Эверест-82 - Рост Юрий - Страница 40
- Предыдущая
- 40/126
- Следующая
Тамм, подавив в себе естественное желание защититься, повел себя в ситуации с Бершовым и Туркевичем как человек, которого я классифицировал своим домашним способом по второму типу. К такому типу руководителей я отношу и Овчинникова.
Ситуация сама довольно сложная и дает возможность для толкований и обсуждения. Я помню, как мы беседовали на эту тему с радистом и переводчиком Юрием Кононовым. Он — обладатель бесценных для истории магнитофонных записей переговоров с вершиной, свидетель всех споров, рождений решений-словом, у него по экспедиции собран очень интересный материал и, главное, достаточно достоверный. Не известно, что происходило в лагерях, никому, кроме самих участников событий, но известно то, что они по рации рассказывали о себе. Другими словами, сама жизнь нам неведома, но образ ее, образ жизни, которую рисовали альпинисты, вполне постижимы. Так вот, Кононов, обладая большим набором магнитных слепков образа жизни альпинистов и выварившись в гуще событий, с улыбкой, обаянием, но совершенно безапелляционно сказал, что Туркевич с Бершовым вдвоем спасли экспедицию от трагедии. Если бы не они, то все закончилось бы очень печально.
Я не владею всеми магнитофонными записями, но, поговорив с участниками событий, имевших, как говорят, место на Горе 4 мая 1982 года, пришел к выводу, что Кононов неточно оценил ситуацию. Дело было бы, возможно, совсем худо, если бы вся четверка Иванова не оказалась в пятом лагере. Тогда помощь первой двойке была бы более проблематичной. Из четвертого, а тем более из третьего лагеря выходить к Балыбердину и Мысловскому было поздновато. Не окажись в пятом лагере Бершова и Туркевича, я уверен, что без тени сомнения на помощь вышли бы Иванов с Ефимовым или любая другая связка. Другое дело, что Иванов с Ефимовым, встретив Балыбердина с Мысловским, вероятно, не пошли бы, как они говорили, ночью на вершину. Не только потому, что уступали в скорости движения по Горе Сереже и Мише (хотя это существенно, потому что Иванов с Ефимовым пришли бы к первой двойке позже и выложились бы больше), но и потому, что Мысловский-давний друг Иванова, с ним он не раз ходил в горы, не раз рисковал, а увидев Эдика в не очень рабочем состоянии, Иванов не рискнул бы его оставить.
Справедливости ради подчеркнем, что и Туркевич с Бершовым долго не решались оставить Мыс-ловского и Балыбердина 'без присмотра. Не очень уверенно они начали спуск, но потом вроде немного взбодрились, и тогда Бершов с Туркевичем отправились к вершине.
Впоследствии этот шаг Сережи и Миши обсуждался альпинистами-участниками и не участвовавшими в экспедиции. Среди других было мнение, что им нельзя было бросать Балыбердина и Мысловско-го и надлежало спускаться с ними вместе- «четыре, четыре, четыре…»
Не знаю и не представляю, кто кроме тех четырех мог и может это знать. Если исключить возможность самостоятельных решений, то альпинизм вовсе можно закрывать… Никакими правилами и нормами не оговоришь всех ситуаций, которые могут возникнуть при восхождении, да еще таком. Там, над всем миром, оторванные от родных, близких, от товарищей, они решают все сами (и это естественно!). Они сами так решили, одни способны сами идти вниз, другие-быстро вверх и назад. На помощь. Тогда все-и первые и вторые-будут лишены главного груза, главной тяготы: одни- ощущения, что из-за них не вышли на Вершину не менее достойные, чем они, ребята. Другие-что они, достойные Вершины, не вышли на Вершину из-за первой связки.
Если бы Бершов с Туркевичем почувствовали беспомощность первой двойки или те сами попросили бы возвращаться вчетвером, тогда разговор был бы предметным. Точнее, его совсем не было бы, потому что они немедленно и без сомнений начали бы спуск вчетвером… А так можно только подивиться, с какой скоростью вторая советская двойка поднялась на вершину, в каком блестящем стиле! Словно они всю свою спортивную жизнь занимались высотным альпинизмом.
На путь из лагеря V до вершины, включая остановку для встречи, переговоров и помощи, Бершов с Туркевичем потратили всего пять часов двадцать пять минут.
По дороге они нашли и подобрали кошки, оставленные Балыбердиным. В двадцать два часа двадцать пять минут Сергей Бершов и Михаил Туркевич поднялись на вершину Эвереста, освещенную луной.
Всего один час(!) они потратили на подъем от места встречи. Они огляделись. Красота была страшной в этом холодном свете. Временами их накрывали снежные облака с Тибета. Они оставили вымпелы и значки спортклуба «Донбасс», членом которого состоит Миша, и «Авангард» ^Сережиного спортивного общества и принялись фотографироваться. Глаза, их настолько привыкли к свету луны, что он им показался достаточным для того, чтобы сфотографировать друг друга на фоне Лхоцзе с примерно трехсекундной выдержкой на малочувствительной пленке ORWO.
В Лукле я попросил Мишу, который снимал ночью «Сменой», поскольку Сережин «Роллей» замерз, отдать мне эту пленку в проявку. (Вернувшись в Москву, я обратился к своему другу Михаилу Ш польскому-заведующему отделом НИИ Хим-фотопроекта, чтобы они вытянули из пленки все, что можно, но даже мастерство специалистов-фотохимиков не спасло пленку для печати- экспозиция была слишком мала для обманувшего восходителей лунного света.) Потом Миша оборвал ремешки от фотоаппарата и привязал свой баллон и баллон, оставленный Мысловским, к треноге. Сережа собрал у вершины камешки (один, треугольный, выветренный, он мне подарил). Перед уходом они сняли маски, чтобы подышать воздухом Эвереста, и заторопились вниз.
Попытка вызвать базу ни к чему не привела. Внизу услышали щелчок и два слова:
— База, база…
Рация, постоянно включенная, на ночном морозе истощила свои возможности.
Первую двойку ночные восходители неожиданно догнали очень быстро-минут через сорок после того, как покинули вершину.
Получив кислород, Балыбердин и Мысловский двинулись вниз, но спуск продолжался вяло. Отсутствие кошек затрудняло движение, а возможно, подсознательно они уже ждали возвращения Туркевича и Бершова. Они подошли к месту, где надо было искать перильные веревки, оставленные япон
! 63 цами… (Когда первая двойка шла вверх, эти веревки не трогали, опасаясь их ненадежности, но Сережа с Мишей укрепили их, и теперь хорошо бы их найти, чтобы облегчить спуск.) Снег изменил картину и сделал и без того крутую и скользкую «черепицу» непроходимой в ботинках на резиновом протекторе. Балыбердин предложил Мысловскому подождать связку, идущую с вершины, тем более, что он слышал голоса, но Мысловский все еще пытался найти путь. Поиски эти, возможно, имели одно достоинство-альпинисты шли, двигались! Услышав крик: «Стойте!» — Балыбердин остановился. Мысловский продолжал двигаться.
Когда Бершов с Туркевичем увидели их сверху, им показалось, что Мысловский идет к пропасти.
— Стойте на месте! Подождите нас! — закричал
Туркевич, и Мысловский остановился.
В полночь они продолжили спуск вчетвером. Бершов и Туркевич хорошо помнили маршрут. Они пришли сюда в темноте и по снегу и уходили отсюда по снегу и в темноте. На сложных участках Бершов и Туркевич натягивали веревку, а Балыбердин с Мысловским спускались по ней. Потом вторая двойка снова натягивала веревку, и потом вновь операция повторялась. Временами приходилось их подталкивать-уж очень они устали. Шли медленно, очень медленно.
Пройдя скалы, Мысловский вдруг сел на камень и устало сказал Бершову:
— Все! Здесь хорошо! Я больше никуда не пойду.
Бершов посмотрел на манометр кислородного баллона Эдика: он показывал ноль. Ни секунды не размышляя, Сережа Бершов (шедший с кислородом чуть ли не со второго лагеря и привыкший работать с ним, для которого кислородное восхождение было уже не принципом, а необходимостью) снял свой баллон и отдал его Эдику.
В три часа ночи спряталась луна, стало совершенно темно. Туркевич шел впереди и, освещая фонариком поднебесную Гору, искал и находил путь!
После каждой остановки Мысловского все труднее было сдвинуть с места. Главное-сдвинуть, потом он пойдет. Как же он устал, как, вероятно, болели обмороженные руки! Он обижался на неловкое слово, долго бурчал, но шел!
- Предыдущая
- 40/126
- Следующая
