Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/29
• Следующая

Ах да Ох — вот и все у матери печали и радости. Надо как-нибудь все-таки их отметить — одного надо любить чуточку побольше, другого малость поменьше.

Сшила мать две рубашки — красную и синюю. Позвала обоих сыночков — одного дернула за ухо, а он: «Ох», и надела она Оху синюю рубашку. Другого и Дергать за ухо не надо, ясно, что Ах, — ему, конечно, красную. Оха завидки взяли: красная-то рубашка, чай, лучше. И говорит Ох брату: «Давай меняться». Поменялись. Видите, какой Ох зловредный! Тут же и выкинул штуку: у материна любимчика кочета хвост ножницами обстриг. А мать уж знала, что у Оха характер плохой, а у Аха легкий. И глазам не верит: в красной-то рубашке сынок петуху хвост обстриг! Ну что же, хоть и весь в нее Ах и любит она его чуть-чуть больше, а наказать надо. Схватила голову меж колен, да и нашлепала. А он кричит: «Ох, маменька, больно! Ох, больше не буду!» Мать оторопела… Схватила второго да тоже. А он: «Ах, маменька, как приятно!.. Ах, милая, хорошо!» Завязали матери голову сынки. Сняла она с них рубашонки, в укладку, на замок. Да обоих и взгрела. И что бы там ни случилось, чего бы один ни натворил — достается теперь поровну обоим.

Видят братья — дело плохо. Даже Ах чуть не охнул. А Ох говорит: «Давай уйдем из дому — попугаем ее». Хоть и жалел Ах дом и мать родную, а послушал брата: уж очень любил его. И пошли они куда глаза глядят, лесной дорогой в горы. Дело к ночи. «Ах, как хорошо в лесу!» — «Ох, как страшно!» — «Ах, как мне маменьку жалко — пойдем назад!» — «Ох, что ты! Она так нас вздрючит, жизни будешь не рад». — «Я один домой уйду!» — «Как же ты брата одного в темном лесу покинешь?»

А навстречу им Серый Волк. Глаза горят, шерсть дыбом, зубами лязгает. «Ох, какой Волк ужасный, ох, какой противный, ох, весь хвост в репьях!» — «А! — закричал Волк, сверкая глазами. — Так это ты и есть Ох? Тебя-то мне и надо! Вот я тебя съем!» Ах ужасно испугался за брата и говорит: «Ах, какой вы красивый, господин Волк! Ах, какая у вас мягкая шерсть!» И погладил Волка по шерсти. Волк очень удивился — в первый раз в жизни его приласкали. «Ну, — говорит, — так и быть, Ох, я тебя за брата твоего помилую. Не стану есть!.. Таких комплиментов, как от твоего брата, я еще ни от кого отроду не слышал… Вот-вот заплачу, ей-богу… Так слушайте. Я служу при Бабе-Яге Костяной ноге вроде полицейского урядника. Ей про вас все известно: сорока ей на хвосте принесла, что два брата — Ах и Ох — ушли из дому. Баба-Яга меня и послала: «Покажи, — говорит, — им до меня дорогу, а то еще заблудятся… Оха можешь сам съесть, он жесткий, костистый, мне не по зубам. Ах — он мяконький, нежный, я его и съем. Мне и одного довольно!..» Ну, так вот, — говорит Волк братьям: — встретите развилку, по правой дороге не ходите — это прямо к Бабе-Яге, а идите по левой… А вот еще что: буде, чего доброго, Лису встретите, ни одному слову не верьте. Она у Бабы-Яги на посылках. Даже за мной шпионит. Ну, идите…» А сам в кусты — только Волка и видели.

Дошли братья до развилки и остановились: верить Волку или нет, куда повернуть, чтобы в зубы Бабе-Яге не попасть? Стоят и тихонько сговариваются: «Если Лису встретим, будем на все молчать, вроде как глухие или лисьего языка не понимаем». А Лиса тут как тут — она подслушала все, что Волк братьям говорил, и ласково здоровается: «Здравствуйте, милые детки! Куда вы идете?» Братья молчат. «Ах, да какие вы милые! Ох, до чего вы оба хорошенькие!» Братья молчат, как в рот воды набрали. Лиса и так и сяк. Молчат. «Ну, — говорит Лиса, — смотрите не заблудитесь. Если по правой дороге пойдете, так прямо в зубы Бабе-Яге попадете, — идите по левой. До свиданья, милые дети! Счастливого пути!» Вильнула Лиса хвостом, и след ее простыл.

Братья в тупик стали. Волк-то велел идти по левой, и Лиса тоже. А Волк не велел Лису слушать. Лиса хитрая, а Волк простой. Как быть?

Ох и говорит: «Иди ты по левой, а я по правой. Хоть один из нас цел останется». Ах отвечает: «Как мне целому остаться, я без тебя не могу жить». Поплакали, обнялись и говорят: «Погибать, так вместе. Идем по правой дорожке… Прямо к Бабе-Яге в зубы. И будем молчать. Еще посмотрим, кто кого!» И повернули направо.

А Лиса забежала вперед и докладывает Бабе-Яге: «Оба сюда жалуют».. — «Оба? Да как же я разберусь, который Ах, а который Ох?» — «А это уж, ваша честь, не моего ума дело».

Подходят братья к полянке. И верно Волк говорил — не ходить по правой дорожке. Стоит среди полянки избушка на курьих ножках, а на крыльце Баба-Яга, Костяная нога. Улыбнулась, зубы показала: «Здравствуйте, милые дети… Давно вас поджидаю».

Ох тихонько шепчет брату: «Ох, до чего же она страшная!» — «Ах, да молчи ты, пожалуйста! Забыл уговор?» Ох даже рот рукой прикрыл. И так и этак к ним Баба-Яга: и в горницу зазвала, хозяйство им свое кажет — а богато живет, — чаем с малиновым вареньем поит, думает — Ах в восторг придет: «Ах, как у вас хорошо!.. Ах, как вкусно!» — она Аха и слопает. Пьют братья чай, молчат. Полную вазу варенья съели — молчат. Подложила еще — съели, молчат. Разозлилась Баба-Яга. Ногами затопала, зубами защелкала нарочно, пусть-де Ох испугается да: «Ох!» — и все ясно. А они молчат да посмеиваются.

Поняли проказники, что Баба-Яга бережет свое здоровье, боится Охом подавиться — рисковать жизнью не хочет. Пустилась старушка на последнее средство: «Ах так, — говорит, — ну, так я вас обоих в камень оборочу».

Ох испугался да «Ох!» — и вон из избы. Баба-Яга хотела Аха схватить, а он за братом, да оба назад домой — только пятки сверкают. Баба-Яга села в ступу. Пестом погоняет, метлой заметает. Гонится, вот-вот нагонит. Вот сейчас Аха схватит. А который Ах, который Ох, и сама не знает. Да ведь схватила-таки Аха, а он, не будь плох, и брякнул: «Ох!» — единственный раз в жизни. «Ах, будь ты, проклятый, камнем!» Ах над самым обрывом камнем стал, чуть в волну не кувырнулся. Баба-Яга к Оху — думала, это Ах. А Ох в первый и единственный раз в жизни закричал: «Ах ты, старая дура!» Баба-Яга поняла свою дурость и говорит: «Ох, будь и ты камнем!» И стал Ох рядом с братом камнем. Так и стоят они рядом неразлучно. Вот вам и вся сказка…

— А Баба-Яга? — потребовала Маша настоящего конца.

— Что же Баба-Яга? Со злости погрызла камни. Привычной пищи после этого есть уже не могла — все зубы обломала. Лиса советовала ей вставить искусственную челюсть. Не послушалась старушка Лисы, и ей она верить перестала. А напрасно: нажила себе катар желудка и кишок да вскорости и кончилась.

— Ох, страшно как! — прошептал Стенька с той улицы.

— Ох, скажи ты хоть раз «ах»! — рассердилась Маша.

Только мы трое дослушали сказку. Все остальные, прикорнув как попало, спали под сладкий шорох последнего летнего дождя. Спал и кот Маскотт.

Уса нас приняла ласково. На перекате, в устье, воды оказалось больше того, чем нас пугал вчера Макаров. Все-таки пришлось нам всем засучить штаны и вылезть из лодки. Мы провели ее по быстрой воде переката без всякого труда, даже ни разу дном о песок не шаркнули. После быстрой, напряженной струи переката сонное течение тихой извилистой речки нас порадовало. Лодка быстро шла вперед.

Ребята, славно выспавшись в печи «Двух братьев», работали веслами дружно. Хотелось петь, но утром петь не полагается: песня дело вечернее и ночное. Солнце взошло румяное. Безоблачное небо после дождя напоминало голубую чашу, опрокинутую над землей. Отмытая от летней пыли ночным дождем листва уремных рощ по-весеннему зазеленела, но неожиданно там и тут над низкими обрывами берегов открывались взорам желтые березки и огненно-красные осинки, чего вчера в горах мы не видали.

• Предыдущая
• 18/29
• Следующая