Даурия - Седых Константин Федорович - Страница 107

• Предыдущая
• 107/203
• Следующая

— Есть такое дело, — лихо откликнулся Антошка. Он плюнул на ладони, круто развернул свой «Чандлер» и начал выжимать из капризного мотора все, что он мог дать. Прядка русого чуба все время падала Антошке на мокрый лоб, закрывала глаза. Он откидывал ее, исступленно горланил:

— Поболеешь да помрешь, от Антошки не уйдешь!

Завидев настигающий их автомобиль, всадники сорвали с себя винтовки и залпом выстрелили по нему. «Чандлер» сразу резко сбавил ход, его стало заносить вправо. Антошка выглянул из кабины, забористо выругался:

— Вот собаки. Прямо в колесо потрафили, камера спустила. Чесани их с пулемета, товарищ Улыбин.

Василий Андреевич с крепко закушенной губой припал к пулемету. Целясь повыше голов, дал по всадникам длинную очередь. Они бросили овец и рассыпались по степи, отчаянно настегивая коней.

Антошка выскочил из кабины с домкратом в руках. Ругаясь, стал устанавливать домкрат под заднюю ось, чтобы снять колесо и заменить его запасным. Василий Андреевич поспешил к нему на помощь. Но как ни торопились они, а смена колеса оказалась делом мешкотным. Всадники за это время сумели скрыться из виду.

Бурят завернул отбитых овец и подъехал к автомобилю. Он оказался скуластым, с малиновыми щеками стариком. Сняв с бритой головой остроконечную шапку, отороченную по низу белой мерлушкой, старик поздоровался, с обидой в голосе спросил:

— Пошто такое деется, товарищ начальник? Так, однако, вконец позорят. Беда, до чего дожили. Куда деваться-то, кому жаловаться?

— Ну, заныл, вольный сын степей, — вытирая паклей свои замазанные руки, презрительно бросил Антошка. Василий Андреевич глянул на него так, что он сразу прикусил язык и в припадке необыкновенного усердия снова полез под машину. Василий Андреевич спросил старика:

— Как вас зовут-величают, товарищ?

— Намжилом зовут, величают Гармаевичем, — приосанился старик на своем обитом серебряными бляхами седле.

— Так вот что, Намжил Гармаевич. Людей, хотевших тебя ограбить, мы обязательно разыщем. За такие дела пойдут они под суд ревтрибунала. В Красной гвардии подлецам места быть не должно и не будет. Ты это всем своим сородичам передай.

Старик покачал головой, укоризненно спросил:

— Пошто так говоришь?

— А что такое? — удивился Василий Андреевич.

— Однако, говорить так только самый главный ваш начальник может. Его боятся, его слушаются. А тебя кто послушается, если ты шишка на ровном месте?

Василий Андреевич рассмеялся:

— Вот тебе раз! Да откуда вы знаете, Намжил Гармаевич, кто я такой? Может, я-то и есть главная шишка.

— Э, гражданин-товарищ, однако, брось смеяться. Где тебе в большом табуне главным бараном быть. Главный-то ведь у вас Лазоев будет? А с Лазоевым тебе где равняться?

— Да отчего же, Намжил Гармаевич?

— Оттого, что у Лазоева голова побольше твоей будет. Лазоев, говорят, беда башковитый. Сквозь землю видит.

Василий Андреевич и вылезший из-под машины Антошка невольно рассмеялись. Разобиженный их смехом, бурят сердито сплюнул, махнул рукой:

— Ну, прощайте. Спасибо за выручку, — ударив коня нагайкой с черенком из козьей ножки, он поскакал к своему гурту.

Василий Андреевич покачал головой и велел Антошке ехать быстрее на станцию.

На станции стояла знойная тишина полудня. Томясь от жары, все живое там искало в этот час благодатной тени, отсиживалось в помещениях, в распахнутых настежь воинских теплушках. Зеленый штабной вагон стоял напротив поврежденной снарядом водокачки. На ступеньке его сидел и клевал носом дежурный ординарец в расстегнутой гимнастерке.

Антошка бесшумно подкатил к самому вагону и тремя короткими резкими гудками известил о своем прибытии. Ординарец, гремя шашкой, спрыгнул со ступеньки, замер навытяжку.

— Какого черта как столб торчишь! — напустился на него любивший покомандовать Антошка. — Не видишь, что помощнику командующего умыться надо. Давай неси ведро воды, да похолодней, тетеря газимурская.

Ординарец схватил в тамбуре жестяное ведро и побежал на водокачку. Антошка глядел ему вслед, самодовольно улыбаясь. Из вагона вышел Лазо, как всегда бодрый и подтянутый.

— Как поездили? — спросил он, дружески улыбаясь Василию Андреевичу.

— Удачно, если не считать одного происшествия на обратном пути. — И Василий Андреевич рассказал ему о попытке неизвестных людей угнать овец у бурята.

— Так и знай, что это какие-то казаки отличаются, — сказал возмущенный Лазо.

— Нет, зря ты на моих земляков думаешь. Были это не казаки.

— Как же ты мог узнать об этом?

— Очень просто. Казаки никогда не обрезают своим коням хвостов. А эти все на куцехвостых конях гарцевали. Я таких коней у нас раньше не замечал. Думаю, что это какая-нибудь новая часть отличается.

— Едва ли, за последние дни к нам все пехота едет. А кавалерии давно не было.

— Разыскать этих мерзавцев надо. Сегодня же займусь этим.

— Обязательно: мародерство нужно выводить под корень, — сказал Лазо и спросил: — Ну, а как там аргунцы действуют?

— Вчера только растрепали наголову полк баргутской конницы! Если бы все части дрались у нас как они, давно бы мы покончили с атаманом.

— У нас не хуже дерутся и рабочие отряды. У них меньше умения, а стойкости и революционной сознательности гораздо больше, чем у казаков.

Василий Андреевич ничего ему не ответил, но чуть приметно улыбнулся. Знал он, что к казакам Лазо относится с предубеждением, как к людям, которые не раз помогали царю нагайкой и шашкой.

Запыхавшийся ординарец вернулся с полным ведром воды. Василий Андреевич разделся до пояса, и Антошка стал поливать ему на руки прямо из ведра. Умывшись, досуха вытерся, поблагодарил ординарца и Антошку и вместе с Лазо пошел в вагон.

— Как насчет того, чтобы пообедать? — спросил он у начальника хозяйственной части штаба, пожилого красногвардейца Аверьяныча.

— Сейчас сообразим, — заговорщически подмигнул ему Аверьяныч с таким видом, что можно было подумать, будто через минуту на столе появится по крайней мере жареный баран. Но вся суетня Аверьяныча закончилась тем, что он положил перед присевшим к столу Василием Андреевичем краюху черного хлеба и котелок с гречневой кашей. Каша была холодная, и положенный в нее кусок бараньего жира лежал и не таял.

— Да ты бы хоть подогрел эту размазню, — сказал Аверьянычу Лазо. — С такой еды у тебя Василий Андреевич ноги скоро протянет.

Аверьяныч схватил было котелок, чтобы идти разогревать кашу, но Василий Андреевич остановил его:

— Не надо, не надо. В такую жару холодное лучше.

Пододвинув к себе котелок, он принялся есть и похваливать невкусную, всем давно надоевшую кашу.

Пообедав, он велел подать себе коня и поехал выяснять, что за люди мародерствовали в степи.

Перед вечером в вагон к Лазо ввалился грузный и широченный в плечах мужчина с рыжими, торчащими, как пики, усами, с маузером на бедре и двумя гранатами у пояса. На ногах у него были лакированные с пузатыми голенищами сапоги, на голове дорогая каракулевая папаха с алым верхом.

— Здорово! — приветствовал он Лазо густым скрипучим басом.

— Здравствуйте, товарищ!

— Ты, что ли, будешь Сергей Лазо?

— Да, чем могу служить?

— Я Лавров, командир отряда иркутских анархистов. Прибыл сегодня с моими хлопцами бить Гришку Семенова.

— Очень рад, — вежливо, но сухо сказал Лазо, разглядывая Лаврова внимательными, ничего не упускающими глазами. А Лавров бесцеремонно развалился в кресле у стола, оглядел вагон и с сожалением произнес:

— А ты, паря, бедно живешь, очень бедно. Хвати, так гостя-то и угостить нечем. Не годится так командующему фронтом жить.

— Ну и что же из этого следует?

— То и следует, что не живешь соответственно чину.

— А вы что же, собственно, в гости ко мне прибыли или за назначением? — задетый его словами, спросил Лазо.

— Экий ты, братец, строгий. Сразу и в амбицию вламываешься, — принялся Лавров раскуривать фарфоровую трубку с длинным мундштуком. Раскурил, затянулся два раза и спросил: — Обедом-то, надеюсь, угостишь?

• Предыдущая
• 107/203
• Следующая