Эверест-82 - Рост Юрий - Страница 76
- Предыдущая
- 76/126
- Следующая
Рюкзак распоролся по всем швам от первого же удара о камни. Ближе всего, метрах в 150, зацепилась веревка, которая находилась на самом дне рюкзака, остальное — крючья, карабины, кислород, продукты, два фотоаппарата — навечно затерялось в снегах кулуара Бонингтона. На лице осталась кислородная маска с рваной дырой в том месте, где к ней подходила трубка от баллона.
Так, отнюдь не празднично, закончился этот первомайский день.
Мы еще раз посчитали наше снаряжение и кислород. Получалось, что завтра мы еще сможем работать, а дальше остается только надеяться на заброску веревок и кислорода группой Иванова.
Я взялся за примус. Опять легли очень поздно.
Утром я «раскачивал» Эдика часа 4, и вышли мы поздно, только в 11. Ночь я проспал с кислородом, а утром отдал маску Эдику. Я соорудил ему рюкзачок из чехла палатки и укрепил в нем кислородный баллон для работы на маршруте.
Мы взяли 6 веревок и двинулись по моим вчерашним перилам. Не успели повесить 2 веревки, как пошел снег, и работать на скалах стало крайне трудно. А я как раз вышел на сложнейшую стенку участка IV–V. Хорошо, что порода в этом месте оказалась довольно прочной, пришлось почаще бить крючья и переходить с лесенки на лесенку. Вдруг мы услышали голос и увидели Сережу Бершова. Я не мог понять, как он здесь оказался. Группа Иванова делала запланированную ходку из лагеря III в лагерь IV, ребята отдыхали в нашей палатке, а Сережа решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где мы работали. Для великолепного скалолаза, отлично акклиматизированного, с кислородом и небольшим грузом (9 кг) лишние 6–7 веревок не представляли большого труда. Сережа всегда весел и разговорчив, у него бесконечный запас острых шуток и поговорок, и его присутствие на время смягчило нашу чересчур деловую обстановку. Он заметил, что с кислородом я мог бы обрабатывать быстрее. Это верно, но мы и так не выбиваемся из графика, а мне все-таки хочется дойти без кислорода до самой вершины. Ребята принесли запасную маску, так что теперь в любой момент и я мог бы дышать этим чудесным газом, если бы почувствовал себя неважно, если бы стал тормозить Эдика.
Через пару веревок мы наконец ушли с этих коварных снежных гребешков и стали подниматься по крутому узкому кулуару с тонким слоем снега на льду. Очень не хотелось снимать рукавицы, чтобы надеть кошки, — руки и без того сильно мерзли, но без кошек было просто не пройти. Начались сложности с закреплением веревок — выбор крючьев становился все беднее, а карабины давно кончились: 20 штук улетело с рюкзаком Эдика. Сначала мы поснимали с себя все те, без которых как-то могли обойтись, а потом приходилось просовывать веревку прямо в ухо крюка и завязывать узел.
Приближаясь к гребню, где намечалось поставить лагерь V, мы вышли на простой скальный маршрут. Я принял Эдика, и он, организуя мне страховку, попытался забросить веревку за выступ. К несчастью, там оказался камень, который тут же свалился мне на голову. Несколько минут я стоял, приходя в себя от сильной боли. На затылке образовалась гематома в пол-ладони, но боль постепенно спала, и я пошел вверх, больше озабоченный технической работой, чем наблюдениями за собственным самочувствием. Я не надевал каску, так как в последние дни мы работали на гребневом маршруте, где не бывает внезапных подарков в виде камней на голову.
К 18-часовой связи развесили свои 6 веревок и стояли на пологом снежно-скальном гребне, самой верхней части нашего контрфорса, который еще через 150 м. упирался в основной западный гребень массива Эвереста. В этот момент я окончательно поверил в реальность варианта, предложенного Анатолием Георгиевичем, — мы не только обработали участок IV–V, но и можем попробовать сходить на самый-самый верх.
Окончательное решение о месте будущего лагеря 8500 оставили назавтра и быстро «посыпались» вниз. В палатку IV лагеря прибыли, конечно, опять в темноте.
По альпинистским понятиям жить вдвоем в хорошо поставленной высотной палатке очень удобно и просторно. Однако в полном высотном обмундировании и на фоне общей усталости о ловкости и точной координации наших движений не могло быть и речи. Один раз я пролил кипяток себе под спальник. Эдик, забравшись в спальный мешок с пуховкой, занимал половину палатки.
Видимо, он страдал от боли в обмороженных пальцах, постоянно ворочался и своими неловкими движениями непременно опрокидывал примус, горелку, кастрюлю и прочее. Мне, сидя на корточках перед всей этой кухней, стоило большого труда успевать контролировать ее равновесие, готовить пищу и высовываться из палатки за новой порцией снега.
Этот день был начисто лишен какого-то творческого начала-просто работа по перетаскиванию груза. По расчетам каждому доставалось нести по 17 кг. В рюкзачок, который я вчера сделал Эдику, мы положили баллон и палатку для лагеря V. Еще один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз — 3 баллона, принесенные вчера Бершовым, — он возьмет после половины пути.
Мой груз почему-то в рюкзак не поместился-камеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным «ножам», это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось ее снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой.
К концу 11-й веревки мы подошли как раз во время вечерней связи, в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошел немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.
Давно стемнело. Я в своем углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.
Что такое?
Кислородный баллон, — ответил Эдик.
Оказывается, он положил один из баллонов у входа и случайно задел его, лежа в спальнике. Баллон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск.
А как мы будем себя чувствовать — неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он и мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.
Примус никак не разгорался в полную силу, хотя еще вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось налиться вдоволь.
Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.
Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но все-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой. Эдик во сне стонал, кряхтел и ворочался.
Видимо, обмороженные пальцы причиняли ему сильную боль, а расход кислорода 0,5–1 литр в минуту не давал возможности глубоко заснуть. Ночь почти не снижала дневную усталость, но большего расхода мы себе позволить не могли.
Сколько времени займет у нас восхождение — было неизвестно, поэтому хотелось пойти с первыми лучами, чтобы иметь побольше светлого времени. Начал будить Эдика в 2, потом в 3 часа. Безрезультатно. Наконец, в 5-м часу, приступил к этому серьезно (заорал). Он стал подниматься.
Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
Не очень, но я пойду.
Ну что же, его упорство и умение терпеть хорошо известны. Если он решил идти, значит, выложится без остатка, но дойдет на одной силе воли.
Починил насос примуса, сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал ботинки с утеплителями. Наконец, вышли только в 6:10. Эдик с двумя баллонами, у меня кинокамера, фотоаппарат, кошки, молоток, крючья, карабины. Рация, как всегда, у меня.
Сначала у Эдика стоял расход 1 литр в минуту. Шел он тяжеловато, но, зная, что с утра ему всегда трудно, я надеялся, что он постепенно втянется. Так оно и оказалось.
- Предыдущая
- 76/126
- Следующая
