Даурия - Седых Константин Федорович - Страница 82

• Предыдущая
• 82/203
• Следующая

Наталья подала ему ледяную воду. Он выпил весь ковшик, запрокинул на желтую подушку свою буйную головушку и уставился глазами в прогнувшийся, плохо выбеленный потолок. На правом виске скоро-скоро пульсировала у него синяя жилка да чуть подергивалось веко правого глаза.

— Ну, Никита, давай спи. А с Кехой мы завтра по-другому поговорим, — сказал ему, подымаясь уходить, Тимофей.

— Сон придет, так усну, а не придет — куролесить буду.

Тимофей и Гагарин попрощались с Натальей и ушли. Никита закинул под голову руки, закрыл глаза, дыша неровно и часто. Наталья убавила в лампе огонь и стала расплетать свои волосы, глядясь в расколотое зеркало, висевшее на стене. Вдруг Никита сел на кровати и обратился к ней с вопросом:

— Наталья, ты меня любишь?

— Еще спрашивать вздумал. Разве без этого не знаешь?

— Да как же ты меня можешь любить, ежели мне сегодня у всех на виду в глаза наплевали, а я сдачи не дал?

— Не чуди, Никита, не чуди. Никто тебе в глаза не плевал.

— Ну, ежели не в глаза, так в душу наплевали. А это в сто раз обиднее. Понимаешь ты, дура? — И, пересев с кровати на стул, Никита начал торопливо обуваться.

Наталья метнулась к нему, схватила его за руки.

— Отстань лучше, — прикрикнул на нее Никита, — а не то вперед Кехи пришибу.

Но Наталья держала его за руки и все старалась уговорить.

Тогда он оттолкнул ее от себя с такой силой, что она ударилась головой об угол шкафа и упала на пол, потеряв сознание.

Надев сапоги и шинель, Никита сорвал с простенка свою винтовку и выбежал из избы.

От Косых, изрядно подвыпив, компания повалила на Подгорную улицу. Захмелевшие бабы мели подолами дорогу. Толстая, в белой кашемировой шали, казачка пустилась в пляс. За ней важно, как индюк, вышагивал Канашка Махраков, наигрывая на скрипке. А вслед за ними широко рассыпались по улице казаки.

В узком, скользком проулке и повстречался бабам Никита. В руках у него блеснула в свете месяца винтовка. Канашка уронил из рук смычок и, обмирая от страха, залебезил перед ним:

— Никита Гаврилович, друг фарфоровый, заворачивай с нами.

— Вот прикончу кого надо, тогда на поминках и выпью.

Как овцы от волка, шарахнулись от Никиты бабы. Они так переполошились, что разбегались молча. Криком они боялись обратить на себя гнев Никиты.

Из-за угла, прямо на Никиту, споря с фронтовиками, вышли Иннокентий, Платон и другие старики.

— Кустов! — закричал Никита. — Молись Иисусу Христу. Я из тебя сейчас мяса наделаю.

Сверкнул огонь. Выстрел охнул коротко и грозно. И не замерло еще гулкое эхо, как истошно заголосили бабы:

— Ой, ой, родимые!

— Убили-и!

— Караул!..

Крякнул Иннокентий, словно удивленный чем-то, повернулся на одной ноге, как в удалецкой пляске, и опрокинулся навзничь, грабастая руками рыжий снег.

Далеко позади шальная пуля нашла еще одного человека: попал под нее бравый Петрован Тонких. Пуля вошла под левый его сосок, вырвала на спине величиною с блюдце дыру.

Послав в студеное лунное небо раз за разом четыре торопливых выстрела, Никита бросился под бугор к Драгоценке. За ним гнались фронтовики.

Убитых подобрали, тяжко топая сапогами, занесли в дом Кустовых. Растрепанная Анна Васильевна, завыв по-волчьи, грохнулась в обморок на залитый липкой кровью труп мужа. Платон Волокитин сорвал со стены кустовскую берданку, с перекошенным злобой лицом придушенно сказал:

— Чего, старики, смотрите? Бить их надо, давить, как бешеных собак…

Многочисленная родня убитых, хватая шашки, ружья и топоры, кинулась искать Никиту. Его растерзали бы на месте, но он успел скрыться. Прибежав домой, заседлал он коня и, не заходя в избу, не простившись с женой, ускакал из поселка неведомо куда. Наталья, очнувшись и подбежав к окну, увидела, как он выводил коня за ворота. Накинув на плечи шубейку, вылетела она за ограду, заголосила:

— Никита!.. Да Никита же! Куда это ты?

Только звонкий гул карьера донесся ей в ответ. Ломая руки, стояла она у ворот, глядя в ту сторону, где замирал топот Никитиного коня.

— Убежал? — мрачно спросил подоспевший Платон. — Успел, гад, а то бы мало добра было… Да ничего, пускай другие за него ответят. Ты ответишь!.. — рванул он к себе Наталью.

Наталья рухнула на колени, схватилась за щегольские Платоновы сапоги.

— Платон Леонтьевич, голубчик… Я-то тут при чем? Смилуйся…

— Бей, чего смотришь! — крикнули из толпы.

— Не смей трогать бабу! — раздался властный окрик. У ворот круто остановил коня Каргин. В правой руке его мерцал оголенный клинок. Толпа шатнулась, глухо ворча.

— Вы это что, казаки? — спросил Каргин. — Вы с ума посходили? Над бабой издеваться вздумали… Герои, умники! Да отпусти ты ее, Платон, а не то… — Каргин взмахнул над головой клинком.

— Нашел за кого заступаться, — хрипло бросил Платон. Он выпустил Наталью из рук и пошел прочь, опираясь на берданку.

Утром, чуть свет, заметались по поселку конные десятники, сзывая мунгаловцев на сход.

Когда Тимофей Косых и встреченный им по дороге Роман подошли к сборной избе, там уже глухо волновалась большая толпа. У многих были с собой шашки и берданы. Тимофея и других фронтовиков встречали откровенно неприязненные, настороженные глаза. Вновь пришедшие поздоровались, но мало кто ответил на их приветствие. Только сидевший в сторонке на завалинке Семен Забережный радушно поздоровался с Тимофеем. Пожимая ему руку, он покосился на шумевшую больше всех кучку верховских богачей и тихо сказал:

— Наделал Никита шуму. Вы, ребята, того… поберегитесь. Богачи тут шибко народ распалили.

— Ничего, мы не из робкого десятка. Себя в обиду не дадим, — ответил Тимофей, едва приметным движением нащупывая в кармане шинели «смит-вессон».

Роман Улыбин наклонился к нему, шепнул:

— Ты погляди, как за одну ночь посёльщики переменились. Вчера чуть было на руках вас не носили, а нынче рожу на сторону воротят.

— Обойдется, не робей.

Большинство фронтовиков сгрудилось возле Тимофея. Только несколько человек из зажиточных, среди которых выделялся гвардеец Максим Лоскутов, демонстративно держались в стороне.

— Эти уже перекрасились, — кивнул на них головой фронтовик Гавриил Мурзин, поправляя на голове папаху.

Сход открыл брат Иннокентия Кустова, Архип, большеротый, с разлапистой бородой старик. Он поднялся на скрипучее крыльцо, грузно оперся на крашенные охрой перила и, оглядев толпу заплаканными глазами, закричал:

— Так вот, господа старики!..

— Теперь господ нет, теперь товарищи! — перебил его Мурзин.

Архип огрызнулся:

— Серый волк с косогора тебе товарищ.

— Погубили двоих людей, да еще в товарищи лезут.

— Он с тобой курей не воровал, чтобы его товарищем звать.

— Хулиганы…

— Уголовщики…

Сход загудел непримиримо, грозно.

— Говори, Архип!.. Просим.

— Так вот, говорю я, собрались мы тут по случаю кровавого дела. За что, спрашивается, казаков порешили? За что их детей сиротами сделали? — Голос Архипа рвался от волнения, он часто и судорожно глотал ртом воздух.

— Надо было Иннокентию на язык повоздержаннее быть, всякими обидными словечками не кидаться. Никита, он газами немецкими травленный, пулями в семи местах меченный, а Кеха его облаял, по-хамски разговаривал с ним, — снова перебил его Мурзин и, обращаясь ко всем, сказал: — Никиту я не одобряю, старики. Нализался он и наделал беды. Только скажу я тут и старорежимцам, которые сейчас на всех на нас орут: никому мы себя оскорблять не позволим. Давайте разговаривать по-людски.

— Ишь ты, чего захотел! — крикнули из толпы богачей. — Убили человека, да еще хотите, чтобы вас за людей считали, по имени-отчеству величали. Туза бы вам на спину да за решетку!

На крыльцо поднялся запыхавшийся Сергей Чепалов, замахал руками:

— Что же это такое получается? Выходит, нас всех таким манером перебить могут. Кого захотят, того и ухлопают. Разве это порядок? Надо нам об этом, старики, свое слово сказать.

• Предыдущая
• 82/203
• Следующая