Мир без милосердия - Голубев Анатолий Дмитриевич - Страница 60

— Так, — задумавшись на мгновение, произнес Мейсл. — Ты уже основательно подготовился за моей спиной. Но из этого ничего не выйдет. Контракт есть контракт. И ты обязан отработать его полностью.

— Ты разорвешь контракт.

— Я? — Мейсл визгливо рассмеялся. — И не подумаю. Наоборот, я потребую выполнения контракта. Или поставлю вопрос о твоей дисквалификации как менеджера!

— Ты разорвешь контракт, — мягко, но упрямо произнес Крис. — И сделаешь это непременно до рождества...

Марфи видел, что его тон бесил Мейсла, и еще больше дразнил его.

— Зачем я буду своими руками наносить ущерб интересам клуба?

— Чтобы не принести его интересам еще большего вреда...

— Хватит говорить загадками!

— Действительно, хватит. Ты отпустишь меня, и я уеду в Италию и увезу с собой все, что знаю о делах клуба, ничего общего не имеющих с футболом. Если данные об этом попадут в печать и в полицию перед процессом, они не принесут тебе пользы, Уинстон.

— Это угроза?

— Да, в ответ на угрозу...

— Что ты имеешь в виду?

— Я расскажу полиции о людях, которые слишком часто вертелись вокруг команды в первые годы после Мюнхена. О людях, которые ставили большие суммы в тото на результат, неожиданный даже для меня, менеджера. Я попрошу высказаться кое-кого из команды и дать объяснения по отдельным фактам, связанным с отношениями между ними и президентом. К сожалению, покойный Дункан не может свидетельствовать о твоих махинациях. А ему было что рассказать...

По мере того как Марфи говорил, лицо Мейсла наливалось кровью.

— Я попрошу налоговых инспекторов заглянуть в банк и сверить доходы с фактическими расходами и накоплениями нашего уважаемого президента.

— Но это шантаж, — тихо проговорил Мейсл.

— Да, но меня с моей подлостью мирит то, что она направлена против еще большей подлости. Вот почему я говорю, что ты расторгнешь контракт...

Мейсл одно время испытующе смотрел на Марфи, стараясь представить объем всего, что тот знает.

— Но у тебя нет доказательств, которые могли бы стать уликами.

— Они мне не нужны. Я лишь помогу полиции систематизировать некоторые имеющиеся у нее сведения, прояснить непонятные места, и этого будет достаточно...

— Хватит! — резко оборвал Мейсл.

— Вот и я тоже думаю — хватит!

— Куда ты уходишь?

— Это не имеет значения. Значит, я свободен сразу же после рождества?

— Хорошо, — устало сказал Мейсл. Марфи встал и вышел.

... — Теперь, Дон, ты знаешь все, что произошло.

Дональд сидел, не зная, радоваться ли, что Марфи фактически выступил на его стороне, или огорчаться, что он уезжает в Италию. Дональд понимал, что разваливается лучший футбольный клуб. В добровольное изгнание отправляется человек, который столько сделал для английского футбола.

— Простите, Крис, что я доставил вам столько огорчений...

— Перестань. Когда человек свесил ногу в могилу, он должен думать, какими глазами посмотрит на покойных друзей, появившись на том свете.

— Крис, а это правда, что результаты многих игр подтасовывались?

Марфи с удивлением посмотрел на Дональда. И кивнул.

— И Дункан был причастен к махинациям?

Марфи кивнул вновь.

— Но если вы знали, почему не остановили его?!

— У меня не было доказательств. Такие дела устраиваются без свидетелей и следов. И я боялся бездоказательным обвинением посеять в команде раздор... Правда, внимательный глаз видел фальшивку в игре. Я пытался как-то вызвать Дункана на откровенный разговор. Но он испугался. Насторожился и озлобился. Я оставил его в покое. Потом меня таскали в полицию, но я все отрицал, спасая ребят. Думал, повзрослеют, поймут, бросят этим заниматься. Дело замяли...

— Мейсл причастен к тото?

Марфи кивнул.

— Он играл через подставных лиц. И играл крупно.

— Клянусь, я выведу на чистую воду и Мейсла и всех, кто с ним орудует в тотализаторе!

— Осторожней, мой мальчик, не переходи границы. За тото начинается запретная зона, и, если ты вторгнешься в нее, тебе придется иметь дело с жестокими законами преступного мира. Твою горячность охладит одинокий выстрел в переулке. — Марфи сунул трубку в рот. — И если ты попросишь меня выступить на процессе свидетелем, я откажусь...

Кстати, думаю, тебе не удастся сорвать процесс. Мейсл припрятал сильный удар, но какой — не знаю.

— Я хочу собрать свидетелей. У меня есть на примете человек семь, которые могли бы убедить присяжных, что сам процесс — это кощунство!

Они в тот вечер засиделись допоздна. И, уходя от Марфи, Дональд впервые почувствовал радость хоть маленькой, но победы. Был человек, который понимал правоту его взглядов и который перешел от простого сочувствия к действию...

Барбара вернулась домой далеко за полночь. Она, не зажигая света, поднялась в спальню. Стряхнула туфли куда-то в угол. Разгоряченные ступни приятно щекотал мягкий ежик прохладного ковра. От выпитого кружилась голова. От танцев ныла спина.

Последнее время они с Лооресом вели шальной образ жизни. Мотались из клуба в клуб, из ресторана в ресторан, с премьеры на премьеру.

Никогда бы раньше Барбара не подумала, что старикашка может быть таким выносливым танцором и таким неиссякаемым весельчаком.

Она засмеялась, вспомнив, как он смешно дергался в твисте, тряся своим тяжеловатым старческим задом.

Барбара спустилась вниз, в кухню. Достала из холодильника апельсиновый сок. И с бутылкой поднялась в спальню. Не раздеваясь, завалилась на кровать, потягивая сок прямо из горлышка.

В последнее время она лихорадочно бросалась в любые увеселительные предприятия. Но на душе Барбары было неспокойно. Иногда ее переполняла жалость к Дональду.

Она не могла забыть о сцене в ночном клубе, когда их с Доном так унизительно остановили в гардеробной. И о том разговоре с директором, который она слышала из коридора. Она испугалась тогда. Ей вдруг представилось, что возвращается бедность, полуголодное детство, необходимость жить по бюджету, рассчитанному с точностью до пенса... Бр-р!..

Она видела, с какой легкостью Лоорес тратил деньги. В том, как он платил, было столько изящества, непостижимого самодовольства дающего! И в то же время столько унижения для получающего.

Ей было приятно находиться рядом с ним. Она росла в собственных глазах, чувствуя, как могущество Лоореса защищает и ее. Она ощущала нечто подобное, когда был жив Дункан. Тогда ей нравились восторженный шепоток за спиной и даже критические замечания — ведь они были вызваны женской завистью.

Ничего похожего ей не доводилось испытывать ни разу, пока она была с Дональдом. Он находился в таких отношениях со своими приятелями, в основном спортсменами и журналистами, что они обращались по-свойски не только с ним, но и с ней, будто она была подружкой простого деревенского парня.

Ей претило такое отношение, но она терпела. А теперь, когда процесс заслонил для Дональда все и особенно со времени вторжения Лоореса в ее жизнь, Барбара не желала терпеть этого. Ей надоело отдавать людям свое время, свое внимание, свое тело. Ей хотелось жить для себя и брать, брать от жизни все, чего не могла взять раньше. Ей надоели трагедии, терзающие людей, вся беда которых в том, что они не могут жить так, как рисуют себе свою жизнь в воображении. Ей надоело подчинять свои желания чьим-то желаниям. Свое будущее ставить в зависимость от удачливости других...

А если Дональд проиграет в схватке с Мейслом, то все тяготы жизни побежденного ей придется делить вместе с ним. И чем больше Барбара думала об этом, тем невзрачнее становилась фигура Дональда, некогда — после смерти мужа — заслонившая ей весь мир.

«Человек, честный по натуре, должен и поступать честно», — любил повторять Дональд.

«И я, — думала Барбара, — хочу быть честной. Я вижу, что Дон прав, называя процесс постыдным, но я хочу быть честной до конца — я боюсь, я не хочу, чтобы меня впутывали в эту или любую другую историю. Хватит с меня моих денег, хватит с меня моих тревог!.. И поэтому мне наплевать на процесс — мертвым от него ни холодно, ни жарко. Уж если покойный Дункан, будем считать, простил мою близость с Дональдом, то невмешательство в процесс простит и подавно. Будь он проклят, этот процесс! Даже Лоорес не может успокоиться, хотя его это совершенно не касается. Он столько раз заводил разговор об иске Мейсла, каждый раз оценивая его с разных точек зрения, что я уже запуталась и не понимаю отношения самого Лоореса к процессу. В конце концов я ему, кажется, дала понять, что ни требовать деньги у Мейсла, ни выступать против него не буду».