Жили-были солдаты (сборник) - Длуголенский Яков Ноевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/29
- Следующая
— Ладно, — сказали сёстры. — Мы на стадионе будем.
Сделали Московский и Храбров мальчишкам парочку ракет, танк без башни, винтовку с дулом, провели боевые учения и пошли. А мальчишки сразу же начали спорить, кому из них, из мальчишек, быть теперь командиром. Будто быть командиром — это очень легко!
Приходят Московский и Храбров на стадион, а там — соревнования. Поднимается на трибуну какой-то мужчина и громко говорит:
— Товарищи колхозники, товарищи спортсмены, на наш праздник прибыли воины из соседней дивизии. Поприветствуем их и попросим занять места на гостевой трибуне!
Все начинают приветствовать, и Храбров с Московским тоже, но тут к ним подбегают две пионерки и вручают цветы. А мужчина говорит:
— Дорогие гости, займите места!
— Что же это? — говорит Московский. — Выходит, мы самих себя приветствовали? — И обращается к сёстрам: — Эго вы, что ли, нам устроили?
Сёстры радостно говорят:
— Мы.
Храбров говорит:
— Ну и радуйтесь. Сядем мы сейчас на трибуну и с вами погулять не успеем.
Сёстры говорят:
— Ой!
А что теперь-то ойкать?
Прошли Храбров и Московский на трибуну, пожали всем руки, дали старт марафонцам, а председатель колхоза говорит:
— Пока бегают марафонцы и соревнуются легкоатлеты, расскажите, пожалуйста, нашим колхозным болельщикам о современном положении в армии.
Храбров говорит:
— Не можем. Потому что — секретно.
— А вы — что не секретно, — говорит председатель и объявляет: —Товарищи колхозники, сейчас перед вами выступит рядовой…
— Московский, — подсказывает быстро Храбров.
— …Московский и сообщит интересные сведения о современном положении в нашей краснознамённой непобедимой армии!
«Что же мне рассказывать?» — думает Володя, но подходит к микрофону:
— Дорогие труженики села, разрешите мне от имени моего товарища и всей нашей дивизии передать горячий солдатский пламенный привет!
Все зааплодировали, и Володя стал говорить дальше.
Он рассказывал, какие ордена есть на знамени нашей дивизии, какой замечательный и геройский путь прошла она во время войны, рассказал о текущей международной обстановке и о последних учениях, в которых отличился наш взвод.
Только про себя не рассказал.
— Так что, — сказал Володя, — трудитесь спокойно, товарищи колхозники! Наша дивизия и другие дивизии, про которые я знаю, всегда стоят в боевой готовности.
Все снова зааплодировали Володе, и сёстры тоже, а Володя слез с трибуны и шепнул председателю колхоза:
— Товарищ председатель, у нас увольнение кончается. А мы ещё с сёстрами даже не поговорили…
Председатель говорит:
— Конечно! О чём разговор? Тётя Маша, награди воинов колхозным пирогом…
Храброву и Московскому вручили пирог, и они пошли к сёстрам.
Съели сёстры наградной пирог, и увольнение у Володи с Храбровым к этому моменту кончилось. Они говорят:
— Нам в дивизию пора. Мы к вам в гости в другой раз придём.
— Ладно, — говорят сёстры. — Ждать будем.
Отдали Храбров и Московский сёстрам честь и пошли.
Да, трудно в армии ходить в увольнение!
Однажды мы с Храбровым и Нахимовым догоняли свой взвод. Нас посылали в соседнюю дивизию, и когда мы вернулись, оказалось, что наш взвод ушёл далеко — в деревню под названием Колотушки.
Пошли мы в Колотушки.
Идём, идём, видим — дорога наша разветвляется: одна тропинка от неё отходит, другая.
Ещё немного прошли — сразу четыре тропинки разбежались от нашей дороги в разные стороны. А главной дороги, по которой мы шли, нет. Кончилась уже. Превратилась в четыре маленькие самостоятельные тропинки.
Остановились мы, стали совещаться: по какой нам идти? Спросить-то ведь не у кого.
Энергичный Нахимов говорит:
— По этой надо идти.
Я говорю:
— Нет, по этой. На твоей даже следов нету.
Нахимов говорит:
— А на твоей есть?
Я говорю:
— Есть.
— Ну и радуйся. На двух других тоже есть. Интересно, по какой нам идти?
Смотрю — действительно: на двух других тропинках тоже следы есть — от тяжёлых солдатских сапог.
Нахимов говорит:
— Что будем делать, юнги?
А Храбров в нашем разговоре участия не принимает. Храбров прогуливается поочерёдно по всем четырём тропинкам и внимательно к ним приглядывается.
Рассердились мы, спрашиваем:
— А ты что, как на пляже, гуляешь? Думай, по какой тропинке нам идти.
Он отвечает:
— Я и так думаю. И даже знаю теперь — по какой. По этой, где я стою.
Смотрим мы на тропинку, потом — на Храброва.
Абсолютно ничем его тропинка не отличается.
А он говорит:
— Помните ту историю со взрыв-пакетами?
Как же не помнить — помним! Особенно — Адмирал.
— Так вот, — говорит Храбров. — Дудкин тогда свои сапоги и Володины починил сам. Ему ещё один знакомый кузнец прислал какие-то особые крепкие подковки…
Вспоминаем — действительно, прислал: тонкие, узкие — на весь каблук.
— Вот след от этих подковок, — говорит Храбров.
Смотрим — и правда: отпечатаны на пыльной дорожке подковы — тонкие, узкие, на весь каблук. Рядом четыре штуки — две Володины и две Ванины.
— Ура, Храбров! — говорим мы. И идём по этой тропинке. И попадаем прямо в деревню Колотушки.
Рассказали мы ребятам, как нашли их по подковкам. Смотрим — Дудкин и Московский хмурятся и отрывают свои чудесные подковки.
Нахимов говорит:
— Полундра! Что вы делаете? Зачем?
— А затем, — отвечают, — что разведчику-пехотинцу нельзя иметь никаких особых примет. Сегодня по нашим подковкам вы нас нашли, а завтра — какой-нибудь враг. Мы уж лучше прибьём обыкновенные подковки. Как у всех.
Однажды случилось неприятное происшествие с Ваней Дудкиным на четвёртом посту.
Нельзя сказать, что это был самый важный и ответственный пост, — Ваня охранял подушки и валенки, которые лежали на складе, а также редиску, морковку и огурцы. И ещё — старенький фанерный истребитель, который неизвестно когда и почему попал на четвёртый пост и был по самые крылья врыт в землю.
Но пост есть пост.
Поставили — охраняй.
И Ваня охранял.
Сначала проверил, всё ли в порядке, хорошо ли растут на грядках огурцы, а потом стал рассматривать самолёт: латаные крылья, которые побывали не в одном воздушном бою, облупленные бока, красные звёздочки.
И стало Ване грустно за самолёт: стоит он, всеми забытый, на четвёртом посту, и окружают его валенки, морковь и редиска, и никогда не подняться ему в воздух, никогда не заберётся в его кабину боевой военный лётчик и не возьмётся за штурвал, никогда механик не будет готовить этот самолёт к боевому вылету…
А самолёт стоял и, даже врытый в землю, казался стремительным, будто лётчик с механиком на секунду отошли куда-то в сторону покурить.
И тут Ваня подумал: «Так и отслужу я в армии и не узнаю, что чувствует лётчик, когда сидит в кабине самолёта и держит штурвал. Махнуть бы на всё рукой, залезть в кабину, надвинуть поплотнее пилотку, чтоб ветром не сдуло, — и фьють!.. Помашу сначала крыльями над своим домом — мама выскочит на крыльцо, крикнет: «Куда ты,
Ваня?» — «Воевать, мама!» Пролечу на бреющем над всей деревней и — в бой. И ещё долго будут говорить все, как я прилетал на своём самолёте».
И вдруг Ваня и правда почувствовал себя настоящим лётчиком.
Легко, будто делал это всю жизнь, вскочил в кабину самолёта, дал газ, и вот уже несётся его верная машина в бой, а против неё — три фашистских истребителя. И сошёлся Ваня Дудкин с ними в неравном бою… Вот один фашист отвалил в сторону — дымит, чёрный шлейф за ним тянется… Вот другой… Вот третий… Выиграл этот неравный воздушный бой Иван Дудкин, и когда, счастливый, возвращался на базу, окликнул его начальник караула — наш лейтенант.
- Предыдущая
- 8/29
- Следующая
