Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/129
- Следующая
— Грамматик из Коммагены! Не глядите, что стар, его седина — признак большой мудрости! У себя на родине он был великим ученым, и по его книгам учат сегодня детей даже в египетской Александрии!
— Одиннадцатилетняя красавица! Смышлена, покорна, хрупка! Разве вы найдете еще у кого в Афинах сочетание таких редких достоинств? А она, кроме этого, умеет петь и танцевать!
Вытягивая шею, Эвбулид осмотрел рабов и расстроился: ну и привоз…
Мышцы апамейца тонки для тяжелых мельничных жерновов; плечи ремесленника — слабы. Старик-ученый и прикрывающая руками свою наготу девушка, с которой предусмотрительные глашатаи сбросили всю одежду, вообще не в счет. Остальные тоже — либо стары, либо малосильны.
Подивившись тому, что грамматик как ни в чем ни бывало с любопытством осматривает макушки городских храмов, Эвбулид перевел глаза на торговца рабами, коренастого перса с выкрашенной ярко-красной хенной бородкой. Шедший где-нибудь по просторам Малой Азии в поисках дешевой добычи за римской армией или войском понтийского царя Митридата, он кивал теперь в такт каждому слову глашатаев. Его бегающие глазки выискивали в толпе возможных покупателей.
Долго ждать ему не пришлось.
На помост поднялись сразу несколько человек. Те, кто уже не раз покупал рабов, тут же начали заставлять мужчин-сирийцев приседать и подпрыгивать, проверяли крепость их шей, рук и ног. Заглядывали даже в рот. Другие изучали таблички на шеях рабынь и стариков, спрашивали торговца, нет ли у них скрытых дефектов.
Особенно много мужчин толпилось около девушки, в некоторых Эвбулид признал своих знакомых безденежных афинян.
— Клянусь Беллоной, — лебезил купец перед знатным гражданином, облюбовавшим себе мудреца из Коммагены, — этот старик большой ученый! Он станет прекрасным педагогом для твоего смышленого сына!
Афинянин хмуро возражал:
— Мне нет никакого дела до его знаний! Я должен знать, хватит ли у него сил носить в школу книги и таблицы моего сына? Сможет ли он научить его ходить, опустив глаза и уступая дорогу старшим? Не выпадет ли розга из его рук, если он заметит моего сына на агоре, где можно услышать и увидеть неподобающие в его возрасте вещи?
Он кивнул на вырывавшуюся из рук двух молодых афинян девушку.
Купец понимающе хихикнул и торжественно заявил:
— Клянусь в присутствии агораномов, что никаких дефектов, кроме старости, за этим грамматиком не водится! Если в течение полугода ты обнаружишь у него чахотку, камни в почках или другую болезнь, делающую раба непригодным к труду, я немедленно возвращу тебе все полученные за него деньги!
— И сколько же ты просишь за него?
— Пять мин.
— Я покупаю!
Домашний раб покупателя тут же набросил на своего нового товарища по жалкой судьбе короткий шерстяной хитон, оставив открытой правую часть груди, связал ему за спину руки и повел с соматы.
К освободившемуся торговцу подковылял одноногий инвалид.
— А как ты ценишь свою пугливую лань? — показал он костылем на дрожащую от холода девушку.
Торговец важно огладил красную бороду.
— Это очень редкая рабыня, и я прошу за нее восемь мин!
— Не слишком ли дорого?
— Дорого?!
Перс цепкой рукой схватил упиравшуюся девушку и вывел ее на середину помоста. Властным движением оторвал ее ладони от хрупкого тела. Внизу послышались одобрительные возгласы афинян.
— А ты говоришь дорого! — усмехнулся купец. — Да ты просто не разглядел ее как следует. Какой товар, а?
— Такой товар в свое время я имел в достатке в каждой взятой крепости, причем совершенно бесплатно! — хриплым голосом бросил инвалид и обратился к испуганной девушке:
— Полонянка?
Сирийка непонимающе взглянула на купца, и тот ответил за нее:
— Нет, она не была пленницей грубых солдат, и ее спину не прижимали к земле все, кому не лень. Ее семью правитель Коммагены отдал за долги в рабство. Отца, грамматика, ты только что видел. Мать же была так больна, что я вынужден был продать ее прямо на коммагенском рынке. Отдал, можно сказать, совсем даром, но что было делать — я бы не довез ее сюда живой.
— Это плохо, что отец рабыни тоже будет жить здесь, — нахмурился инвалид. — Она будет все время плакать и умолять отпустить ее повидаться с ним. А я хотел бы всегда видеть подле себя веселую, радостную рабыню. Скажи, — снова обратился он к девушке, — ты будешь веселой и радостной?
— Будет, будет! — закивал перс.
— Но я не слышу ее голоса! Может, он хриплый и непевучий? Такая рабыня мне не нужна!
— Она поет слаще соловья в клетке! — клятвенно приложил ладони к груди купец. — Просто ей неведома ваша прекрасная эллинская речь!
И громко, чтобы слышали все, добавил:
— Зато ей известен язык, на котором без перевода могут общаться между собой все люди земли: язык любви!
— Я покупаю ее! Я! — закричал срывающимся голосом старик в измятом гиматии, с трудом взбираясь на помост.
Очутившись наверху, он обвел девушку с головы до ног слезящимися глазами и прогнусавил: — Восемь мин?
Инвалид костылем надавил на плечо старика:
— Уходи! Я первый!
— А я дам восемь с половиной мин!
— А я — девять!
— Десять!
Эвбулид с усмешкой понаблюдал, как торгуются из-за юной сирийки калека и старик, и заработал локтями, пробиваясь вперед. Вдогонку ему понеслись возмущенные окрики.
— На чем сошлись? — оказавшись у самых ступеней, спросил он знакомого философа, гладя как старик, схватив девушку за руку потащил ее за собой под одобрительные возгласы и недвусмысленные шутки зрителей.
— На тринадцати минах… — нехотя ответил философ.
— Тринадцать мин за сирийку! — возмутился Эвбулид. — Пять мин за старика!..
— А ты что хотел? — послышался рядом насмешливый голос.
Эвбулид повернул голову и увидел дородного мужчину, судя по одежде и уверенным жестам, бывшего судью или даже архонта.
— Сирийцы и в благословенные времена Перикла[19] стоили вдвое дороже обычных рабов! — раздуваясь от важности, сказал он. — Они с молоком матери впитывают покорность, и в то же время им не чужда великая эллинская культура, которую мы принесли им!
Он бросил презрительный взгляд на поднимавшихся по ступенькам рабов из Фракии — бородатых, насупленных, с выбеленными мелом ногами и спросил:
— Разве можно сравнивать их с этими дикарями?
— Но цены! Такие цены… — простонал Эвбулид.
— А как иначе? Ты знаешь, какими высокими налогами облагают наши Афины торговцев рабами? А расходы на умерших по дороге рабов? А, наконец, пираты? Разве есть у торговцев гарантия, что, везя на продажу рабов, они сами не превратятся в жалких пленников?
— Что торговцы! — усмехнулся философ. — Даже знатные граждане должны помнить, что в любой момент они могут стать рабами.
— Мы? Греки?! — воскликнул стоящий рядом молодой афинянин, очевидно, впервые попавший на сомату.
— Увы! — вздохнул философ. — Пираты наводнили все Внутреннее море![20]
— От них не стало житья даже на суше! — пожаловались откуда-то сбоку. — Мой знакомый из Фригии рассказывал, что пока он ездил по делам, пираты высадились в его городе и захватили в плен молодых девушек, среди которых оказалась и его дочь.
Бедняга ездит теперь по всем рынкам, рискуя сам стать жертвой этих негодяев, и ищет ее…
— Они не гнушаются ни свободными, ни рабами! — заволновалась толпа.
— Свободные для них даже еще желаннее — за свободных можно получить богатый выкуп!
— Ох, если он у кого есть…
— Но закон! — воскликнул молодой афинян. — Куда же смотрит наше государство, судьи, архонты?!
Важный гражданин заторопился к «камню продажи», подальше от разговора, принимавшего для него явно нежелательный оборот.
Философ проводил его насмешливым взглядом и ответил юноше:
— Все дело в выгоде! Торговля рабами, действительно, обложена крупным налогом, и Афины богатеют на ней, вернее, умудряются сводить концы с концами… Вот архонты в закрывают глаза на разбой пиратов. А они пользуются этой безнаказанностью. Вот и текут сюда нескончаемым потоком сирийцы, фракийцы и вон — рабы из Далмации.
19
П е р и к л — афинский государственный деятель V века до нашей эры, периода высшего расцвета Афин.
20
В н у т р е н н и м — древние греки называли Средиземное море.
- Предыдущая
- 7/129
- Следующая