Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/29
• Следующая

— А может, вы видите даже, что на ложке написало? — иронически спросил Абзац.

— Скептикам, вроде Абзаца, скажу, — продолжал Пешков, — что если у них плохое зрение, то они, и не видя, могли бы догадаться… Рыбаки народ практичный — они не станут зря жечь дрова. Если рыбаки жгут большой огонь, значит ужинают.

— Чтобы мимо рта не пронести? — продолжал Абзац.

— Нет, чтобы в темноте кто-нибудь лишнего против товарищей не съел… В артели этого нельзя. Уха у них стерляжья, янтарем подернута. Ах, хороша уха!

— А может, еще успеем? Ребята, айда! — крикнул Стенька с той улицы.

— У нас своя уха будет, мы сами стерлядей набродим, — уверенно заметил Козан.

Мальчишки сели на весла по два и начали лихо грести.

Пламя далекого костра металось. Поднимался суховей — горячий юго-восточный ветер, он донес до нас запахи Самары: пыли, конского пота, нефти, елового лыка, выкатанных на берег плотов.

Не проблеснула ни одна звезда, высокие облака закрыли весь небосвод сплошным ковром. Необычный закат серебряного солнца с тусклой зарей лишь в самой маковке неба обещал не менее странную ночь.

Переваливая Волгу, мы держали на костер. Я правил. Батёк в кормовой паре весел очень старался, греб «с подергой», покрикивая на соседа Стеньку:

— Чего гребешь в ростягу! Вот как надо: ррааз… ррааз…

— Устал, Батёк? Не налегай очень, — пожалел я его.

— У меня ноги устали, а руки ничего. Это ведь все Ушан «Отрежь пирожка», а не я. Он меня не пускал, а я от него задал тюляля… Где ему меня догнать!

Костер, наш маяк, быстро угасал. Пламя его превратилось в сонно мигающий огонек, а мы были только еще на полпути к нему.

Я повернул вдоль Зеленого острова, когда огонь пропал за мысом, и приткнул лодку носом к берегу.

Ребята впятером, взяв бредень, отправились рыбачить. Песок на отмели с хрящом. Вода у берега быстрая. Тут наверняка ловилась стерлядь.

— При таком ветре мелкая рыба уходит от берега, — сказал Алексей Максимович.

— Мелькая в голомень ушла, зато крупная в такой ветер к берегу жмется, — спорил с ним Абзац.

— Верно — согласился Пешков. — В такой ветер в бредень и белугу пудов на девять поймать не штука. А то и сома! Только берегитесь: белуга бредень рвет, а сом за ногу может схватить да на дно утащить…

— Сом — он баловник! — подтвердил Абзац.

— А котелок, братцы, нам оставьте. Рыбу на кукан сажайте.

— Знаем… А вы тут дров побольше соберите.

Мальчишки ушли, сговариваясь, кому идти в заброд, кому одежду носить, кому рыбу из бредня выбирать, кому на кукан сажать. Им предстояло сначала пройти берегом по крайней мере с полверсты вверх и начать оттуда, чтобы, сделав десяток забродов, кончить ловлю как раз у нашего стана. Маша пошла в тальники собирать плавун для костра. Я взял топор, чтобы вырубить сошки и палку для подвешивания чайника и котелка.

— Кассир, какова у нас свободная наличность? — спросил меня Пешков.

— Что-то вроде трех рублей с небольшим гаком. А что?

— Надо же ознаменовать возвращение блудного сына!

Маша принесла охапку сушника и, положив его на песок, прислушалась к нашему разговору.

— Второй раз слышу про Батька — «блудный» да «блудный». А почему «блудный»?

— Отче Сергие, это по твоей части.

— А это, Клоунада, слепцы такой стих поют, или притчу. Один отец, обрадованный возвращением блудного сына, решил устроить пир и велел заколоть самого упитанного тельца. Этим отец возбудил недоумение и ревность старшего сына. «Как же это так? — говорит старший брат. — Я дома оставался, отцу помогал, работал, пока мой братец шатался по белому свету, неведомо где, да еще, уходя из дому, взломал у отца шкатулку, десять рублей из дому забрал».

— Десять рублей? — смущенно кашлянув, перебил меня Алексей Максимович. — Почему, Преподобный, именно десять? Вернее, один рубль?

— Именно десять, — твердо повторил я. — «Ушел мой братец в сапогах, вернулся босой. По-моему, задать ему феферу, драть как Сидорову козу…» Это старший брат говорит. «Нет, — ответил отец. — Правда, ты был со мной… Но он ушел потому, что возлюбил свободу… Вот он вернулся, хотя и босой, но с котелком на голове, много претерпев, пострадав — десять верст бежал, догоняя нас, котелок принес. Как же мне не радоваться?» И устроил отец в честь блудного сына пир на весь мир. Не послушал старшего брата.

Маша Клоунада грустно покачала головой:

— У Батька нет отца! Он даже не знает, кто его отец.

— В данном случае отца будет изображать Алексей Максимович, а я, допустим, старшего сына.

— Да будет так! — скрепил Пешков мудрое решение старшего сына. — Давай сюда три рубля.

— Что ты хочешь делать? — спросил я, вручая Пешкову зеленую бумажку.

— Пойду куплю у станичников рыбешки… Мальчишки наверняка ничего не принесут.

— Что же, все равно нам придется возвращаться… Без денег дальше плыть нельзя.

— А это уж не мы с тобой будем решать. Тут, мой Друг, завязалась сложнейшая психологическая проблема. Дальше ехать или домой вернуться? Что было бы, кстати сказать, постыдно. Но решать будем не мы с тобой.

— А кто же? — спросила Маша.

— А вот поживем — увидим…

Алексей Максимович ушел на ватагу за рыбой, а мы

с Машей занялись приготовлением к пиру. Когда Пешков вернулся, у нас пылал веселый огонь, над ним закипел чайник. Пешков подошел к костру, напевая, словно уличный торговец в развоз: «Бабы, девки, за рыбой! За рыбой! Тпру!»

Позади Пешкова бежал — хвост трубой — серый кот, мяукая. На голове Пешков нес порядочных размеров деревянный столик на очень коротеньких ножках — обеденный стол рыбаков. А на столике большая крашеная артельная чашка…

Алексей Максимович снял столик с головы и поставил его на песок. В чашке мы с Машей увидали десятка два выпотрошенных стерлядок.

— Были живые, прямо из прорези вынули. Убейте меня, если вру… При мне потрошили. Они это делают скоро и ловко — Маше меньше возни.

Кот понюхал, что в чашке, замяукал и стал тереться о Машины ноги.

— Этому коту я неосторожно признался, — объяснил Пешков, — что у нас есть беловская колбаса из Москвы. Рыба ему надоела. Строго говоря, это не было приглашением, но… — Пешков развел руками.

— Кот подождет, — сказала Маша, — надо уху варить… А вы идите-ка за дровами. Рыболовы скоро вернутся.

— Милая Клоунада, вы знаете, как варить рыбацкую стерляжью ушицу?..

— Без вас хорошо знаю: вода, стерлядь и соль — больше ничего. Давайте дров.

Мы с Алексеем Максимовичем послушно удалились, хотя он и ворчал:

— Говорят, женщина — хранительница домашнего огня. Это не так уж трудно, если мужчина заготовит ей дров. Смотри — Маша: от земли еще не видно, а она уж командует.

Когда уйдешь ночью от костра, ночь кажется — пока не привыкнут глаза — непроницаемо черной… За талами в осокоревой роще стояла непроглядная тьма.

— Сушник в лесу отыщет и слепой, — философствовал Пешков. — Ага… Вот убедительный пример — я наткнулся на дерево…

— Осторожней, Алексей.

— Не люблю леса. Я человек широких, открытых просторов и горных вершин… Но раз уж наткнулся на дерево, нетрудно решить: что этот сук сухой или сырой? Если он гнется и не трещит — сырой, а если… Послышался треск.

— Прекрасное начало, право так, — приговаривал Пешков. — Однако жилистый сук: сломался, а его не оторвешь. Ты где?

— Я здесь.

— Что делаешь?

— Смотрю вверх.

— Ты верхогляд!

— Ничуть. Я ищу сухую вершинку. На фоне неба сушину ясно видно.

— А потом?

— Потом срублю сухое дерево, и нам хватит его на всю ночь… По твоему методу собирать сучья — очень долго.

• Предыдущая
• 8/29
• Следующая