Воспоминания. Том 1 - Жевахов Николай Давидович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/125
• Следующая

Передавая мне об этом, директор канцелярии Обер-Прокурора В.И. Яцкевич добавил, что А.Н. Волжин, после своей отставки, взял свой доклад, с Высочайшей резолюцией, и в делах канцелярии его не имеется. Предусмотрительно!

До сих пор вопрос о моем назначении вращался в области разговоров и не выходил за пределы ее; отныне же Высочайшая воля была зафиксирована Собственноручной резолюцией Государя, и А.Н. Волжин очутился в трагикомическом положении. Он не только был вынужден возбуждать перед Думой совершенно безнадежное ходатайство, но и оправдывать его вескими данными, т.е. заставлять других верить, в то, во что он сам не верил. И это в то время, когда Дума так безжалостно его терзала, когда он искал путей к сближению с ней и не находил их, когда Синодальный бюджет еще не был рассмотрен Думой, и впереди рисовались грозные перспективы бюджетных прений и Думских "запросов"! Задача оказалась до того нелепой, что для того, чтобы выйти из тупика, понадобились чрезвычайные усилия, чрезвычайные ходы...

И вот, А.Н. Волжин, жалуясь на свою горькую долю, рассказывает члену Думы В.Н. Львову (нашел кому рассказывать!!) о том, как на него наседают "темные силы", с которыми он бессилен бороться; как я, опираясь на Распутина, явился к нему с требованием предоставить мне должность непременно с десятитысячным окладом; как, в ответ на заявление, что такой должности нет, я потребовал учреждения новой должности Товарища Обер-Прокурора, и он был вынужден уступить моему требованию...

Зачем же А.Н. Волжин вел такую неумную игру? Был ли он действительно убежден в моих отношениях с Распутиным, с которым, кстати сказать, я даже не встречался в последние 5 лет? Боялся ли он конкуренции со мною, в чем утверждали его те, кто приписывал мне большую осведомленность в сфере церковных дел, или, попросту, желал этим сбросить тяготевшее над ним самим обвинение в том, что он получил свое назначение по проискам Распутина?

Не знаю. Но личного своего престижа перед Думой А.Н. Волжин этою игрою не укрепил, а В.Н. Львов получил отменный материал для своей громовой речи 29 ноября 1916 года, несомненно, еще более им приукрашенной, и использовал его для тех целей, над которыми трудилась вся Дума, нанося, чрез головы членов правительства, удары по России и монархии и разрушая русскую государственность.

Вопреки моим ожиданиям, назначение Н.Ч. Заиончковского не избавило меня ни от газетных сплетен, какие еще более усилились, ни от свиданий с А.Н. Волжиным, какие участились. Вынужденный хлопотать об учреждении должности второго Товарища и получив прямое повеление Государя представить меня на эту должность, А.Н. Волжин был вынужден не только входить со мною в общение, но и заботиться о том, чтобы сохранить мое доверие к себе... С этой целью, скрывая от меня истинные мотивы учреждения новой должности, А.Н. Волжин впервые сообщил мне о воле Государя и поспешил меня уверить в том, что воля Монарха для него священна. Получалось впечатление, что он искренне желает загладить прежние шероховатости в отношениях со мною и, в виду предстоящей совместной работы, желает расположить меня к себе.

Я искренне ему верил; были даже моменты, когда я колебался в своем решении отказаться от сотрудничества с ним. Не зная истинных мотивов перемены отношения ко мне А.Н. Волжина, я объяснял их в его пользу, и мне было даже жалко его, так нуждавшегося в поддержке, в искренности и доброжелательстве и находившего вокруг себя только предательство, лукавство и измену. Я видел, что, после назначения Н.Ч. Заиончковского, положение А.Н. Волжина окончательно пошатнулось; что высшие сферы от него отвернулись, что идея создания должности второго Товарища Обер-Прокурора не встретила сочувствия ни в церковных кругах, ни среди Синодальных чиновников, и вооружила против него Думу; а Н.Ч. Заиончковский, своею резкостью, вооружил против него Синод... И я думал, что, приглашая меня к себе, А.Н. Волжин убедился в недобросовестности тех, кто вооружал его против меня, и желал загладить неблагоприятное впечатление от прежних бесед...

Увы, мне только так казалось: искренним со мною А.Н. Волжин не был, и в ближайшие дни я в этом окончательно убедился.

Газетная травля А.Н Волжина не прекращалась: каждый шаг его, каждое распоряжение находили злобное и искаженное отражение в газетах информируемых одним из мелких чиновников Хозяйственного Управления Синода при ближайшем участии, как мне передавали, директора этого Управления Осецкого. Само собою разумеется, что вопросу о создании новой должности Товарища Обер-Прокурора отводилось главное место.

Все эти газетные сплетни давно уже потеряли в моих глазах прелесть новизны: я читал лишь вырезки, какие присылались мне анонимно по почте, оставляя без внимания газеты. Как-то однажды появилось пропущенное мною в газете сообщение о том, что, в виду учреждения в ближайшем будущем должности второго Товарища Обер-Прокурора, Н.Ч. Заиончковский, как бывший член Совета министра народного просвещения, сохранит за собою только учебное дело; все же прочие его обязанности, в том числе и заведование Хозяйственным Управлением, будут возложены на меня.

Для меня было совершенно очевидно, кто дал материал для такого сообщения. Осецкий, ненавидевший Обер-Прокурора и его Товарища, возлагал большие надежды на то, что, с моим назначением, ему удастся избегнуть ответственности за те проступки и упущения по службе, в каких он подозревался, и такого рода газетные статьи преследовали единственную цель подсказать Обер-Прокурору порядок распределения обязанностей между Товарищами Обер-Прокурора в желательном для Осецкого направлении.

Как ни нелепа была статья, однако А.Н. Волжин встревожился и... пригласил меня к себе. Ничего не подозревая, я поехал к нему.

После обычных любезностей, А.Н. Волжин, подавая мне газету, спросил меня: "Вы читали это?.."

"Нет", – ответил я, – пробежав статью и возвращая газету. "Но кто же сочиняет такие нелепости?" – раздраженно спросил меня А.Н. Волжин.

"Не знаю", – ответил я спокойно.

Последовала пауза, которой я воспользовался для того, чтобы встать и откланяться. А.Н. Волжин был до того озадачен этим, что не решился меня удерживать.

Поверит ли мне А.Н. Волжин, если я скажу, что даже в этом моменте обидных для меня подозрений, я страдал гораздо больше не от сознания оскорбленного самолюбия, а от того, что не мог внушить А.Н. Волжину доверия к моей безоблачной искренности, доказать ему всю непричастность мою к распускаемым обо мне слухам и то, с какими целями и кем эти слухи распускались. Мне было досадно, что я не мог вытащить его из той тины лжи, какой он был окружен и какой не замечал. Но руки мои были связаны... Предубеждение А.Н. Волжина сковывало мои уста, и малейшая попытка разрушить это предубеждение была бы истолкована А.Н. Волжиным как желание добиться во что бы то ни стало портфеля Товарища Обер-Прокурора Св. Синода. Если бы А.Н. Волжин был большим психологом, то понял бы, кто и почему на его вопросы, "кто же сочиняет такие нелепости", я ответил односложно "не знаю", вместо того, чтобы на оскорбление ответить оскорблением или иным образом доказать ему всю непристойность подобного вопроса, обращенного ко мне.

Но то, чего не делал я, то делали за меня обстоятельства, помимо моей воли и моего участия: чем больше А.Н. Волжин преследовал меня своими подозрениями и сомнениями, чем меньше я защищался от его нападок, тем более укреплялись мои позиции, и тем больше колебалось положение А.Н. Волжина. В результате он оказался вынужденным не только зазывать меня к себе, но и интересоваться моим отношением к нему, продолжая, в то же время, считать меня главным виновником всех своих бед.

Вскоре после назначения Н.Ч. Заиончковского я был вызван к Ея Величеству.

В скромном одеянии сестры милосердия, с белою повязкою на голове, приняла меня в этот раз Императрица. До чего грустным было это свидание! То было время, когда Дума и прогрессивная общественность, мечтая о ниспровержении монархии, с особою силою и азартом развивали свой натиск на Россию и в своем безумии безжалостно терзали Императрицу возмутительнейшей клеветой. И это тогда, когда, изнемогая от личных болезней, подавленная тяжкими обидами и оскорблениями. Государыня не выходила из лазаретов, работая до обмороков, утешала страждущих, делала перевязки раненым, поддерживая силы и бодрость духа окружающих... Сколько величия нравственного нужно было иметь для того, чтобы в эти моменты личных страданий думать о тех, кто подвергался такой же травле со стороны прогрессивной общественности, ободрять и утешать их...

• Предыдущая
• 41/125
• Следующая