Парламент дураков - Автор неизвестен - Страница 3
- Предыдущая
- 3/43
- Следующая
Роули использовал в пьесе знаменитые стихи, имевшие, видимо, хождение еще при жизни Генриха VIII и Уильяма Соммерса. Так, на поэтическую лабуду: «Бутон раскрылся, роза красна — и зелен лист», — шут, не дрогнув, отвечает: «В кровати рядом с королевой шлюха спит!» При этих словах Кэтрин Парр выдала шуту два золотых, поблагодарив за прямоту и честность. Еще более романтические рассуждения о том, что в башне неподалеку растет цветок, которому принадлежит сердце короля, разбиваются о прозаическое замечание Соммерса: «Не пройдет и часу, она нассыт, как свинья, и издаст пердеж». Попытку Германского императора соревноваться с Уиллом в возвышенности, еще более сомнительную: «Император славен, трон его высок, кто его враги?» — справедливо парирует средневековая сентенция: «Конечно же черви, которые обглодают его скелет, хочет он того или нет». Похабно-фекальный юмор Уилла Соммерса имеет глубокие корни. В диалоге между Соломоном и Маркольфом тема испражнений является одной из ведущих:
Соломон: Когда небо затягивается облаками — быть дождю.
Маркольф: Когда собака выгибает спину, то хочет срать.
Соломон: Все тропинки ведут к одной дороге.
Маркольф: Все кишки ведут к одной какашке.
Соломон: От доброго мужа — добрая жена.
Маркольф: От отменной трапезы — отменный стул.
Соломон: Благослови справедливого, и обретешь великую награду — не от него самого, так от Господа.
Маркольф: Благослови пузо, и получишь за то великое облегчение — не из уст, так из задницы.
Особое внимание стоит обратить на разрабатываемые двумя спорящими иерархии — государственную или фекальную:
Соломон: Двенадцать харчевен — целое поместье. Маркольф: Двенадцать потуг порождают одну какашку.
Соломон: Двенадцать управителей поместий — целое графство.
Маркольф: Двенадцать какашек — целая куча дерьма. Соломон: Двенадцать графов — целое герцогство. Маркольф: Двенадцать куч дерьма — целый горшок «повидла».
Соломон: Двенадцать герцогов — целое царство. Маркольф: Двенадцать горшков повидла — целый чан «вина».
Соломон: Двенадцать царств составляют одну империю.
Маркольф: Двенадцать чанов — целый обоз нечистот.
В этом противостоянии «большого» и «низкого» симпатии читателя и слушателя, вне всяких сомнений, оказываются на стороне Маркольфа, ему приходится быть куда более изворотливым, изобретая «дерьмовую» терминологию. Риторика вопросов и ответов, скорее всего, восходит к классическим образцам, в том числе к истории об Александре Македонском и индийских гимнософистах.
Знаменитый шотландец Джордж Бьюконен (1506 — 1582) был не столько шутом, сколько воспитателем молодого короля Якова VI Стюарта, поэтом и ученым. До сих пор рассказывают историю о том, как, отправившись в город, Джордж Бьюконен повстречал на мосту рыцаря, который встал шуту поперек дороги, обнажив меч. Бьюконен вышел из этой истории победителем и побежал просить у короля прощения, представив дело следующим образом:
«— Ну, я, самой собой, тоже вытащил меч, и мы стали сражаться.
— Так, — сказал король, сгорая от любопытства, — хорошо подрались?
— Угу!
— Я рад, что драка пришлась тебе по душе.
— Ну да я и сам себе рад, — ответил шут, — Вы прощаете, Ваше величество?
— И что же ты такого натворил?
— Как бы это сказать, я с размаху сбросил его шляпу с моста…
— Пустяки, признавайся, что ты там натворил!
— Лучше простите мне то, что я со всего размаху… А тут и шляпа — с моста.
— Конечно, Джордж, ты прощен, еще раз прощен и можешь чувствовать себя самым прощенным из всех, кто просил у меня прощения.
— Отлично, Ваше величество! А то ведь с размаху вместе со шляпой у него и голова улетела!
Простив шута за шляпу, сброшенную с моста, король уже не мог наказывать за то, что одним ударом удалось снести вместе с нею!»
Но изначально в роли обезглавленного рыцаря выступал епископ… Бьюконен стяжал славу человека, острого на язык. Однажды король Франции продемонстрировал ему картину: изображение распятия в окружении двух высокопоставленных особ — самого короля и Папы Римского. «Спасибо, — отозвался шут, — мне частенько говорили, что Спаситель был распят в компании двух разбойников, но теперь мне доподлинно известны их имена». Бьюконен научил Якова,» те времена еще шотландского короля, обдуманно подходить к делам государства. Зная манеру Якова подписывать бумаги не глядя, он подсунул ему рескрипт, передававший королевскую власть шуту сроком на 15 дней:
«Едва заполучив бумагу назад, он отправился прямо к королю и сказал, что его время на престоле закончилось. Король вскочил от удивления, и Джордж, не мешкая, уселся на трон, провозгласил себя королем и сказал: „Ты, некогда владевший короной, станешь моим дураком, я теперь — мудрейший из людей". Король был возмущен до глубины души, но тут Джордж продемонстрировал бумагу за его собственной подписью и печатью. С этих пор король всегда вникал в то, что подписывал».
Как Уилл Соммерс до него и Арчи Армстронг после, Бьюконен был, не в последнюю очередь, выдающимся политиком и дипломатом. Он ездил с посольством в Италию, а на провокационное письмо французского короля, содержавшее риторическую фразу: «Если я приду, если я приду, если я приду!?» (издевательский намек на «пришел, увидел, победил» Юлия Цезаря), со спокойствием ответил: «И придешь, и придешь, и придешь» (то есть «где сел, там и слез», приходить — приходи, но только из этого еще ничего не следует). Подобный ответ полностью разрядил обстановку. В истории шутов наблюдается примечательная преемственность. Скоггин унаследовал шутки Маркольфа, Уленшпигеля и даже Гонеллы, Бьюконен принял эстафету у Скоггина, и уже его, правда абсолютно безосновательно, изгоняли из Шотландии (чтобы он мог вернуться, насыпав в туфли английской земли) или отводили в уборную, показать портрет Уильяма Уоллеса (англичанин утверждал, что «из почтения перед шотландцами мы держим его изображение и по сей день там, где испражняемся»). Национальный колорит шуток оттеняет большинство историй, которые рассказывают о Бьюконене. Однажды, когда английский епископ прошелся насчет шотландского пьянства, Бьюконен парировал выпад. «Как, вы — шотландец? — Да, — ответил Джордж, — я скотт. — Епископ поинтересовался: далеко ли скотту до пьяной скотины. — Сейчас не слишком — всего лишь протянуть руку на ширину стола. — А епископ и Джордж находились как раз друг напротив друга. Епископ вскочил и вышел, покраснев от ярости, а прочие гости чуть не вывихнули себе челюсти, смеясь над этой шуткой».
Любимым шутом королевы Елизаветы был Ричард Тарлтон (ум. 1588), говорят, что иным фаворитам приходилось добиваться не только внимания королевы-девственницы, но и, в первую очередь, ее шута. Тарлтон, который в молодости пас свиней, умело высмеивал графа Лестера, а именно граф привез его ко двору, регулярно присутствовал на королевских ужинах и славился тем, что мог вывести королеву из депрессии. Слава Тарлтона была настолько велика, что его портреты и несколько веков спустя все еще украшали вывески питейных заведений. В свободное от борьбы с невеселым настроением монархини время Тарлтон совмещал придворную карьеру с игрой на подмостках, и именно он принес на сцену образ шута, героизированный Шекспиром. Примечательно, что все шутовские роли в «Глобусе» исполнял непосредственный ученик Ричарда Тарлтона, Роберт Армии. К сожалению, к тому времени, когда Шекспир написал «Генриха VIII», Армин уже ушел со сцены, и Уильяма Соммерса было сыграть некому…
Считается, что Тарлтон веселил королеву скорее сценическими репризами, чем сентенциями на злобу дня. Этим он отличался от многих своих предшественников, например, Пэча, однажды приглашенного (после нескольких десятилетий изгнания) к королевскому двору. Королева поинтересовалась, на какие недостатки Пэч может ей указать, но прославленный (к тому времени) ученый муж — а его предупреждали быть осторожнее — не сдержался и ответил: «У меня нет обыкновения рассуждать о том, о чем судачит весь город». Больше Пэча во дворец не звали… «Книга шуток Тарлтона», сочинение апокрифическое, вызывает недоумение у современных ценителей острого слова. Неужели это (!) может быть шуткой:
- Предыдущая
- 3/43
- Следующая
