На затонувшем корабле - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/93
• Следующая

— Мне нужно посмотреть замок.

— А там не опасно сейчас, мой милый?

— Не более, чем везде. Мы прошли через весь город, встретили много русских солдат, а нас никто не обидел.

— Это правда. Наверное, такие старики, как мы, никому не нужны.

Супруги шли среди руин и выгоревших каменных коробок. По-прежнему встречались переселенцы с детьми и скарбом на тележках.

Замок был пуст. Гулко раздавались шаги. Звуки проникали внутрь сквозь пустые глазницы окон и разносились эхом по пустым дворцовым залам. Нижнее окно круглой дворцовой башни, в углу, курилось едким, синеватым дымом: там дотлевала бумажная рвань.

Во дворе среди брошенного оружия лежали трупы солдат.

Повсюду кучи расстрелянных гильз и патронные ящики. Снова надпись на стене: «Мы никогда не капитулируем».

И никого живого.

Профессор вдруг представил себе, что он попал в заколдованный город из какой-то страшной сказки.

И робость незаметно вошла в сердце. Профессор стал говорить тише. Он нервничал, озирался по сторонам. Вдруг ему почудилось, что один из мертвецов зашевелился. Но нет, это не мёртвый, раненый. Солдат приподнялся и пополз, молча упираясь руками в булыжник, медленно волоча неподвижные ноги.

Профессор нагнулся над ним.

— Господа! Ради бога, сжальтесь, — прохрипел солдат. — Нужен врач… Рана в бедро, перебиты ноги. Я услышал немецкую речь. Пить, каплю воды…

— Я принесу воды, — предложила фрау Эльза и, взглянув на мужа, быстро пошла к воротам.

— Но почему вас не взяли в лазарет русские? — спросил профессор, в ужасе глядя на изуродованное тело солдата.

— Я спрятался, они добивают раненых, нас предупреждали…

— Это ложь, русские не добивают раненых.

Солдат поднял голову и внимательно посмотрел на старого учёного. Глаза раненого, тонувшие в глубоких чёрных провалах, были широко открыты, выпуклый лоб покрывался капельками пога, сухие губы растрескались.

Профессор вынул платок и вытер лоб солдату.

— Я вас знаю. Вы профессор Хемпель.

Учёный кивнул головой, мучительно стараясь сообразить, где он встречал этого человека.

— Я портной Ганс Фогель, — напомнил раненый, — два десятка лет я шил на вас. В сорок третьем году вы заказали однобортный серый костюм в полоску…

Теперь учёный узнал портного. Это был хороший мастер и честный человек. Но, боже, как он изменился! Это серое лицо, заросшее седой щетиной, лихорадочные глаза!

— Что здесь творилось, профессор! Теперь мне не страшен ад, — глухо бормотал раненый. — Когда русские… усилили обстрел из крупнокалиберных орудий, мы потеряли связь со штабом коменданта крепости… — портной торопился, говорил быстро, задыхаясь и глотая слова. — Солдаты нашли в подземельях вино. И страшно сказать, профессор… в такой час началось поголовное пьянство… Вахгольц… Заядлый нацист. Он был хорош, когда без умолку трещал языком… А когда дошло до дела, оказалось… В подземелье ринулись беженцы, чтобы укрыться от обстрела. Командир приказал стрелять в женщин и детей. Мерзавцы! — лицо Фогеля вдруг сморщилось, он всхлипнул и закрыл глаза.

Профессор присел на краешек чемодана.

Фрау Эльза вернулась с бутылкой воды. Портной жадно выпил все до капли.

— Спасибо, милая фрау Хемпель. Мне теперь гораздо легче, — сказал он, вытирая тыльной стороной ладони рот.

— Потом новое командование Кенигсбергской крепости появилось у нас в подвалах, — рассказывал солдат — В подвалах собралось полторы сотни эсэсовцев и полицейских да горстка нас, фольксштурмовцев. Это весь гарнизон крепости Кенигсберга… — портной устало помолчал. — Женщины вырывали у нас оружие. Потом меня ранили, — он заметно слабел. — Я подслушал разговор… хотели из подземелья замка достать какие-то ценности, продать американцам. Они говорили: надо сжечь, уничтожить замок.

— Кто хотел уничтожить, какие ценности, герр Фогель? — взволнованно спросил профессор Хемпель. — Это очень важно, постарайтесь вспомнить.

Для учёного последние слова портного приобрели страшный смысл.

— …Многие… я не могу стрелять в женщин… там дети, освободите меня, господин оберландфорстмайстер… стоять до последнего… я не хочу вина, дайте воды, воды…

Ганс Фогель вытянулся, затих, выражение лица его стало отчуждённым, голова сникла.

Профессору показалось, что портной уснул, он стал тормошить его.

— Вспомните тот разговор, Фогель, умоляю вас!

— Он умер, — сказала фрау Эльза, — оставь его.

Профессор Хемпель снял шляпу и долго молчал.

— Подожди меня здесь, — наконец сказал он жене, — я скоро вернусь.

Он решил сейчас закончить работу, начатую в тот памятный день. Путь в подвал был хорошо известен.

Долго пришлось дожидаться фрау Хемпель своего супруга.

Но вот и он появился на дворе замка, удовлетворённый и успокоившийся.

— Ты, Альфред, собрал на себя всю грязь и паутину, — ласково выговаривала фрау Эльза. — Ты был в подвале, это я вижу. А почему у тебя руки в цементе?

Профессор промолчал. Он с живостью оглянулся, посмотрел вправо, влево, прислушался.

В замке все было мертво, тихо и глухо.

У ворот их остановил советский патруль.

— Что у вас в чемодане? — спросил у профессора светловолосый майор, возвращая документы.

Заглянув одним глазом в чемодан, майор кивнул. Вещевой мешок за плечами фрау Хемпель он вообще не стал осматривать.

— Что вы делали в крепости?

— Профессор служил в этом замке, он директор музея, — ответила за мужа фрау Эльза.

Майор разрешил следовать дальше, и патруль скрылся во дворе замка.

В подъезде какого-то дома, куда зашли передохнуть супруги Хемпель, собралось несколько прохожих. У всех был подавленный, испуганный вид.

Пожилой немец, замотанный до ушей красным шарфом, курил изогнутую пенковую трубку. Из шарфа глядело лошадиное лицо. Вынув трубку, он весь подался к профессору, обдав его облаком тошнотворного дыма.

— Гарнизоны королевского замка и форт Дердона продолжают сопротивление, там засели эсэсовцы, — зашептали узкие синеватые губы, — мы не знаем силу, сопротивления военных частей, не пожелавших капитулировать по приказу генерала Ляша… Он оказался предателем. Приказом фюрера Отто Ляш лишён генеральского звания и приговорён к расстрелу. — На лошадином лице появилось выражение лютой злобы.

Профессор с поспешностью отстранился.

— Мне противно слушать, неужели вам мало… — Альфред задохнулся от негодования. Опять закололо сердце. Жена умоляюще посмотрела на него.

— Некоторые думают, что война скоро кончится, нет, она только начинается, — шипел господин с лошадиным лицом, — теперь за нас будут воевать американцы, англичане, французы…

— Я не могу больше слушать, Эльза, пойдём отсюда.

На улице профессор с облегчением вдохнул свежий воздух. То там, то здесь чернели закопчённые, развороченные укрепления, сгоревшие, разбитые дома. На некоторых улицах все было взорвано, У двух обгоревших танков, столкнувшихся лбами и вставших на дыбы, доктор Хемпель остановился и покачал головой.

Да, все это тяжко. Но сегодняшний день вызвал и новые мысли. Что-то небывалое рождалось в городе. Профессор чувствовал смутное волнение и подъем духа, но ещё не мог понять причину. Впрочем, кое-что уже было ясно.

Нет фашистских флагов, нет свастики.

Так ярко и весело светит солнце.

Родилось ощущение безопасности, больше того — свободы.

Неужели кончилось время, когда немцы даже богу боялись открыть свои истинные чувства?

Тёмная ночь. Низкое небо покрыто тяжёлыми тучами. Ни звёздочки, ни огонька. Лишь белые гребни взбудораженного ветром моря сверкают фосфорическими вспышками. В непроглядной темноте невидима песчаная коса, соединяющая Земландский полуостров с городом Мемелем.

• Предыдущая
• 27/93
• Следующая