Башня шутов - Сапковский Анджей - Страница 79

• Предыдущая
• 79/138
• Следующая

– Кунц Аулок и его компания, – опередил Рейневана гигант с Хвостом на щите, – а дышит еще только один. Сторк из Горговиц.

– Ого! – насупился и закусил губу хозяин Глогувки. – Сторк? И живой? А ну, давайте его сюда.

Волошек тронул коня, с высоты седла глянул на убитых.

– Сыбек из Кобылейгловы, – узнал он. – Сколько уж раз уходил от палача, но вот, как говорится, сколь веревочке ни виться… А это Кунц Аулок, холера, из такой приличной семьи. Вальтер де Барби, ну что ж, как жил, так и помер. Это кто ж таков? Уж не господин ли Сторк?

– Смилуйтесь, – забормотал Сторк из Горговиц, кривя залитое кровью лицо. – Пардону… Помилуй, господин…

– Нет, господин Сторк, – холодно ответил Болько Волошек. – Ополе вскоре будет моей собственностью, моим княжеством. Изнасилование опольской жительницы – это, на мой взгляд, серьезное преступление. Слишком тяжелое для быстрой смерти. Жаль, мало у меня времени.

Молодой князь привстал на стременах, осмотрелся.

– Связать стервеца, – приказал он. – И утопить.

– Где? – удивился Хвост. – Тут же нигде нет воды.

– Вот там, во рву, – указал Волошек, – есть лужа. Правда, невеликая, но голова наверняка поместится.

Глогувские и опольские рыцари затащили ревущего и вырывающегося из пут Сторка ко рву, перевернули и, держа за ноги, впихнули голову в лужу. Рев сменился яростным бульканьем. Рейневан отвернулся.

Прошло много времени. Очень много.

Вернулся Кших из Костельца в сопровождении другого рыцаря, тоже поляка, герба Нечуя.

– Всю воду из лужи выхлестал, негодяй, – весело сказал Хвост. – Только илом подавился.

– Пора бы нам отсюда уходить, ваша княжеская милость, – добавил Нечуй.

– Верно, – согласился Болько Волошек. – Правда, господин Сляский? Послушай, Рейневан, со мной ты ехать не можешь, мне негде тебя спрятать ни у себя, в Глогувке, ни в Ополе, ни в Немодлине. Ни отец, ни дядя Бернард не захотят неприятностей с Зембицами, выдадут тебя Яну, как только он напомнит. А он напомнит.

– Знаю.

– Знаю, что ты знаешь. – Молодой Пяст прищурился. – Но не знаю, понимаешь ли. Поэтому перейду к деталям. Безразлично, какое ты выберешь направление, но Зембицы обходи. Обходи Зембицы, друг, советую по старой amicicii.[329] Обходи это княжество стороной. Поверь, там тебе искать нечего. Может, и было что, но теперь нечего. Тебе это ясно?

Рейневан кивнул. Ему это было ясно, но признаться он ни в какую не хотел и не мог себя заставить.

– Ну, тогда, – князь дернул вожжи, развернул коня, – каждый в свою сторону. Управляйся сам.

– Еще раз благодарю. Я твой должник, Болько.

– О чем речь! – махнул рукой Волошек. – Я же сказал: по старой школярской дружбе. Эх! Это были времена! В Праге… Бывай, Рейнмар. Bene vale.[330]

– Bene vale, Болько.

Вскоре на тракте утих топот коней опольского кортежа, скрылся в березняке темно-гнедой кастилец Рейневан, до недавних пор собственность Генрика Хакеборна, тюрингского рыцаря, приехавшего в Силезию по собственную смерть. На развилке все успокоилось, утихли крики сорок и соек. Продолжали петь иволги…

Не прошло и часа, как первый лис принялся обгладывать голову Кунца Аулока.

События на ведущем в Столец тракте стали – во всяком случае, на некоторое время, – сенсацией, темой дружеских бесед и модных сплетен. Зембицкий князь Ян несколько дней ходил хмурый, пронырливые придворные рассказывали, что он дуется на сестру, княгиню Евфемию, иррационально приписывая ей вину за случившееся. Разошелся также слух, будто очень крепко получила по ушам служанка госпожи Адели де Стерча. Шла молва, что досталось ей за веселое щебетанье и смех в то время, когда госпоже было вовсе не до смеха.

Хакеборны из Пжевоза пообещали, что убийц юного Генрика достанут хоть из-под земли. Прелестная темпераментная Ютта де Апольда смертью поклонника не опечалилась, как говорили, отнюдь.

Молодые рыцари организовали преследование преступников, мотаясь от замка к замку под пение рогов и грохот подков. Преследование больше напоминало пикник, да и результаты были тоже пикничные. В некоторых случаях наблюдалась беременность, а затем и направление сватов. Правда, с большой задержкой.

Зембицы навестила Инквизиция, но зачем навещала, не смогли узнать даже самые пронырливые и жадные до сенсаций сплетники. Другие вести и слухи доходили быстро.

Во Вроцлаве, у Святого Яна Крестителя, каноник Отто Беесс страстно молился перед главным алтарем, благодарил Бога, опустив голову на сложенные домиком ладони.

В Ксенгницах, селе под Любином, старенькая, вконец сгорбившаяся мать Вальтера де Барби думала о приближающейся зиме и о голоде, который теперь, когда она осталась без опеки и помощи, несомненно, убьет ее перед новолунием.

В Немчи, в корчме «Под бубнами», какое-то время было очень шумно – Вольфгер, Морольд и Виттих Стерчи, а с ними Дитер Гакст Стефан Роткирх и Иенч фон Кнобельсдорф по прозвищу Филин орали наперебой, сквернословили, угрожали, опрокидывая кватерку за кватеркой и гарнец за гарнцем. Подносящие напитки слуги ежились от страха, слыша описания мук, которым выпивохи намеревались в ближайшем будущем подвергнуть некоего Рейневана де Беляу. К утру настроение поправило неожиданно трезвое замечание Морольда. Нет такого худа, отметил Морольд, которое не обернулось бы добром. Раз уж Кунца Аулока дьяволы взяли, значит, тысяча рейнских золотых Таммона Стерча останется в кармане. То есть в Штерендорфе.

Спустя четыре дня весть дошла и до Штерендорфа.

Малолетняя Офка Барут была очень, ну, очень недовольна. И очень зла на охмистриню.[331] Офка никогда не дарила охмистриню симпатией, слишком часто ее мать пользовалась помощью охмистрини, чтобы принудить Офку делать то, чего Офка не любила, – особенно есть кашу и умываться. Однако сегодня охмистриня достала Офку особенно зверски – силой оторвала от игры. Игра заключалась в бросании плоского камня на свежие коровьи лепешки и благодаря своей простоте и доставляемой радости пользовалась последнее время успехом у ровесников Офки, в основном отпрысков городской стражи и челяди.

Оторванная от игры девочка ворчала, дулась и что было сил старалась осложнить охмистрине задачу. Нарочно шла маленькими шажками, из-за чего охмистриня вынуждена была чуть ли не еле-еле плестись. Злым фырканьем реагировала на замечания и на все, что охмистриня говорила. Потому что все это ее мало задевало. Она была по горлышко сыта переводом речей дедушки Таммона, у которого в комнатах сильно воняло, впрочем, дедушка и сам вонял не меньше. Ей было до свечки, что в Штерендорф только что приехал дядя Апеч, что дядя Апеч привез дедушке невероятно важные новости, что именно сейчас передает их, а когда окончит, дедушка Томмо, как всегда, пожелает много чего сказать, а кроме нее, благородной девицы Офки, никто не понимает дедушкиных речей.

Благородной девице Офке все это было неинтересно. У нее было только одно желание – вернуться к городскому валу и кидать плоский камень на коровьи лепешки.

Уже на лестнице она услышала звуки, доносящиеся из комнаты дедушки. Вести, доставленные дядей Апечей, видимо, действительно были потрясающими и крайне неприятными. Почему что Офке еще никогда не доводилось слышать, чтобы дедушка так рычал. Никогда. Даже когда узнал, что лучший жеребец табуна чем-то отравился и издох.

– Вуаахха-вуаха-буххауахху-уууааха! – вырывалось из комнаты. – Хрррохрхххих… Уаарр-рааах! О-о-о-ооо…

Потом послышался хрип.

И наступила тишина.

А потом из комнаты вышел дядя Апеч. Долго смотрел на Офку. Еще дольше – на охмистриню.

– Прошу наготовить еды на кухне, – сказал он наконец. – Проветрить комнату. И вызвать священника. Именно в такой последовательности. Дальнейшие распоряжения дам, когда поем.

• Предыдущая
• 79/138
• Следующая