Одень свою семью в вельвет и коттон - Седарис Дэвид - Страница 9

• Предыдущая
• 9/42
• Следующая

«Ну что ж, – сказал мистер Поуп, – я вижу, это нас ни к чему не приведет».

Мой отец засмеялся: «Ага, вы абсолютно правы». Это звучало как прощальная реплика, но, вместо того чтобы встать и направиться к выходу, папа откинулся на спинку дивана и водрузил банку с пивом себе на живот: «Никто отсюда никуда не идет».

В тот момент я был более чем уверен, что мы с Тэдом представили себе один и тот же мрачный сценарий развития событий. Жизнь идет своим чередом, а мой грязный и бородатый отец продолжает сидеть на диване в «комнате для развлечений». Пришло бы Рождество, друзья Поупов приехали бы к ним в гости, а хозяева бы с горечью предлагали им занять свободные стулья. «Не обращайте на него внимания, – говорили бы Поупы. – Рано или поздно он пойдет домой».

В итоге семья Поупов согласилась оплатить половину счета за корневой канал. Но не из-за того, что они посчитали это справедливым, а потому, что хотели от нас избавиться. Иногда дружба возникает на основе общих интересов: вам обоим нравится дзюдо, походы или какой-то способ приготовления сосисок. Иногда формируется в союзе против общего врага. Покинув дом Тэда, я решил, что наша с ним дружба будет, наверное, относиться к последнему типу. Мы бы начали ворчать по поводу мо его отца, а потом понемногу перешли бы к сотням других вещей и людей, которые действуют нам на нервы. Я представлял себе, как он говорит: «Ты ненавидишь оливки – я тоже их терпеть не могу!»

Но оказалось, единственным, кого мы оба ненавидели, был я сам. Вернее, я себя ненавидел. И это не могло вызвать даже малейшего стремления к общению. На следующий день после встречи я подошел к Тэду в столовой, где он сидел на своем обычном месте в окружении своих обычных друзей. «Слушай, – сказал я, – прости за эту фигню с моим отцом». Я подготовил целую речь, содержащую пародии, но к тому времени, как я закончил свое вступление, Тэд повернулся и продолжил разговор с Дугом Миддлтоном. Наши лживые показания, поведение моего отца, даже бро сок камня не имели значения: я был настолько ниже его по положению, что это даже не обсуждалось.

Тьфу.

Тусовки в И. Си. Бруксе еще были сильны в средних классах, но в десятом классе все изменилось. Десегрегация перевела многих в частные школы, а оставшиеся, выглядели глупыми и допотопными, словно члены изгнанной королевской семьи, бежавшие из страны, гражданам которой они стали безразличны.

В восьмом классе на Тэда налетела компания новых чернокожих пацанов. Они стащили с него обувь и бросили ее в унитаз. Я знал, что должен испытывать

по этому поводу радость, но все же часть меня чувствовала себя оскорбленной. Он был отвергнутым принцем, но я верил в монархию. Когда его имя назвали во время выпускного, именно я хлопал дольше всех, переплюнув даже родителей Тэда, которые вежливо перестали хлопать, как только он сошел со сцены.

В последующие годы я много думал о Тэде, гадая, в какой университет он поступил и стал ли членом братства. Прошла эра центровых в студгородке, но шумные дома со столами для пула и фальшивыми мамами продолжали быть опорными точками воссоединения в прошлом популярных людей, на которых теперь смотрели как на серийных насильников и отпетых пьянчуг. Я убеждаю себя, что, пока его братья плыли по течению сложной и несладкой взрослой жизни, Тэд по ошибке попал в класс, который изменил его жизнь. Он – выдающийся поэт Лихтенштейна, хирург, лечащий любовью рак, учитель девятых классов, настаивающий на том, что мира хватит на всех. Переезжая в другой город, я каждый раз надеюсь, что Тэд окажется моим соседом. Мы встретимся в коридоре, и он протянет мне руку со словами: «Простите, но разве я – разве мы – не знакомы?» Это не обязательно случится сегодня, но рано или поздно должно случиться. Я сохранил для него место в своей душе, но, если он так и не появится, мне придется простить отца.

Корневой канал, которому надлежало продержаться десять лет, держится уже тридцать, хотя этим не стоит гордиться. Постоянно тускнея и ослабевая, зуб приобрел коричневато-серый цвет, который в каталоге Конрана обозначен как «кабуки». Он держится, но еле-еле. В то время как доктор Повлитч занимал кирпичный домик возле окружного торгового центра, Мой нынешний стоматолог мсье Гиг имеет собственный офис рядом с Мадлен, в Париже. Во время моего последнего визита к нему он взял этот мертвый зуб кончиками пальцев и осторожно подвигал его туда-сюда. Я не люблю без причины испытывать его терпение, поэтому, когда он спросил, что произошло, я на миг задумался над самым простым и очевидным объяснением. Прошлое было слишком запутанным, чтобы перевести его на французский, так что вместо этого я представил себе светлое будущее и свел историю о корневом канале к простому недоразумению между друзьями.

У мамы была тетя, которая жила в предместье Кливленда. Она однажды навестила нас в Бингхемптоне, штат Нью-Йорк. Мне было всего шесть лет, но я помню, как ее автомобиль скользил по свежезаасфальтированной дороге. Это был серебристый «кадиллак». За рулем сидел мужчина в фуражке, похожей на полицейскую. Он церемонно открыл заднюю дверь, будто в карете, и мы увидели туфли маминой тетушки – ортопедические, но изысканные: мастерски выделанная кожа с маленькими каблучками. За туфлями показалась пола норковой шубки, затем набалдашник трости и наконец сама тетушка. У нее было много денег и не было детей, поэтому мы ее особенно любили.

– Ах, тетя Милдред, – воскликнула мама, и все мы в растерянности посмотрели на нее. Обычно в разговоре мама называла свою тетю Мони, и ее настоящее имя было для нас новинкой.

– Шерон! – воскликнула тетя Мони. Она посмотрела на нашего отца, а потом на нас.

– Это мой муж, Лу, – сказала мама, – а это наши дети.

– Как мило, твои дети.

Тетин шофер вручил папе несколько кульков с покупками, а когда мы пошли в дом, вернулся в машину.

«Может, ему нужно в туалет или еще чего-нибудь? – прошептала мама. – В смысле, он может свободно зайти в дом и…».

Тетушка Мони засмеялась, словно мама спросила, не хочет ли автомобиль зайти внутрь: «О, нет. Он побудет снаружи!»

Я не думаю, что папа показывал ей наш дом, как другим гостям. Он сам спроектировал некоторые части дома, и ему нравилось описывать, какими они могли быть без его вмешательства. «Что я сделал, – объяснял он, – так это поставил шашлычницу вот здесь, на кухне, поближе к холодильнику». Гости поздравляли его с такой гениальной идеей, и затем он показывал им уголок для завтраков. Я был не во многих домах, но понимал, что наш – очень хороший. Гостиная выходила на задний двор, а за ним простирался дремучий лес. Зимой приходили олени и топтались возле кормушки для птиц, не обращая никакого внимания на кусочки мяса, которые мы с сестрами аккуратно носили им на ужин. Даже без снега вид был впечатляющим, но тетушка Мони, казалось, ничего не замечала. Единственным предметом, о котором она выразила свое мнение, был диван в гостиной. Он был позолоченным, и, судя по всему, этим и развеселил тетушку. «Боже мой, – обратилась она к моей четырехлетней сестре Гретхен, – ты сама его выбирала? «Ее улыбка была быстрой и неумелой. Уголки рта приподнимались, а глаза оставались пустыми и безразличными, как старые десятицентовые монеты.

«Ну ладно, – сказала тетя Милдред, – посмотрим, что у нас есть». Она по очереди давала нам незапакованные подарки, которые извлекала из необычного кулька для покупок, стоящего у ее ног. Кулек был из большого универсама в Кливленде, который много лет принадлежал ей, по крайней мере, частично. Владельцем был ее первый муж, а когда он умер, она вышла замуж за промышленника, в конце концов продавшего свое дело фирме «Блэк энд Декер». Потом он тоже скончался, и она унаследовала все.

Мне подарили марионетку. Не дешевую, с бледным пластиковым лицом, а деревянную, при этом каждый сустав с помощью крючков крепился к черным веревочкам. «Это Пиноккио, – объяснила тетушка Мони. – Его нос становится длиннее, когда он врет. Ведь ты тоже иногда это делаешь, чуть-чуть привираешь?» Я начал было отвечать, но она уже повернулась к моей сестре Лизе. «А это кто у нас тут такой?» Это было похоже на визит к Деду Морозу, точнее, на визит Деда Мороза к тебе. Тетя Мони подарила каждому из нас по дорогому подарку, а затем пошла в ванную припудрить носик. Большинство людей используют это выражение просто так, но когда тетя вернулась, ее лицо было матовым, будто в муке, и от нее сильно пахло розами. Мама пригласила ее остаться на обед, но тетя отказалась. «Ну, а Хэнк, – сказала она. – Ехать долго, я просто не могу». Как мы поняли, Хэнк – это шофер, который рванулся, чтобы открыть дверцу автомобиля, как только мы вышли из дома. Наша двоюродная бабушка села на заднее сиденье и накрыла ноги шерстяным пледом. «Теперь можешь закрыть дверцу», – сказала она, а мы стояли возле дороги, и моя марионетка махала ей вслед рукой.

• Предыдущая
• 9/42
• Следующая