Спеши любить - Спаркс Николас - Страница 25
- Предыдущая
- 25/28
- Следующая
Хотя ему по-прежнему не нравилось то, что я нахожусь в доме без него, Хегберт тем не менее меня впускал. Отчасти причина крылась в том, что на крыльце Джейми могла простудиться, а Хегберт не мог оставаться дома все время, пока я сидел с его дочерью. Наверное, священнику тоже хотелось побыть одному. Он не объяснял мне правила поведения специально – они были написаны на его лице, когда Хегберт в первый раз оставил нас вдвоем, и гласили, что для меня открыта только гостиная.
Джейми по-прежнему неплохо справлялась с недугом, хотя зима выдалась суровая. В конце января целых полторы недели дул холодный ветер, а затем трое суток подряд лил дождь. В такую погоду Джейми не хотелось покидать дом, хотя мы порой выходили ненадолго на крыльцо, чтобы подышать свежим морским воздухом. И каждый раз я тревожился за нее.
По меньшей мере трижды в день кто-нибудь приходил проведать Джейми. Одни приносили угощение, другие просто заглядывали, чтобы поздороваться. Однажды пришли даже Эрик и Маргарет; Джейми нарушила отцовский запрет и впустила их в гостиную. Мы посидели и поболтали; оба избегали смотреть ей в глаза.
Эрик и Маргарет заметно нервничали; у них ушло несколько минут, чтобы изложить цель своего визита. Эрик сказал, что хочет извиниться; по его словам, он был просто не в силах вообразить, что это случилось именно с ней. Потом он дрожащими руками положил на стол конверт и сказал, что в нем кое-что для Джейми. У него то и дело перехватывало горло; я еще ни разу не слышал, чтобы Эрик говорил с таким искренним волнением.
– У тебя золотое сердце, – сказал он обрывающимся голосом. – Я не всегда был с тобой добр и теперь жалею об этом больше всего на свете. – Эрик помолчал и вытер глаза. – Ты лучшая из всех, кого я знаю.
Пока он боролся со слезами, Маргарет дала волю рыданиям и сидела на кушетке, не в силах говорить. Когда Эрик закончил, Джейми вытерла слезы, медленно встала, улыбнулась и самым недвусмысленным жестом раскрыла ему объятия. Эрик подошел и тут же разревелся в открытую; Джейми гладила его по голове и что-то шептала. Они долго стояли обнявшись; Эрик всхлипывал, пока окончательно не выбился из сил. Потом настала очередь Маргарет.
Надевая куртки, мои друзья смотрели на Джейми так, как будто старались запомнить ее в нынешнем облике на всю жизнь. Джейми казалась мне прекрасной; я знаю, что Эрик и Маргарет думали точно так же.
– Держись, – сказал Эрик на пороге. – Я буду за тебя молиться. И все остальные тоже.
Он похлопал меня по плечу.
– И ты держись, – сказал он.
Я провожал их взглядом и понимал, что никогда еще не испытывал такой гордости за друзей.
Потом мы открыли конверт. Ничего не сказав нам, Эрик собрал больше четырехсот долларов для приюта.
Я ждал чуда.
Чуда не произошло.
В начале февраля Джейми начала принимать все больше таблеток, чтобы приглушить усиливающуюся боль. От больших доз лекарства у нее кружилась голова; порой она падала в обморок, один раз даже ударилась головой о раковину в ванной. После этого Джейми настояла, чтобы дозу снизили, и врачи неохотно согласились. Хотя она еще могла ходить без посторонней помощи, боль возрастала; иногда она морщилась, всего лишь подняв руку. Лейкемия – это болезнь, которая поражает тело целиком. Спасения от нее нет до тех пор, пока у человека продолжает биться сердце.
Недуг ослабил Джейми так, что даже простые вещи сделались сложными. За одну неделю она похудела на шесть фунтов; вскоре ей стало трудно ходить, разве что на небольшие расстояния, и то в тех случаях, когда она могла преодолеть боль. Джейми снова начала принимать лекарства, предпочтя головокружение мукам.
Мы по-прежнему читали Библию.
Когда я приходил к Джейми, то заставал ее на кушетке с открытой книгой и понимал, что рано или поздно Хегберту придется приносить сюда дочь на руках. Хотя Джейми ничего не говорила, мы оба прекрасно знали, что это значит.
А сердце по-прежнему подсказывало мне, что можно сделать нечто большее.
Четырнадцатого февраля, в День святого Валентина, Джейми выбрала для чтения отрывок из Послания к коринфянам, который много для нее значил. Она призналась, именно его хотела слышать на своей свадьбе. Там говорилось:
«Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а порадуется истине. Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».
Джейми была живым воплощением этих слов.
Через три дня, когда наконец потеплело, я показал ей нечто особенное – то, чего Джейми никогда прежде не видела. Северная Каролина – удивительное по своему климату и природе место. И самое яркое тому подтверждение – Боуг-Бэнкс, остров неподалеку от берега, который тянется с востока на запад, как бы огибая сушу. Двадцать четыре мили в длину и примерно миля в ширину. Это настоящее чудо природы. Его обитатели круглый год наблюдают великолепные закаты и восходы на фоне Атлантического океана.
Прекрасным южным вечером Джейми, тепло укутанная, стояла рядом со мной на краю пирса. Я указал вдаль и велел подождать. Я видел, как часто она дышит – вдвое чаще меня. Мне приходилось поддерживать Джейми – она стала легче осеннего листа, – и все-таки я был уверен, что мы пришли сюда не зря.
Наконец сияющая, изрытая кратерами луна начала подниматься как будто из моря, озаряя светом темную воду и тысячекратно отражаясь в волнах. В то же мгновение солнце на противоположном краю неба коснулось горизонта, окрасив все вокруг красным, оранжевым и желтым, как будто внезапно распахнулись райские врата и божественная красота покинула свои пределы. Океан попеременно становился то золотым, то серебряным, вода искрилась и переливалась в меняющемся свете – это было потрясающее зрелище, точь-в-точь сотворение мира. Солнце садилось, распростирая свои лучи докуда хватало глаз, а потом медленно скрылось под водой. Луна же неторопливо поднималась и мерцала, сменяя тысячи оттенков, пока наконец не сделалась одного цвета со звездами.
Джейми смотрела молча, едва дыша. Когда небо потемнело и в вышине зажглись первые звезды, я крепко обнял ее, поцеловал в щеку и в губы.
– Такова, – сказал я, – и моя любовь.
Через неделю Джейми начала еще чаще ездить в больницу, хотя по-прежнему отказывалась там ночевать. «Я хочу умереть дома», – твердила она. Поскольку врачи ничего не могли поделать, им оставалось лишь подчиниться ее желанию.
По крайней мере пока.
– Я думал об этом все последнее время, – сказал я.
Мы сидели в гостиной и читали Библию, держась за руки. Джейми исхудала, ее волосы начали терять свой блеск. И только глаза, добрые синие глаза, были по-прежнему прекрасны. Никогда не видел человека красивее.
– Я тоже думала.
– Ты знала все с самого первого дня, когда я решил участвовать в пьесе, правда? Ты ведь не зря смотрела на меня и улыбалась.
Джейми кивнула:
– Да.
– А когда я пригласил тебя на бал, ты заставила меня пообещать, что я не влюблюсь, хотя знала, что так оно и случится.
В ее глазах появился лукавый огонек.
– Да.
– Откуда?..
Джейми пожала плечами; несколько мгновений мы сидели молча и смотрели, как по стеклам струится дождь.
– Когда я сказала, что молюсь за тебя… по-твоему, что я имела в виду? – наконец сказала она.
Болезнь продолжала прогрессировать; к марту процесс ускорился. Джейми принимала много лекарств и из-за расстройства желудка почти не могла есть. Она слабела; судя по всему, Джейми предстояло лечь в больницу, хотела она этого или нет.
И здесь на сцену выступили мои родители.
Отец спешно вернулся из Вашингтона, хотя сессия конгресса еще не окончилась. Видимо, мать позвонила ему и предупредила, что если он не приедет немедленно, то может оставаться в Вашингтоне навсегда. Узнав о случившемся, отец решил, что Хегберт никогда не примет от него помощи. Слишком глубоки были раны, слишком поздно что-либо исправлять.
- Предыдущая
- 25/28
- Следующая
