Овцы в волчьих шкурах: в защиту порицаемых - Блок Уолтер - Страница 4

На противоположном конце моральной шкалы стоит брак, который, несомненно, находится сейчас в осаде. Традиционная нуклеарная семья сейчас рассматривается мультикультуралистской элитой как патриархальное, эксплуататорское зло. В то же время не случайно, что дети, воспитанные по этой модели, не устраивают яростных шествий. Конечно, я не говорю, что сексуальные отношения вне матримониальных границ должны быть поставлены вне закона. Как либертарианец я и не могу сделать этого, поскольку это «преступление» без жертв. Но как культурный консерватор я, безусловно, могу заметить, что на институт брака нападают как никогда прежде, и то, что в результате этого он слабеет, нанесло вред обществу. Я могу громогласно утверждать, что при всем несовершенстве реальных браков они, как правило, значительно превосходят другие возможные альтернативы для заботы о детях, такие как милосердие государства, родителей-одиночек, приюты и т. п.[11]

В качестве другого примера возьмем употребление наркотиков. По моему мнению, аддиктивные (вызывающие зависимость) наркотики вызывают не меньшее моральное отвращение, чем проституция. Они уничтожают душу. Это медленная, а иногда и не очень медленная форма самоубийства. Даже будучи живым, наркозависимый человек на самом деле не живет, – ради минутного «экстаза» он продает свое сознание и способности. Такие наркотики – это атака на тело, разум и дух. Человек, употребляющий их, становится рабом наркотика и больше не владеет собственной жизнью. В некотором смысле это даже хуже, чем настоящее рабство. Во времена расцвета этого «любопытного института» в XIX в. и до этого его жертвы могли сохранять планы вырваться на свободу. Они, конечно, могли вообразить себя свободными. Если человек находится в зависимости от наркотиков, то слишком часто происходит так, что у него атрофируется сама мысль о свободе.

Я не обсуждаю положение наркозависимых людей в условиях нынешних запретов. Оно и без того печально, но в большой степени это вызвано криминализацией наркотиков. Потребитель не может позволить себе получить медицинскую консультацию по этому поводу; сами наркотики не отличаются чистотой и очень дороги, что способствует преступности и тем самым замыкает порочный круг, и т. д. Я говорю о положении потребителя в идеальных (легализованных) условиях, где наркотические вещества дешевы, чисты и доступны, где нет нужды совместно пользоваться шприцами и где легко можно получить медицинский совет по поводу «правильного» употребления и «безопасной» дозировки.

Из этой довольно неприятной характеристики есть, конечно, определенные исключения. Марихуана может приводить к некоторым улучшениям самочувствия у пациентов, страдающих глаукомой. Морфин применяется по медицинским показаниям для обезболивания при операциях. Психиатрические лекарства могут применяться для борьбы с депрессией. Но в остальных случаях моральный, ментальный и физический вред героина, кокаина, ЛСД и им подобных колоссален и разрушителен.

Почему прием наркотиков или (для этого случая) засорение мозга в результате злоупотребления алкоголем является моральной изменой? Потому, что это мягкая форма самоубийства, а жизнь столь неизмеримо ценна, что любое отступление от нее представляет собой этическое и моральное преступление. Жизнь необходимо ощущать, чтобы она имела ценность. Наркомания, алкоголизм и т. п. – это способы выпасть из жизни. А что если употребление этих веществ рассматривается как способ получить «кайф», испытать состояние эйфории? Я отвечаю: жизнь сама должна быть кайфом, по крайней мере в идеале, и единственный способ сделать ее такой – хотя бы попытаться. Но мало кто способен сделать что-нибудь достойное, находясь «под кайфом».

Я еще раз повторяю, что я не призываю устранить наркотики законодательными путем. Запреты – это не только кошмар с точки зрения практики (они повышают преступность, провоцируют неуважение к закону и т. д.), но и этически недопустимая вещь. Совершеннолетний человек должен иметь легальное (не моральное) право засорять свое тело как ему угодно (Block, 1993; Thornton, 1991). На возражение, что это лишь медленная форма самоубийства, я отвечу, что самоубийство тоже должно быть законным. (Сказав это как либертарианец, как культурный консерватор я утверждаю, что самоубийство – это прискорбное событие, недостойное морального человека.[12])

Таким образом, мы остаемся с довольно удивительным выводом, что даже хотя аддиктивные наркотики представляют собой моральную проблему, запрещать их не следует. То же самое относится к аморальному сексуальному поведению. Хотя при первом прочтении это может показаться неожиданным, это не должно вызывать удивление. В конце концов, есть масса форм поведения, которые являются законными, оставаясь при этом аморальными или неприличными. К тем, что мы уже обсуждали, можно добавить сплетни, издевательство над душевнобольными людьми в их присутствии и высмеивание их ответов, жульничество в играх «для забавы», отсутствие этикета, неоправданная злоба. Не уступать место в транспорте беременной женщине также неприлично. Эти действия весьма различны по серьезности своих последствий, но все они вполне заслуживают презрения, каждое по-своему. И все равно законодательно запрещать их не следует. Почему? В данном разделе лучше всего подойдет либертарианское объяснение: потому что ни одно из них не означает агрессивного насилия.

IV. Mea culpa[13]

Раньше, когда я приводил аргументы за легализацию авангардного поведения в области секса и наркотиков (в первом издании книги «Defending the Undefendable»), я писал о них в гораздо более позитивном ключе, чем пишу сейчас. В свою защиту я закончил предисловие к первому изданию такими словами: «Защита таких людей, как проститутка, порнограф и т. д., очень ограниченна. Она состоит в одном лишь утверждении о том, что они не инициируют физическое насилие против не-агрессоров. Поэтому в соответствии с либертарианскими принципами наказывать их не нужно, т. е. не нужно применять тюремное заключение или другие формы насилия. Это, безусловно, не означает, что эти действия моральны, правильны и верны».

Однако, когда дело дошло до реальных глав, я испытывал слишком большой энтузиазм по поводу достоинств этих призывов. Я изливал свое красноречие по поводу «стоимости услуг». Я полностью игнорировал моральные представления третьих сторон. Я не признавал философию культурного консерватизма. Сегодня, перечитывая эти места, я сожалею о них. Мне кажется, что единственным подходящим наказанием будет не удалять эти главы, а оставить, чтобы их видел весь мир.

Женитьба, дети, два десятилетия и немалые размышления резко изменили мои взгляды на трудные проблемы, рассматривавшиеся в этой книге. Мои нынешние взгляды на «социальные и сексуальные пороки» состоят в том, что хотя ни один из них не следует преследовать по закону, я настоятельно советую ими не заниматься.

Одна из причин того, что я защищал некоторые из них двадцать лет назад, состоит в том, что меня настолько беспокоило зло, связанное с инициированием насилия, что мне не удалось полностью осознать последствия защиты порочных действий. Я был одурачен тем, что хотя многие из них связаны с насилием, ни одному оно не присуще от природы, в том смысле, что все эти пороки можно представить происходящими между взрослыми людьми по обоюдному согласию. Пытаясь как можно активнее отстоять мысль о том, что инициирование насилия – это зло (а это действительно зло), я, к сожалению, упустил из виду тот факт, что это не единственное зло. Даже при том, что я, конечно, знал разницу между легальным и моральным, я полагал, что единственная аморальность – это акт агрессии. Но теперь я уже много лет убежден, что помимо него есть и другие виды аморальности.

Как мне ясно сейчас, ошибка, совершенная мной в ранних работах, состоит в том, что я не только либертарианец, но и культурный консерватор. Меня беспокоит не только то, каким должен быть закон, я еще и живу в моральной, культурной и этической сфере. Тогда меня настолько поразил блеск либертарианского взгляда (это и теперь так), что я упустил то, что я больше чем только либертарианец. Будучи и либертарианцем, и культурным консерватором, я не вижу несовместимости между убеждениями, относящимися к двум столь различным вселенным дискурса.