Башня шутов - Сапковский Анджей - Страница 48

• Предыдущая
• 48/138
• Следующая

– Несомненно.

– Все же, – неожиданно проговорил один из младших бенедиктинцев, долгое время не спускавший глаз с Шарлея, – чем вы объясните, мэтр, что брат Деодат лежит колода колодой, едва дышит и пальцем не шевелит, а ведь почти все поименованные вами ученые книги утверждают, что опутанный дьяволом человек обычно дергает всеми своими членами и что через него дьявол не прекращая болтает и кричит. Нет ли тут какого-либо противоречия?

– Каждая болезнь, – Шарлей глянул на монаха сверху вниз, – в том числе и одержимость, есть дело рук Сатаны, разрушителя трудов Божиих. Каждая болезнь вызывается одним из четырех Черных Ангелов Зла: Махазеля, Азазеля, Азраэля либо Самаэля. То, что одержимый не мечется, не кричит, а лежит аки мертвый, доказывает, что им овладел один из демонов, подчиненных именно Самаэлю.

– Господи Христе! – перекрестился аббат.

– Однако ж, – добавил Шарлей, – я знаю, как быть с такими демонами. Они летают по воздуху, а человека опутывают тихарем и украдкой, через дыхание, то есть insufflatio. Тем же самым путем, то есть exsufflatio, я прикажу дьяволу покинуть больного.

– Как же это, однако? – не сдавался юный монах. – Дьявол в аббатстве, где колокола, требник и святость? Опутывает монаха? Как же это так?

Шарлей ответил ему колючим взглядом.

– Как учит нас святой Григорий Великий, доктор Церкви, – проговорил он сурово и отчетливо, – однажды монахиня проглотила дьявола вместе с листком салата, сорванным на монастырской грядке. Ибо пренебрегла обязательностью молитвы и знаком креста перед съеданием. Интересно, с братом Деодатом не случались ли подобные провинности?

Бенедиктинцы опустили головы. Аббат кашлянул.

– Ваша правда, – забормотал он. – Слишком уж светским ухитрялся бывать брат Деодат, слишком светским и малообязательным.

– И тем самым, – сухо констатировал Шарлей, – становился легкой добычей для Злого. Проводите меня в часовню, преподобный.

– Что будет потребно, мэтр? Святая вода? Крест? Бенедикционал?[195]

– Только святая вода и Библия.

В часовне было холодно, к тому же она тонула в полумраке, освещаемом лишь огоньками свечей и косым лучом цветного света, просачивающегося сквозь витраж. В этом свете на накрытом полотном катафалке возлежал брат Деодат. Он выглядел точно так же, как час назад в монастырской инфирмерии, когда Рейневан и Шарлей увидели его впервые. Восковое, желтоватое, словно вываренная мозговая кость, лицо, впалые щеки и рот, прикрытые глаза, а дыхание было настолько неглубоким, что его почти невозможно было заметить. Сейчас Деодат лежал, скрестив на груди покрытые ранками от кровопускания руки, в бессильных пальцах которых еле-еле держался молитвенник и фиолетовая епитрахиль.

В нескольких шагах от катафалка, опершись спиной о стену, сидел на полу огромный остриженный наголо мужчина с затуманенными глазами и лицом недоразвитого ребенка. Богатырь держал во рту два пальца правой руки, а левой прижимал к животу глиняный горшочек. Каждые две-три секунды великан страшно шмыгал носом, отрывал грязный, липкий горшочек от грязного и липкого халата, вытирал пальцы о живот, совал их в горшочек, набирал меда и отправлял в рот. Затем ритуал повторялся.

– Это сирота, подкидыш, – упредил вопрос Шарлея аббат, видя его недовольную мину. – Нами окрещен Самсоном, потому как тело у него и сила соответствующие. Монастырский уборщик, немного недоразвитый… Очень брата Деодата любит, щенком за ним всюду ходит… Ни на шаг не отстает… Поэтому мы подумали…

– Хорошо, хорошо, – прервал Шарлей. – Пусть сидит где сидит, лишь бы не шумел. Начинаем. Магистр Рейнмар…

Рейневан, подражая Шарлею, повесил себе на шею епитрахиль, сложил молитвенно руки, наклонил голову. Не зная, притворяется Шарлей или нет, сам он молился искренне и истово. Он, что уж говорить, страшно трусил. Шарлей же выглядел совершенно уверенным в себе, властным, и в нем аж хлюпало от самозначимости.

– Молитесь. Читайте Domine sancte, – велел он бенедиктинцам, а сам встал у катафалка, перекрестился, начертал знак креста над братом Деодатом. Кивнул Рейневану, тот покропил одержимого святой водой. Одержимый, само собой, не отреагировал.

– Domine sancte, Pater omnipotens, – гул монашеской молитвы вибрировал эхом, повторяемым звездообразным потолком, – aeterne Deus propter tuam largitatem et Filii tui…

Шарлей, крепко откашлялся, прочистил горло.

– Offer nostras preces in conspectu Altissimi, – проговорил он громко, разбудив еще более сильное эхо, – ut cito anticipent nos misericordiae Domini, et apprehendas draconem, serpentem antiquum qui est diabolus et satanas, ac ligatum mittas in abyssum, ut поп seducat amplius gentes. Hunc tuo confisi praesidio ac tutela, sacri ministerii nostri auctoritate, ad infestationes diabolicae fraudis repellendas in nomine Iesu Christi Dei et Domini nostri Fidentes et securi aggredimur.

– Domine, – включился по данному знаку Рейневан, – exaudi orationem meam.[196]

– Et clamor meus ad te veniat.

– Аминь!

– Princeps gloriosissime caelestis militiae, sancte Michael Archangele, defende nos in praelio et colluctatione. Satanas! Ecce Crucem Domini, fugite partes adversae! Apage! Apage! Apage!

– Аминь.

Брат Деодат на катафалке не подавал признаков жизни. Шарлей незаметно промокнул лоб концом епитрахили.

– Итак, – не опустил он глаз под вопрошающими взглядами бенедиктинцев, – вступление позади. И известно одно: мы имеем дело не с каким-то худосочным дьяволом, ибо таковой уже б убежал. Придется выкатить бомбарды потяжелее.

Аббат заморгал и беспокойно пошевелился. Сидящий на полу Самсон-великан почесал себя в промежности, харкнул, пустил ветры, с трудом отлепил от живота горшочек с медом и заглянул в него, проверяя, осталось ли там еще.

Шарлей обвел монахов взглядом, который, по его личному мнению, был вдохновенным и одновременно мудрым.

– Как учит нас Священное Писание, – проговорил он, – Сатана спесив. Именно спесь неизмеримая подвигла Люцифера на бунт против Господа, за кою спесивость он поплатился тем, что был сброшен в адскую бездну. Однако от спеси своей не избавился! Потому первейшая задача экзорциста – уязвить дьявольскую спесь, зазнайство и самовлюбленность. Короче говоря: крепко оскорбить его, проклясть, обидеть, обозвать, обругать. Унизить, и тогда он умчится, вне всякого сомнения.

Монахи ждали, уверенные, что это еще не конец. И были правы.

– Посему сейчас, – тянул Шарлей, – начнем черта оскорблять. Если кто-то из братьев восприимчив к грубым выражениям, пусть не мешкая удалится. Подойди, магистр Рейневан, возгласи слова Евангелия от Матфея. А вы, братья, молитесь.

– И запретил ему Иисус; и бес вышел из него; и отрок исцелился в тот же час. Тогда ученики, приступивши к Иисусу наедине, сказали: почему мы не могли изгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему.[197]

Гул читаемой бенедиктинцами молитвы перемешивался со словами Рейневана. Шарлей же, поправив на шее епитрахиль, встал над неподвижным и окаменевшим братом Деодатом и распростер руки.

– Мерзкий дьявол! – рявкнул он так, что Рейневан заикнулся, а аббат аж подпрыгнул. – Приказываю тебе: немедленно изыди из тела сего, нечистая сила! Прочь от этого христианина, ты, грязная, жирная и развратная свинья, бестиарейшая из всех бестий, позорное семя Тартара, мерзость шеола. Изгоняю тебя, щетинистая жидовская свинья, в адский свинарник, дабы ты утопился там в говне!

– Sancta Virgo virginem, – шептал аббат, – ora pro nobis…

– Ad insidiis diaboli, – вторили ему монахи, – libera nos…

– Ты, дряхлый крокодил! – рычал Шарлей, наливаясь кровью. – Подыхающий василиск, обосравшийся кочкодан.[198] Ты, надутая жаба, ты – хромой осел с исхлестанным задом, ты – запутавшийся в собственной паутине тарантул! Ты – оплеванный верблюд! Ты – омерзительный червь, копающийся в падали, смердящей на самом дне Геенны, ты – навозный жук, сидящий в испражнениях. Послушай, как я называю тебя твоим истинным именем: scrofa stercorata et pedicosa, грязная завшивленная свинья, о ты, наиподлейший из подлых, о наиглупейший из глупых, stultus stultorum rex, ты – угольщик тупой! Ты – сапожник спившийся! Ты – козел с распухшими яйцами!

• Предыдущая
• 48/138
• Следующая