Император Терний - Лоуренс Марк - Страница 52

Я рухнул на чемодан. Тащить его на второй этаж оказалось тяжеловато.

Марко нахмурился. Я привык считать, что банкиры, особенно путешествующие, несколько более дипломатичны и умеют скрывать свое истинное отношение, но этот совершенно откровенно выказывал свою неприязнь ко мне. Возможно, у него среди золота лежал амулет, но я пока ни того, ни другого в глаза не видел.

— Ты должен мне за комнату и за проводника, банкир.

— Проводника? Какой-то оборвыш завел тебя невесть куда.

— Оборвыш, которому я заплатил, — сказал я, не поднимаясь с чемодана.

— Я все подсчитываю, сэр Йорг. А теперь, если будешь так любезен и оставишь меня одного…

Я поднялся и ушел к себе в комнату, где тут же снова рухнул. Я лежал с закрытыми глазами, представляя резкие ветра над ледяными плечами Хальрадры. За полгода я пересек половину Империи. И, как Златовласка, я вечно жаловался — то мне было холодно, то жарко. И в первый раз мне хотелось назад в горы, туда, где все как надо. Впервые я думал о своем королевстве как о доме.

Если долго смотреть на растрескавшийся потолок, ум начинает блуждать. Список причин, что привели меня сюда. Список ответов, которые я мог бы дать на этот вопрос. Ни один из них сам по себе не был удовлетворительным, но вместе они вполне убедительно объясняли, зачем я ввязался в эту глупость. Оррин из Арроу направил меня, рассказывая об океанах и далеких странах. Возможно, я думал, что, если расширю свои горизонты, заполучу часть его магии. Фекслер Брюс направил меня, мигнув красным огоньком, что горел сейчас над калифатом Либы. Любопытство привело меня в Иберико и привязало к пыточному столбу Плохих Псов. Было бы справедливо утверждать, что любопытство заарканило меня. Я, конечно, не открыл шкатулку, но почти на все остальное меня все-таки сподвигло любопытство. Каласади подтолкнул меня своим предательством. Ибн Файед — угрозой. Мой дед — когда решил, что меня стоит спасти, и велел не уезжать. И наконец, возможно, хотя я бы назвал это мщением, меня в этот раз влекла не необходимость нанести ответный удар, но необходимость защищать. У меня была семья.

Когда-то давно мать велела мне присмотреть за Уильямом, уберечь моего братишку. И хотя с тех пор мне многое удавалось, это был мой первый провал и самый болезненный — болезненнее, чем шрамы от терний, оставшиеся вечной памятью о том дне. Как и Марко, я вел свою бухгалтерию, и хотя это являлось неважной заменой, я собирался все довести до конца. Тот старик в замке у моря. Старая женщина, которая любила его и мою мать. Мой дядя, хоть и военный. И никаких терний, чтобы удержать меня. Угроза нависла над ними, и на этот раз никто: ни человек, ни призрак и ни чудовище — не мог мне помешать спасти их.

Ясновидение высоко ценится. Я считаю, что, когда начинаешь вот так отчетливо видеть самого себя и видеть подлинные причины собственных действий, возможно, было бы лучше оставаться слепым. Ради блаженства неведения я сказал бы себе, что меня влекла лишь месть, как это случалось раньше, когда выбирать приходилось между черным и белым, как между фигурами на доске, и жизнь представлялась несложной игрой.

Жара, тишина и слабые звуки, на расстоянии казавшиеся знакомыми — их отличие от всего привычного скрадывалось, — все вместе это убаюкивало меня. Какое-то жужжание заставило меня очнуться, я потянулся к ножу на бедре. Что-то у меня на груди? Я хлопнул ладонью по горячему металлу кирасы. Снова жужжание, будто огромная муха забралась под броню и не могла вылезти обратно.

Я таки выловил источник жужжания между железом, тканью и потеющей плотью и вынул его. Кольцо Зодчих! Я взял его за шнурок, на котором оно свисало с моей шеи, и кольцо начало медленно вращаться. Снова зажужжало, и вибрации выглядели так, будто контуры слегка размыло. Я поднес его к глазу, и тут же вся стена, разделяющая наши с Марко комнаты, покрылась пульсирующим красным светом.

— Любопытно.

Я пододвинулся к стене и приложил к ней ухо. До меня донесся разговор, слишком невнятный, чтобы разобрать слова или даже распознать язык. Балкон за моим окном над лимонными деревьями соединял все комнаты. Я выскользнул наружу и подкрался к окну Марко. Ставни у него были закрыты.

Любой, кто, стоя во дворе, вздумал бы поднять голову или вышел на балкон, неизбежно заметил бы меня. Однако в Кутте, похоже, банкирские кланы уступали в популярности лобковым вшам, и я подумал: маловероятно, что кто-то пожалуется, будто я шпионю. Вообще-то как раз отсутствие чьего-либо внимания убедило меня, что они все шпионят за мной.

Я прижался к щели в ставнях. Конечно, так много не увидишь, особенно если учесть, что день был ясный, а в комнате царил полумрак. Однако призрак Зодчего светился собственным светом, белым, оттенка не то кости, не то цветов магнолии, и я отлично смог разглядеть и его, и Марко, напоминающего при таком освещении бледный рельеф.

Шпионить — дело хорошее, но вообще-то мне не хватает для этого терпения, особенно на такой жаре. Я просунул пальцы в щель и сломал ставни. Защелка соскочила и полетела по полу прямо к начищенным кожаным башмакам Марко. Я вошел и закрыл ставни за собой.

— Ах, простите. — Я очень, очень небрежно поклонился. — Мне правда нужно было узнать, что это вы тут затеваете.

Современный отшатнулся, лицо его исказилось то ли гневом, то ли ужасом.

Посреди комнаты лежал открытый чемодан, кровать была поставлена вертикально и прислонена к двери, чтобы освободить место. Снаружи чемодан оказался обтянутым акульей кожей, а внутри виднелись металл, пластик и бледные узоры под стеклом, напомнившие мне о тайной панели под горой Хонас.

— Ага, аберрация.[10]

Голос этого призрака Зодчего был начисто лишен теплоты Фекслера, каждое слово словно рождалось мертвым. Он казался моложе, лет тридцати, может, сорока, по изображению, сложенному из бледных теней, трудно сказать точнее. Одет он тоже был иначе — во что-то многослойное, облегающее, с пуговицами и нагрудным карманом.

— Аберрация? Мне нравится. Уж чем только меня не обзывали, но так — впервые. А мне как называть тебя, призрак?

— Убей его! — прошипел Марко, прижимая к груди шляпу, словно талисман.

— Ну, вообще-то так обходиться с друзьями не принято. — Я недобро улыбнулся Марко, потом снова посмотрел на призрак. — Вместо этого можешь сказать мне, зачем тебе понадобилось, чтобы Марко тащил тебя через половину Марока, когда ты мог бы смотреть тысячей невидимых глаз и открывать потайные двери в десятках королевств. И что тебе надо от Ибн Файеда?

— Можешь называть меня Михаэлем. — Призрак усмехнулся, выбрав одну из тысячи усмешек, которыми пользовался Михаэль — человек из плоти, много веков назад обратившийся в прах. Настоящая улыбка, но что-то в ней было не так, будто ее пришили на лицо мертвеца. — И мне нужно, чтобы меня несли, потому что Ибн Файед ударился в новую веру, ту, что велит ему искать любые следы Зодчих и уничтожать их. Что, разумеется, и дает ответ на твой вопрос о том, что мне до него, Йорг.

— Ну тогда ладно. У меня тоже есть к нему дело. Правда, добраться туда оказалось проблематично. Возможно, у тебя есть в запасе какие-нибудь древние чудеса, благодаря которым мы все можем улететь туда, как птицы?

Марко фыркнул, изображая презрение. Но Зодчие ведь летали. Я узнал об этом в отцовской библиотеке.

— Ну? — спросил я.

Если этот поворот событий тоже был предусмотрен вычислениями матемагов, я вполне мог признать поражение — но я не думал, что они и это учли, а потому почувствовал, что не отказался бы пересечь пустыню и прибыть ко двору Ибн Файеда со своими двумя новыми друзьями.

— У меня есть кое-что получше, Йорг Анкрат, — сказал Михаэль. — Мы отправимся на корабле.

С прибытием нашего последнего попутчика сон превратился в редкую роскошь. День за днем Готтеринг оставался позади. На пятый день капитан Харран объявил, что мы будем ехать всю ночь, чтобы к утру добраться до Хонта. Путь был долгий и трудный, и в минуты спокойствия усталость сваливала меня с ног быстрее, чем болота Кантанлонии. Умотавшись вдосталь, обитатели кареты Холланда периодически пересаживались. Как-то я, подпрыгнув на ухабе, поднял сонный глаз и увидел, что седая голова Оссера Ганта лежит на коленях у епископа. Потом мою голову сбросило с плеча Мианы, потом — кинуло мне на плечо голову Катрин.