Евпраксия - Антонов Александр Ильич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/76
• Следующая

Но вот гости сели к столу и принялись за пищу. Оказалось, что все были голодны. Генрих IV сидел рядом с княгиней Одой, и между ними шёл тихий разговор. Император настаивал, чтобы Евпраксию до замужества поместили в пансионат при женском монастыре.

   — Там она научится нашей речи, познает науки, и там примут её в лоно нашей веры.

   — Не знаю, нужно ли ей покидать православие? — заметила Ода.

   — Я бы с вами не спорил, прекрасная Ода, если бы в Риме сидел мой папа Климент. Однако папа Григорий не благословит брак твоего племянника с арианкой.

Маркграф Генрих той тихой беседы не слышал, но чувствовал, что она касается его и Евпраксии. Нервничал. К тому же ему не хотелось сидеть рядом с маркграфом Деди, который отнял у него отца. Ему стало тягостно, и он не усидел за столом, позвал Евпраксию и увёл её осматривать покои замка.

   — Здесь всё как в волшебной сказке, — сказал Генрих.

Замок был возведён два века назад. Последние годы, пока княгиня Ода была государыней на Руси, замок пребывал в запущении. Но, вернувшись, на родину Ода позвала лучших мастеров из Гамбурга, Кёльна и Мейсена, и они три года обновляли внутренние покои замка. Мастера потрудились отменно. Внутри замок превратился во дворец, и каждая зала была неповторима. И если это была зимняя зала, то сами её стены, отделанные мягкими породами дерева, как бы излучали тепло. В летних же покоях веяла прохлада. В залах было много бронзовых и мраморных статуй, столы украшали хрустальные вазы. Ода знала вкус красоты, ей было откуда черпать опыт, она дважды побывала в Константинополе, где видела прекрасные дворцы и всё то, что их украшало.

Восторгаясь увиденным, Генрих и Евпраксия обменивались кое-какими немецкими фразами. Однако у Генриха было плохое настроение, и он испытывал раздражение от неверного произношения княжной как фраз, так и отдельных слов. Он даже испугался, что если Евпраксия не познает его язык, то их жизнь может оказаться мучительной.

Погуляв по замку, они вернулись в трапезную и увидели, что император и его приближённые всё ещё сидели за столом и вели оживлённую беседу. Чувствовалось, что гости захмелели, и даже сам император вёл себя менее сдержанно. Он усадил рядом с собой маркграфа и княжну и заговорил с ними о том, чего в трезвом уме не сказал бы.

   — Любезный маркграф, ещё раз поздравляю тебя с успешным выбором невесты. Как подрастёт, из неё получится превосходная дама. И потому ты должен благодарить тётушку Оду за заботу о себе.

   — Спасибо, ваше величество, я ей благодарен, — ответил маркграф.

   — Не перебивай. Но я не уверен, что графиня Гедвига когда-нибудь приблизит к себе твою подругу и скажет ей ласковое слово.

   — К чему вы это говорите, государь? — спросил, негодуя, маркграф.

   — К тому, что ты ещё молод и ничего в людях не понимаешь, — Генрих IV вспомнил, как был одурачен в Мейсене и посчитался с маркграфом: — Княжна дикарка, и она не будет угодна честолюбивой графине. Княжне один путь до замужества — Кведлинбургский монастырь. И если ты исполнишь мою волю и отправишь туда свою невесту, я поверю, что ты любишь императора, внимаешь его советам.

Говоря неприятное, государь смотрел на маркграфа ласково, и крупная рука его мягко накрыла хрупкую кисть юноши. А он, ещё не умеющий отличать ложь от искренности и по доброте своей способный прощать цинизм, почти согласился с императором поместить Евпраксию на воспитание в монастырь. Впрочем, он вспомнил, что в Киеве и у него мелькала эта мысль. Она показалась ему здравой.

Между тем ни император, ни маркграф не нарушали традиций той поры. Германская знать со времён императора Генриха святого посылала в монастыри своих дочерей. Маркграф знал по рассказам матушки Гедвиги, что и она в юности воспитывалась в Кведлинбурге, учила там латынь, читала Горация, Виргиния. И то, что император советовал маркграфу поместить Евпраксию в Кведлинбург, тем оказывалась ей большая честь. В Кведлинбурге аббатисами всегда были только принцессы королевской крови. И в это время аббатисой там стояла сестра императора Адельгейда.

Но юный маркграф, пытаясь угодить императору и своей матери, ещё не знал, как к этому отнесётся его нареченная. И чтобы донести до княжны пожелание императора, ему нужен был переводчик. Он попросил у императора милости освободить его от беседы и ушёл с Евпраксией искать Вартеслава. Генрих надеялся, что князь по-родственному и мягко убедит княжну отдать себя во временное заточение в монастырскую обитель. Маркграф понимал, что убедить её будет очень трудно. И причина была одна: неукротимость нрава, неспособного к монастырскому образу жизни.

Однако Вартеслава не удалось найти, сказали, что он отлучился в город. На самом деле всё было не так. Вартеслав скрывался на конюшне. И не один. Там, в укромном месте, он вёл беседу с императорским стременным молодым бароном Ламбергом, племянником графа Эткера, который добивался руки княгини Оды. Ламберг поведал князю о тайном пребывании императора в Мейсене.

   — За вами следили с первого дня вашего возвращения в Германию и все передавали с гонцами кайзеру. Когда вы появились в Мейсене, император был уже там. Когда вы въезжали на площадь, я видел, что он стоял у окна за шторой. И это он повелел досмотреть ваше имущество на верблюдах. А вот зачем, мне то неизвестно.

   — Но кто скажет, что заставило его? — спросил Вартеслав.

   — Это могут сказать только девушки для увеселения, — усмехнулся Ламберг.

   — Какая подлость! — возмутился Вартеслав. Он догадался, кого имел в виду барон. Ходили слухи, что император во многих городах тайно содержал вольных девиц.

   — Да, сие так. А после того, как княжна взбунтовала верблюдов, император пришёл в ярость. Он обозвал её «дикаркой» и пообещал наказать. А слов Рыжебородый Сатир на ветер не бросает, — заключил рассказ барон Ламберг.

   — Но сегодня он был с нею любезен, — заметил Вартеслав.

   — Это игра в кошки-мышки, — ответил Ламберг:

В сию минуту на дворе замка раздался звук боевого рога. Это был сигнал к сборам в путь. Так по воле императора отмечался его отъезд из тех мест, куда он пребывал с визитом. Лишь в Мейсене традиция была нарушена. Барон Ламберг усмехнулся. Он-то знал, что в Мейсене император не впервые нарушил традиции королевского двора.

Никто из приближённых Генриха IV, даже самый близкий к нему вельможа маркграф Деди Саксонский, не мог знать, о чём думает император и каким будет его первый шаг, когда он проснётся или выйдет из-за стола после трапезы. Так было и на этот раз, когда Генрих вместо полуденного отдыха заставил приближённых собираться в путь. К тому же на сборы дал всего несколько минут.

— Всем в стремя! Всем в стремя! — разбушевался он, едва лишь маркграф и княжна покинули трапезную, а Ода ушла следом за ними. Он уходил из залы покачиваясь и продолжал кричать: — Бездельники! Винолюбы! Я вам покажу, как нежиться.

Сопровождающие императора графы и бароны хотя и знали крикливость своего кайзера, но страху в их лицах не было. Они даже посмеивались. Ведь он, по их мнению, изгонял из себя злых духов.

На дворе барон Ламберг уже держал под уздцы коня императора. Он помог ему подняться в седло. Приближённые тоже не замешкались и были готовы в путь, но гадали, гада поведёт их прихоть непредсказуемого сатира. Он же, забыв проститься с гостеприимной хозяйкой Одой, покидал замок в прострации. Оказавшись за воротами Гамбурга, Генрих IV не свернул на юг к своей резиденции в Майнце, а погнал коня на запад. И какую цель там наметил император, ещё долго никому не было ведомо.

«И что удумал Рыжебородый Сатир?» — задавал себе вопрос маркграф Деди, серой глыбой восседая на своём огромном жеребце. Однако Деди не утруждал себя особо разгадкой поведения императора. За многие годы он уже привык к поведению своего государя, зная, что самая замысловатая загадка в конце концов разгадывалась. Стоило только набраться терпения. Знал маркграф, что за это и любил его Рыжебородый Сатир. Однако на этот раз Деди Великан кое о чём догадывался. Поводом тому послужило поведение императора в Мейсене. Видел однажды Деди радужное свечение глаз Генриха, когда тот получил от русского князя сокровища. Ни прежде, ни позже до Майнца Деди не замечал такого свечения. Однако загадка всё-таки оставалась неразгаданной. Ведь Деди был свидетелем того, что в Майнце император не увидел ничего подобного, чем порадовал его князь Изяслав. Но Деди предположил, что, может быть, в ожидании увидеть подобное так радужно засветились глаза императора. Конечно, Деди не трудно было догадаться, что Генрих мог увидеть что-то в своём воображении. Но что? Не могла же его смутить русская княжна. Да и увидел-то он эту девочку уже под конец своего торчания у окна. К тому же не мог император прекратить военные действия в Италии и прискакать за тысячу миль только для того, чтобы посмотреть на княжну. Гели добавить, что в Гамбурге он совсем мало смотрел на неё, то размышления Деди о княжне были напрасными. Всё-таки тут что-то было связано с тем, что княжна везла в Штаден в своих тридцати тюках, к такому выводу Деди пришёл не случайно.

• Предыдущая
• 17/76
• Следующая