Даурия - Седых Константин Федорович - Страница 88

• Предыдущая
• 88/203
• Следующая

— Вот за это люблю… — повеселел Федот. — Спасибо тебе, Тимошка. А кресты мне в таком разе не помеха.

— Верю, Федот, верю.

— А раз веришь, пойдем выпьем.

Старики, посмеиваясь, наблюдали за ссорой фронтовиков. Многие из них в душе были недовольны вмешательством Тимофея. Им хотелось, чтобы Федот проучил «краснопузых», как окрестили они фронтовиков, более основательно. Об этом думали Платон и Епифан Козулин у сторожки, Елисей Каргин, наблюдавший за дракой из окна своего дома, и многие другие. Только Северьян да Семен Забережный были рады появлению Тимофея. Северьян не одобрял поведения фронтовиков и сочувствовал Федоту, но он терпеть не мог драк. А Семен Забережный жалел, что фронтовики умеют пить, да не умеют себя сдерживать. Он сочувствовал им и охотно разговаривал с ними, все стараясь понять, каких перемен нужно ждать теперь в жизни.

Тимофей и Семен увели фронтовиков по домам. Федот пошел надеть другую рубаху. Старики, решив, что смотреть больше не на что, также стали расходиться. У качелей остались только парни и девки.

А поздно вечером, когда Тимофей вернулся с игрища и лег спать, его разбудил перепуганный Платон:

— Беда, паря Тимофей, — сказал он, как только вышел к нему Тимофей на крыльцо.

— Какая?

— Федотку убивают.

— Кто?

— Да узнал я двоих, Гавриила и Лукашку. Заявились к нам с винтовками, давай дверь с крючьев срывать. «Подавай, кричат, Федотку, а то раскатаем по бревнышку». Федотка услыхал, да и выпрыгнул в кухне из окна. Его они заметили, да и начали по нему палить. Три раза стреляли. Только, кажись, не потрафили. Убежал он… Как же, паря, так-то! — возмущался Платон. — Перепугали моих ребятишек, как бы уродами их не сделали. Ведь это самое последнее дело — пальбу устраивать. Пуля, она в Федотку-то не угодит, а кого-нибудь со стороны свалит…

Тимофей никак не ожидал этого. И Гавриил и Лукашка обещали ему больше не связываться с Федотом. А теперь вон на что решились. Нужно было что-то делать. И Тимофей надумал. Заседлав коня, он поскакал в станичный совдеп к Кушаверову. Кушаверов решил, что виновников нужно обезоружить и предать суду. Утром во главе взвода орловских фронтовиков прискакал он в Мунгаловский. Всех, кто гонялся за Федотом, обезоружили, и Кушаверов заявил, что их будут судить по революционным законам. Когда он уехал, обезоруженные пришли к Тимофею.

— Отличились, ребятки? — встретил он их вопросом. — И не стыдно?

Мурзин обреченно махнул рукой:

— Какое там не стыдно… Легче сквозь землю провалиться… И как это Кушаверов так скоро дознался!

— Я к нему ездил.

— Ты? Вот так товарищ! Ну, не ожидали мы от тебя этого, Тимофей.

— А вы хорошо сделали? Ведь вы Советскую власть ославили, охулку на нее положили. А в таком разе я и отца родного не пожалею. Один дурак порешил двоих, озлобил против нас весь народ. А тут еще вы надумали самосуд устраивать.

— Вино попутало, все оно, окаянное, — согласился Мурзин. Но Лукашка все еще храбрился, не видя ничего особенного в своем поступке. Он принялся кричать на Тимофея:

— И ты перекрасился? Тебе Федотка дороже нас сделался. Ну погоди!..

— Ты меня не пугай, — оборвал его Тимофей. — Тут тебе не шутки. Раз ты становишься поперек нашей власти, пакостишь ей, тут жалости быть не может.

— Ничего я не пакостил.

— Не пакостил?.. Да вы столько опять наделали, что не скоро расхлебаешь. Федотка нам не враг. Просто парню жалко со своими крестами вдруг расстаться. Только все равно, не сейчас, так потом расстанется. У него сейчас ум за разум зашел, голова закружилась. А вы убивать его вздумали. Не там вы врагов видите.

Лукашка сдал. Он более спокойно проговорил:

— Так-то оно так, а зачем же у нас оружие отобрали? Не имеют они на это правое. Мы жаловаться поедем. Чем мы теперь при случае буржуев бить будем? Ведь нас теперь голыми руками передавить могут.

— Не об этом теперь забота, — сказал Мурзин. — Страшно делается, как подумаю, что нас, дураков, своя власть судить будет.

— Это верно. Нас судить, а сволочь всякая над нами смеяться будет. Ух, гады!.. — снова закипятился Лукашка.

— А вы раньше времени голов не вешайте, — утешил их на прощание Тимофей.

На качелях с веселой песней качались девки. Ветер с Драгоценки трепал их цветные юбки, платки на плечах и ленточки в косах. Вешнее солнце освещало счастливые, возбужденные лица девок, сияло на запястьях и серьгах. Скрипела, гнулась толстая матка, глухо гудели козлы, а девки бесстрашно раскачивались все пуще и пуще. На концах широкой доски, у веревок, стояли самые отчаянные. При взлете они оказывались на мгновение выше матки и широко раскрытыми глазами видели через нее не только ближние сопки, но и площадь, и дома, и улицы, усеянные праздничными группами людей. При щемящих сердце падениях девки испуганно вскрикивали, жмурили глаза, но все не унимались. Внизу стояли парни и подзадоривали:

— А ну, Ольга, поддай!

— Не сдавайся, Манька! Укачай их, чтобы голова скружала…

На одном конце доски стояла смуглая, с гибким и стройным телом девушка в ярко-алой шелковой блузке и полосатом платке. Захлебываясь от ветра, жмуря большие сияющие глаза, не переставая беспричинно смеяться, взлетала она над маткой, распрямлялась, сгибая в коленях тесно сжатые ноги, сильным резким движением разгоняла качели быстрей и быстрей. На лице ее было выражение такой неуемной радости и подмывающего веселья, что подошедший к качелям Тимофей Косых невольно залюбовался на нее. Не отрываясь, глядел он на девичьи руки, словно вылитые из бронзы, на смоляные локоны, выбившиеся из-под платка. Скоро девушка заметила, что Тимофей пристально разглядывает ее. Она повернулась и смело встретила лучистыми горячими глазами его взгляд. В следующий раз, пролетая мимо него, она что-то крикнула и зарделась, но слова ее потонули в визге и хохоте девок.

«Вот это деваха! — с восхищением, не переставая наблюдать за ней, подумал Тимофей. — Обязательно заговорю с ней».

Вдоволь накачавшись, девки уселись отдыхать на устроенных возле качелей лавках, шепчась и пересмеиваясь. Но посидеть им пришлось недолго. Назарка Размахнин широко развел свою зеленомехую гармонь и грянул залихватскую «барыню», подмывающую ринуться в круг и плясать, плясать до упаду. Парни не вытерпели и понеслись приглашать девок. Не отстал от них и Тимофей. Подбежал он, опередив других, к приглянувшейся девушке и, молодцевато стукнув каблуками, пригласил ее плясать. Она согласилась. Схватив за руку, увлек ее Тимофей в круг и тут только почувствовал по размашистому стуку в груди, что он взволнован. И он не в шутку упрекнул себя: «Старик-старик, а сразу помолодел, как по душе девку увидел».

Во время пляски, улучив минутку, Тимофей наклонился к девушке и тихо спросил:

— Вы здешняя будете?

Она кивнула.

— Чьих будете?

— Мунгалова.

— А как зовут?

— Все так же.

— Да как же все-таки?

— Феней.

— А где вас не видно было?

— Я весь пост на заимке со скотом прожила.

— И не надоело?

— Надоело, да еще как… Радехонька, что домой вырвалась.

— До службы я вас как будто не встречал.

— Ой, врешь!.. — рассмеялась озорно Феня. — Встречал. Как-то один раз на свадьбе… — Она не досказала. Пляска кончилась, и девки бросились к лавкам. Феня последовала за ними, крикнув на прощание:

— Потом скажу!..

После ужина Тимофей заторопился на вечерку, надеясь повстречать там Феню. Когда он пришел, вечерка была в разгаре. В избе плавали табачный дым и желтая пыль избитой множеством ног в труху соломы, которой был устлан пол.

Тимофей остановился у порога, поискал Феню глазами, но не увидел. Только когда в избе стало на минутку тихо, он услыхал ее голос. Она сидела в кути, где хозяйка избы старуха Шулятьиха курила длинные, толстые цигарки из крепчайшего самосада и рассказывала какую-то бывальщину. Тимофей протиснулся в куть, поздоровался с Шулятьихой за руку.

• Предыдущая
• 88/203
• Следующая