Император Терний - Лоуренс Марк - Страница 60

— И выиграет ее Ибн Файед?

— Через пять лет Ибн Файед проголосует на Конгрессии за Оррина из Арроу. Граф Ганза — нет. Голосование закончится. Принц Оррин принесет мир. Миллионы будут процветать. Сотни тысяч будут жить, вместо того чтобы умереть на войне. Наш орден предпочел многое малому.

— Это была ошибка, мое малое.

Я вскипел.

— Бывают и ошибки. — Он задумчиво кивнул. — Даже с помощью магии управлять слагаемыми мировой суммы непросто.

— Так вы все еще собираетесь подарить Морроу Ибн Файеду? Позволить маврам снова хлынуть на Лошадиный берег?

Я смотрел на Каласади, на его глаза, его рот, движения его рук — на все, пытаясь понять, о чем он думает. Меня сводило с ума, как он мог вот так спокойно стоять, словно в любой момент знал, что я скажу и даже подумаю. Правда ли это — или всего лишь часть их представления с дымом и зеркалами?

— Мы хотим, чтобы принц Оррин получил имперский трон на Конгрессии в сто четвертый год Междуцарствия. — Юсуф впервые заговорил, в голосе чувствовалась нотка напряжения. — Конгрессия сотого года ничего не решит — и это нельзя изменить.

— Может, владения калифа легче расширить в других направлениях, — сказал Калал, его высокий голос не сочетался с суровым ртом. — Марок падет скорее, чем Морроу или Кордоба.

Меня удивило, какое облегчение таила в себе эта фраза.

— Я пришел убить тебя, Каласади. Опустошить твои владения и оставить от них руины.

Ему хватило здравого смысла не усмехнуться на мои апокалиптические угрозы. Скорее всего, о Геллете знали даже в Африке. Может, они видели зарево, подымающееся над горизонтом. Богу известно, горело ли оно достаточно ярко и высоко. Оно опалило небо!

— Надеюсь, ты этого не сделаешь, — сказал Каласади.

— Надеешься? — Я распахнул бурнус и положил руку на рукоять меча. — Ты не знаешь?

— Всем нужна надежда, Йорг. Даже людям чисел.

Юсуф изобразил улыбку, он говорил тихо, голосом человека, готового умереть.

— И что ваши уравнения говорят обо мне, отравитель? — Теперь между нами возник мой меч. Я не помнил, как обнажил его. Ярость, которая мне была нужна, вспыхнула и погасла, потом снова вспыхнула. Я увидел бабку с дедом, бледных, на смертном одре, дядю Роберта в гробнице воинов, с руками, сложенными на груди над мечом. Я увидел улыбку Каласади в залитом солнцем дворе. Юсуфа, вытирающего с лица морские брызги. «Соленая, — сказал он тогда. — Давай надеяться, что мир может предложить нам кое-что получше, а?» Сказал в море.

Я ударил рукоятью меча по полированному дереву столешницы.

— Что говорят твои вычисления?

Я рявкнул так, что они вздрогнули.

— Два, — сказал Каласади.

— Два?

Я резко, болезненно расхохотался.

Он опустил голову.

— Два.

Юсуф пробежал пальцем по исписанным каракулями страницам.

— Два.

— Так говорит магия, — сказал Каласади.

Что-то холодное кололо мне скулы.

— Почему два?

И матемаг нахмурился, как тогда в замке Морроу, словно опять пытался вспомнить то утраченное ощущение, тот забытый вкус.

— Два друга, затерявшиеся в сухих землях? Два года вдали от трона? Две женщины завладеют твоим сердцем? Двадцать лет проживешь? Магия в первом числе, математика во втором.

— А что за второе число?

Гнев покинул меня, оставив образ двух печальных холмиков в грязи Иберико, постепенно гаснущих.

— Второе число, — сказал Каласади, не сверяясь с бумагами, — 333000054500.

— Вот так число! Никаких там двух, трех и четырнадцати, которыми ты меня уже довел. Что это вообще значит?

— Это, надеюсь, и есть координаты места, где ты покинул Михаэля.

Пятью годами ранее

Я испытал некоторое облегчение, обнаружив, что ордену матемагов не нужна моя смерть; казалось вероятным, что они спланировали ее, особенно после того как я столь хитроумно к ним пробрался. Еще хорошо знать, что теперь они усматривали лучшие пути, чем те, что ведут к Морроу, дабы дать Ибн Файеду необходимую власть при голосовании и обеспечить восхождение принца Оррина на трон. Это значило, что мне, в свою очередь, не нужна их смерть.

Верно, у меня были не лучшие воспоминания о прорицателях и прочих деятелях подобного рода, которые предсказывали славу Оррину из рода Арроу. Однако я чувствовал, что теперь смогу перешагнуть через это и двигаться дальше. Наверное, я взрослел. Я утешал себя словами Фекслера об изменяющемся мире и силе желания. Возможно, для тех, чье жгучее желание знать будущее было сильнее, чем жизнь в настоящем, само желание в большей степени, чем вложенные силы, открывало мутное окно в завтра. Будь то ведьмы Данелора с их рунными камнями или умные мавры с их сверхсложными уравнениями, не исключено, что их сосредоточенное желание даровало возможность видеть. А если мое желание было сильнее, возможно, я мог доказать, что они неправы.

Необходимость отомстить, рассчитаться с Каласади за то, что он сделал с моей семьей, никогда не пылала так ярко, как нужда, что привела меня к дверям дяди Ренара. На самом деле, это было так хорошо — оставить все как есть. Лундист и нубанец гордились бы мной, но, по правде говоря, этот человек мне нравился, и скорее это, чем вновь обретенная сила духа помогло мне решить все мирно.

В какой-то комнате над нами заскрежетал механизм, и большой колокол начал отбивать время.

— Мы с Юсуфом проводим тебя ко двору калифа, — сказал Каласади, повысив голос.

— А он не захочет меня казнить? Или запереть в камере?

— Он знает, что ты здесь, и пойдешь ли ты с нами ко двору или будешь позже доставлен туда под стражей, но сути ничего не изменит.

— Однако если тебя поволокут туда его солдаты, исход может оказаться чуть менее благоприятным, — добавил Юсуф.

— Но ты же уже рассчитал, что произойдет? — Я нахмурился, глядя на Юсуфа.

— Да.

Он кивнул.

— И?

— И если я тебе скажу, расчет будет не столь верным.

Каласади закрыл книгу, которую только что открыл, и взял ее со стола. Юсуф обнял меня за плечи и повел к выходу.

— Калал останется здесь? — спросил я после десятого, самого громкого удара колокола.

Юсуф усмехнулся.

— Ну, ты же знаешь, вычисления сами собой не делаются.

К их чести, Юсуф и Каласади и бровью не повели, увидев, что входной двери нет, а я догадывался, что заменить ее будет непросто. Молодые люди в белом, с чернеными зубами, созванные по сигналу тревоги, собрали обломки в маленькую печальную кучку по одну сторону от входа, а остальные, те, что находились внутри Матемы, присоединились к ним. Несколько десятков студентов сидели в кругу, бормоча, передавая друг другу обломки хрусталя и то и дело вскрикивая, когда обнаруживались два обломка, подходящие друг к другу. Когда мы проходили мимо, они притихли.

— Вижу, ты нашел новый способ управиться с дверью, Йорг, — сухо сказал Юсуф.

— Теперь как головоломка она даже еще лучше, — сказал Каласади, — хотя препятствием уже не послужит.

Мы пересекли площадь под палящим солнцем. Было видно, как озеро чуть ли не вскипает, но от него в воздухе чувствовался отголосок прохлады, что в Сахаре ценится выше золота. Ступени, ведущие к воротам калифа, были широки и многочисленны, сделаны словно для существ, превосходящих ростом человека, и так обманывали глаз, что лишь по мере подъема становились понятны истинные размеры дворца.

На ступенях в тени величественного портика стояла очередь из просителей. Ворота, видимо, сделанные из золота, возвышались над нами, а посетителей калифа встречали королевские гвардейцы в полированной стальной броне, на конических шлемах были яркие забавные плюмажи. Каласади и Юсуф прошли мимо пары десятков просителей в черных одеяниях. Я удосужился улыбнуться Марко, затесавшемуся среди местных и пытавшемуся втащить чемодан на очередную ступеньку.

— Ас-салам алейкум, муршид[11] Матема.