я это сразу сообразил. А князь, тот нет. И говорит:

— О, бывший полесовщик! Ну так что? Так бы поймал ты его да жилы бы из него и вытянул. Или не знаешь, как жилы тянуть? Или поймать его не можешь?

А Ярома:

— Так как же я его поймаю, ваша милость? Он же, простите за крепкое слово, мертвец! Его же лично сам покойный князь Сымон — пусть ему на том свете славно будет! — сам покойный князь Сымон ему тому уже который год как голову срубил! Из-за сына своего, из- за Михала.

— А! — говорит князь Мартын, и уже белый весь. — Вот кто такой этот Цимох. А я уже забыл!

А Ярома:

— А нынче вот и вспомнили. Он, этот Цимох, ох, свиреп! Ох, бьет дичину! Бывает, я иду, вижу, стоит Цимох и тоже смотрит на меня. И не уходит. Я иду…

— Э! — вскричал князь. — Молчи, хлоп! Ты что, не видишь? Я ем! А ты про мертвецов заладил. Пшел вон!

Ярома и пошел. Князь вдруг:

— Э, нет! Вернись!

Тот вернулся. Князь подумал, подумал, потом говорит:

— А это… Цимох, значит, ходит. А Цмок чего?

— А ничего, — отвечает Ярома. — Спит он, ваша милость, чего же еще. Цмок всегда зимой спит. Как медведь. Я и берлогу его знаю. Это будет там, за старыми вырубками. Там еще старая ольха стоит. Если желаете, завтра могу туда сводить. Можно будет даже жердью его в бок потыкать, а он все равно не проснется, такой у него крепкий сон.

Услышав такое, князь только головой покачал, полный кубок сам себе налил и сам же весь до дна его и выпил. Потом, губы платком утерши, спросил:

— А ты его тыкал?

— А как же! Да это что! Я его… сколько это уже будет?.. Да, уже почти пятнадцать тому лет… Я его пикой колол! Это когда покойный князь Сымон ладил на Цмока охоту, тогда еще пана Миколу Бугайчика вместе с конем и со сворой борзых Цмок изволил сожрать. И пана Ковдрыша хотел, да не успел. Пан Ковдрыш ка-ак…

— Брешешь, собака! — гневно закричал пан Ковдрыш. — Брешешь! Убью! — и выскочил из-за стола, и саблю выхватил! И зарубил бы он того дурного полесовщика…

Но тут сам князь вскочил, заорал:

— Пан Иван! Охолонись!

Пан Ковдрыш саблю опустил, злобно сказал:

— Удивляюсь я, князь, на тебя. Хлопа слушаешь. Экая низость!

Ого! Тут уже и пан князь, позабыв обо всем, ш-шах за саблю! Тогда и Ковдрыш — ш-шах! И встали они в первую позицию. Ну, думаю!..

Нет, и подумать не успел, а тоже кинулся, встал между ними, говорю:

— Эх, Панове, Панове! Стыдитесь! — А потом на хлопа обернулся, говорю: — Пшел вон, скотина!

Он ушел. А князь Мартын и пан Иван еще постояли, постояли, ну точно петухи, а после молча разошлись, сели к столу. Я тоже сел. Тихо-тихо за столом. Потом я говорю: