Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/129
• Следующая

На пороге гинекея — словно и не было этих тринадцати лет — стояла Гедита! Куда делись хмурые морщинки, старящие ее лицо? Где поселившиеся в ее глазах усталость и недовольство? Всегда покрытые пеплом домашнего очага волосы на этот раз были тщательно уложены волнистыми локонами. Щеки и губы аккуратно раскрашены в нежный румянец. Брови подчеркнуты сажей, веки оттенены углем. Но главное — глаза. Они были прежними — молодыми и счастливыми. А еще духи — Эвбулид сразу узнал их запах и вспомнил: свадебный месяц гамелион, полнолуние, прячущая под покрывалом лицо Гедита и священный гимн, которым встречали их родители и соседи:

«О, Гимен, о, Гименей!..»

Гедита смутилась от долгого взгляда мужа, опустила глаза и ласково, совсем как в дни их минувшей молодости, сказала:

— Эвбулид, наконец-то и наш дом заметили боги… Неужели это были наши рабы?

— Наши, Гедита! Конечно же, наши!

— С такими рабами мы действительно расплатимся с Квинтом! А я так боялась…

— Видишь — и совсем напрасно!

Эвбулид подошел к жене и тоже, как в молодости, взял ее за руки. Шепнул на ухо:

— А знаешь, как мы отблагодарим нашего главного покровителя — Гермеса? Сына, который родится у нас после сегодняшней ночи, мы назовем его именем!

— Эвбулид! Здесь же дети…

Гедита показала глазами на приоткрытую дверь гинекея, откуда выглядывали Фила и Клейса.

— Ну и что? — воскликнул Эвбудил и подхватил на руки младшую дочь: — Фила, Клейса, скажите маме, вы хотите, чтобы у вас был братик по имени Гермес?

Фила стыдливо закрыла лицо платком и скрылась за дверью. Клейса, забавно выговаривая слова, спросила:

— А он тоже будет из глины, как тот Гермес, что живет у нас за дверью?

— О боги!..

Эвбулид быстро опустил Клейсу на пол и ударил себя кулаком по лбу.

— Забыл! Совсем забыл…

— Что случилось? — встревожилась Гедита. — Эвбулид, на тебе же лица нет!

— Я…

— Ну говори же, говори!

— Я обманул бога!

— Ты?! Ты, не обманувший в жизни ни одного человека — обманул бога?! Эвбулид, ты наговариваешь на себя!

— Если бы это было так!

Эвбулид тяжело опустился на клине.

— Сегодня утром я пообещал Гермесу, что поставлю ему в случае удачи каменную статую и новый алтарь, принесу в жертву лучшего поросенка, какого только можно будет найти на агоре! И вот он подарил нам удачу, да что удачу — счастье! А я с этими проклятыми атлетами и цирюльниками забыл о своем обещании!

— Что же теперь делать, Эвбулид? — встревожилась не на шутку Гедита.

Эвбулид вскочил с клине, отталкивая бросившегося к нему на помощь Армена, сам начал завязывать ремешки на сандалиях.

— Скорее на агору! — бормотал он, путаясь с непривычки в ремешках и в конце концов позволяя Армену обуть себя. — В лавки каменотесов, в мастерские скульпторов…

Громкие удары железного молотка в дверь оборвали его на полуслове.

— О боги! — прижала к лицу ладони Гедита. — Что же теперь будет? Может, Квинт, подождет, пока ты сбегаешь? — с надеждой спросила она.

— Квинт? — грустно покачал головой Эвбулид. — Никогда!

Стук в дверь повторился.

— Армен, — слабо надеясь, что это пожаловал Демофонт за старым долгом или кто-нибудь из дружков Диокла, окликнул Эвбулид. — Что стоишь? Иди посмотри, кто там?

Кряхтя и отряхивая с хитона мучную пыль, принесенную с мельницы, старый раб медленно прошел через комнату. Неторопливо открыл дверь, за которой тут же послышалась ругань, сопровождаемая звонкой затрещиной, и возвратился с несвойственной ему быстротой.

— К тебе гость, господин, — потирая затылок, сказал он. — Велено доложить: Квинт Пропорций, благородный квирит[48] всаднического сословия…

— Эгей, Эвбулид, Марс тебя порази! — прогремело за порогом. — Ты что — нарочно забрался в это проклятое богами место Афин?!

Гедита проворно подхватила на руки заплакавшую Клейсу и скрылась в гинекее. Обычай запрещал ей находиться в мужской половине в присутствии чужих людей, и она не могла даже поблагодарить римлянина за все, что он сделал для них.

Дверь грохнула, закрываясь, словно в нее попал свинцовый снаряд, пущенный из пращи умелой рукой.

Квинт Пропорций стоял на пороге, с недовольством разглядывая заляпанные зловонной грязью сапоги из мягкой темной кожи, скрепленные на подъеме красивой пряжкой в форме полумесяца.

— Или я дал тебе недостаточно денег, чтобы ты мог пригласить меня в более достойное место? — отрывисто бросил он, хмуро осматривая закопченные стены и низкий потолок.

— Не беспокойся, Квинт! — радушным тоном поспешил смягчить раздражение гостя Эвбулид. Он подтолкнул к римлянину Армена и пообещал: — Сейчас мой раб разует тебя и почистит твои дорогие сапоги! Они станут еще лучше, чем когда ты впервые увидел их в лавке сапожника!

— Я вообще не видел их в лавке у сапожника, потому что это подарок брата! — желчно возразил Квинт, скользнул по Армену презрительным взглядом и процедил сквозь зубы: — Разве этот раб годен еще на что-нибудь? Такого я давно бы уже отправил на остров Эскулапа!

Римлянин перехватил благодарный взгляд Армена, принявшего его слова за чистую монету и нахмурился:

— К тому же он дурак и неуч. Пусть лучше приведет с улицы моего раба и отвяжет твою собаку. Я не желаю, чтобы расплодившиеся в ваших Афинах параситы и бродяги помешали мне приятно провести вечер!

— Но у меня нет собаки! — развел руками Эвбулид. — Мне пока нечего охранять от воров.

— Тогда возьми веревку и привяжи к двери этого старого раба! — проворчал Квинт. — Да вели ему лаять погромче на прохожих. Хоть какая-то польза будет от дармоеда!

Эвбулид незаметно для гостя сделал Армену знак убираться из комнаты. Армен выскользнул в дверь и почти тут же в дом вбежал смуглый египтянин. Упав на колени перед Квинтом, он ловко снял с него сапоги, пододвинул таз с водой и столик с благовониями, тщательно вымыл ноги своего господина, обильно надушил их. Затем схватил подмышку грязные сапоги и стремглав бросился с ними в угол — приводить в порядок. И все это — без единого слова.

— Твой раб на зависть! — воскликнул Эвбулид, привыкший видеть в чужих домах и на улицах Афин ленивых, вечно огрызающихся рабов. — Но почему он все делает молча? Ты, наверное, недавно купил его, и он еще не понимает ни эллинской, ни вашей речи?

— Он все понимает, мерзавец! — усмехнулся Квинт. — Просто не разговаривает.

— Так он — немой?

— Он более, чем немой! — подчеркнул Квинт и, видя, как вытягивается лицо Эвбулида, объяснил: — Я запрещаю своим рабам разговаривать. Зачем? Лишняя роскошь. Рабы — это орудие труда, такие же, как телега или мотыга. Скажи, разве ты видел, чтобы телега разговаривала, или мотыга смеялась?

— А если ему захочется поговорить? — с жалостью покосился на чистящего сапоги египтянина Эвбулид. — Мало ли — земляка встретит или случайно что-нибудь скажет?

Квинт равнодушно пожал плечами.

— Тогда, клянусь Марсом, это будут последние слова в его мерзкой жизни. Я прикажу вырвать ему язык. А если после этого он, как ты выразился, «случайно» еще и замычит, — шумно зевнул он, — я велю раздробить ему колени, как последнему беглецу или вору, и выброшу за забор — подыхать!

— И после этого ты не боишься иметь у себя в доме на смерть озлобленных рабов? — зябко поежился Эвбулид.

— Сколько рабов — столько врагов, как говорят у нас в Риме! — усмехнулся Квинт. — Зря что ли я держу у себя нескольких преданных мне надсмотрщиков? Эти негодяи из страха, чтобы я не отослал их на рудники или не продал ланисте в гладиаторы, доложат мне то, о чем еще только начинают замышлять рабы! Они передадут мне мысли даже мертвого! Но я и сам вижу своих рабов насквозь. Как считаешь — о чем сейчас думает этот мерзавец?

Квинт кивнул на египтянина, который, вздрогнув, еще быстрее стал водить тряпкой по сапогам.

Эвбулид взглянул на раба и предположил:

• Предыдущая
• 22/129
• Следующая