Евпраксия - Антонов Александр Ильич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/76
• Следующая

   — Полно, кузина, я только защищал мальчика от нападок моего непутёвого Дед и. Он слишком рьяно служит своему императору и всюду видит измены. И даже нынче ночью близ таверны «Два быка» напал на твоих людей, считая, что своей поездкой в Россию они изменили императору.

   — Да, мне это известно, ваше величество. Но за такую рьяность следует наказывать. Воины Деди ранили трёх россов, ратников княжны Евпраксии, а их-то вы не можете обвинить в измене вам.

   — Но россы напали на него, обороняя изменников. И он вынужден был защищаться.

Княгиня Ода приникла к уху графини, прошептала:

   — Этот сатир верен себе. Его не уличить ни в чём. И тебе пора от него избавиться.

Гедвига дала знать Оде, что согласна с нею, и без какой-либо почтительности сказала Генриху:

   — Спасибо, государь. Если мои люди и впрямь изменили тебе, я предам их суду. Но я не уверена в их измене. Вам же пора покинуть замок. К отъезду всё готово. Ваши раненые воины останутся в замке, и мы их вылечим.

Однако выпроводить императора оказалось не так просто. Он заявил, что у него есть важная причина увидеть княжну Евпраксию и не менее важная причина дать совет графине. Да и Ода напомнила Гедвиге о Кведлинбурге.

   — Хорошо, я слушаю вас, государь, — сказала графиня.

   — Твой сын ещё очень молод. Мой долг — проявить заботу о нём. Он нашёл себе прекрасную невесту. Но сие не значит, что она будет такой же супругой. Без воспитания она останется всё той же дикаркой.

   — Мы об этом думали, государь, — ответила Гедвига.

   — И надеялись обойтись без меня. Но поскольку лучшего воспитания, чем в Кведлинбурге, нет в Германии, без моей помощи вам не обойтись. Вы же знаете принципы Адельгейды. Без моего слова она и на порог не пустит дикарку.

Гедвига знала это. Но вопреки совету Оды просить Генриха о милости не стала, а чтобы досадить ему, сказала:

   — Полно, государь, мы уже сыты вашей заботой, и потому княжна пойдёт на воспитание в Гандерхейм.

   — Кузина, не лишайте меня исполнения долга. К тому же я знаю, в каком монастыре крепче хранят благочестие девиц. Княжне быть в Кведлинбурге. Так уж я повелеваю.

Графиня прекратила напрасный спор, зная упрямство императора. Она поняла и то, что выпроводить его из замка на ночь глядя тоже будет не по-божески, и скрепя сердце смирилась с его пребыванием.

В этот день Генриху IV так и не удалось увидеть Евпраксию. Не повезло ему и в другом: не мог уснуть. И в полночь император поднялся с ложа, оделся и покинул спальню. При слабом свете масляных светильников он бродил по замку, поднимался с этажа на этаж, обходил залы, заглядывал в покои, словно искал что-то. Возле одной запертой изнутри двери он долго стоял, прислонившись к косяку, догадываясь, что стоит близ опочивальни юной княжны. Во рту у него всё пересохло, бились жилки в висках, и он испытывал неодолимое желание войти в покой и постоять близ ложа «дикарки ». И не только постоять. Таилось в нём, в самой глубине груди, ещё одно желание, в котором он даже себе не хотел признаваться. От этого желания ладони его рук покрылись потом, и в них ощущалась дрожь. Генрих дважды пытался открыть дверь, с силой давил на ручку. Чем бы завершились его попытки проникнуть в покой, неизвестно, но ему помешали.

Приоткрылась дверь смежного со спальней княжны покоя, и Генрих заметил крупного мужчину, держащего в руках короткий меч-сулебу. Император ощутил в груди страх и быстро направился к лестнице. Он шёл и оглядывался. Человек с мечом подошёл к покою княжны и замер. Это был верный страж Евпраксии, боярский сын Родион.

За утренней трапезой император сидел хмурый и молчаливый. В замке Штаден его всё раздражало, во всех лицах его обитателей он видел неприязнь и насмешливые взгляды. Даже Гедвига и Ода не скрывали нелюбви к нему. Он пытался на них не смотреть, ел и пил сквозь зубы и искал повод, дабы выплеснуть на кого-либо накопившуюся желчь. Ему хотелось уязвить графиню так, чтобы она ответила ему непочтительно, высокомерно, грубо, как угодно, лишь бы у него появилось право вознегодовать за очевидное пренебрежение к его императорскому достоинству. И он нашёл-таки повод. Он попросил дворецкого принести ему холодного вина. И дворецкий принёс вина из погреба, налил полный кубок, подал Генриху. Тот лишь понюхал вино и с силой выплеснул в лицо дворецкому.

   — Вино отравлено! — крикнул государь. — Я почувствовал запах прунеллы ядовитой!

   — Того не может быть! — возразила Гедвига.

   — Ах не может! Так выпейте сами! Эй, Деди, налей графине вина! — бушевал император.

В зале после минутного оцепенения возник переполох. Приближённые императора покидали стол. Маркграф Деди схватил дворецкого за грудь и, потрясая тяжёлым серебряным кубком, требовал признания:

   — Говори, кто велел тебе подать вино с прунеллой? Или я размозжу тебе голову!

Но дворецкий потерял дар речи, он хватал воздух, словно рыба, а глаза, казалось, выскочат из орбит.

Чем бы разыгранный императором спектакль закончился, неведомо, но в это время распахнулась дверь и в трапезную в сопровождении Родиона вошла Евпраксия. Позади них шли слуги и несли подарки императору: соболью тубу, кунью шапку и византийскую шёлковую пурпурную мантию. Все, кто был в трапезной, замерли. Но их поразили не подарки, а княжна. Четырнадцатилетняя Евпраксия, тонкая, стройная и не по возрасту высокая, была в белом с золотой отделкой долматике. Лицо её скрывала белая вуаль, которую Евпраксия накинула не случайно. Она не забыла плотоядных взглядов императора в замке княгини Оды и не желала их более терпеть. Остановилась она в нескольких шагах от Генриха.

Он вытянул шею, борода каином торчала вперёд, глаза были полны изумления: никто ещё пред ним не смел появляться, скрывая лицо. И он шагнул вперёд и протянул к Евпраксии руку, дабы сорвать вуаль. В то же мгновение княжну заслонил богатырь Родион. И Генрих невольно сделал шаг назад, но гневно сказал:

   — Как смел встать на моём пути?!

Родион чуть склонил голову и отошёл в сторону. А к Евпраксии уже подошла княгиня Ода, и княжна сказала ей:

   — Тётушка, передай императору, что великая Русь жалует его шубой, шапкой и мантией. Ещё тремя верблюдами. Всё это в знак дружбы и почитания. Ещё спроси его величество, не забыл ли он рёв верблюдов в Мейсене. Я не хочу, чтобы он повторился здесь.

Княгиня Ода поняла всё: эта девочка заявила во весь голос о том, что она дочь великого князя и великого народа, потому и напомнила о том, что случилось в Мейсене. И княгиня Ода распорядилась вручить императору подарки, а потом близко подошла к нему и тихо передала слово в слово всё, о чём попросила Евпраксия. От себя же добавила:

— Мой государь, тебе пора уезжать из Штадена.

Генрих выслушал княгиню Оду внимательно и принял сказанное со всей серьёзностью. Он ещё не понял, какой такой силой обладала эта девочка-россиянка, но уразумел, что пока лучше эту силу не испытывать. Одно он понял чётко: ему пора покинуть Штаден. Он поблагодарил за подарки, посмотрел внимательно на Евпраксию, словно пытался рассмотреть её лицо за белой вуалью, слегка поклонился ей и, вскинув голову, покинул зал. Он увидел за спиной Евпраксии ту великую державу, которая вызывала в нём почтительность. Однако сама княжна Евпраксия зажгла в нём иные чувства. Он пытался погасить их, но они, словно огонь, заполонили всё его существо, отравляя душу и сердце пуще прунеллы.

Прошло три недели, как Евпраксия переступила порог замка Штаден. Дней пять после отъезда императора жизнь в замке не могла войти в обычную колею. Вначале много хлопот доставила забота о верблюдах. Часть их решено было продать на ярмарке в Гамбурге. Потом Евпраксия, Ода и Гедвига разбирали тюки с приданым, а их насчитывалось ровно тридцать. Графиня дивилась щедрости родителей Евпраксии, наградивших дочь несметным богатством. Только одних драгоценных мехов и искусных изделий из них — шуб, кафтанов, накидок, головных уборов, пологов — было несколько тюков. Всему надо было найти место. А сколько золотых, серебряных, с отделкой каменьями блюд, ваз, кубков, братин, ковшей, прочей столовой утвари. Посади сто человек за стол — всем хватит из чего есть и пить. Драгоценные украшения привели Гедвигу в изумление, она ничего подобного не видела, не предполагала, что подобные великолепные ожерелья, подвески, коруны, перстни, кольца, пояса, обручи могут быть сделаны руками человека. Евпраксия же знала, откуда что пришло в великокняжеские сокровищницы. Тут было много драгоценных украшений из Царьграда и Антиохии, из Дамаска и Саркела, из Персидских и Касожских земель. Одни куплены у торговых людей, другие — добыты в сечах. Было Гедвиге чему полюбоваться, когда слуги разбирали тюки с платьями, шубами, сапожками и прочими нарядами самой Евпраксии. Гут проявилась и мудрость мастеров. Шили и строчили они не на сегодняшнюю княжну, а на вырост, дабы и в семнадцать, и в двадцать лет, а может, и до преклонного возраста всё нашлось ей впору. И возмутилась Гедвига: как это мог Рыжебородый говорить, что россы дикий народ. По всему выходило, что просвещённая Византия, её обычаи, её мода России ближе, чем Германии.

• Предыдущая
• 23/76
• Следующая