Отчий край - Седых Константин Федорович - Страница 69

• Предыдущая
• 69/142
• Следующая

— Говорят, гостиница раньше была.

— Это при царе, а при белых тут семеновская контрразведка помещалась. В подвалах арестованных битком набито было. Там их пытали, там и в расход выводили. Семеновцы и сожгли его, чтобы замести следы.

На ступенях скупо освещенного одноэтажного дома со стеклянными дверями шумела и толкалась большая толпа девушек, военных и штатской молодежи. Рядом с дверями висели два ярко намалеванных плаката.

— Что это за плакаты? Не знаешь?

— Это не плакаты, товарищ Улыбин. Афиши это. Здесь иллюзион находится. Живые картины показывают. Видали или не доводилось?

— Сроду не видал. Надо будет как-нибудь собраться.

— Обязательно сходите. Не пожалеете, — сказал ординарец.

В штабе НРА Роман предъявил свои документы дежурному командиру с красной повязкой на рукаве суконного френча с большими накладными карманами на боках и на груди.

— Присаживайтесь, товарищ. Прошу минуточку обождать. Сейчас я доложу о вас, — сказал он вежливо и стал звонить по стоящему на столе телефону.

— Товарищ начальник штаба, докладывает дежурный по штабу Верещагин. Здесь прибыл командир Одиннадцатого партизанского полка товарищ Улыбин… Немедленно проводить? Слушаюсь…

Начальник штаба Остряков, бритоголовый коренастый мужчина средних лет в синих бриджах и белых бурках с загнутыми голенищами, встретил Романа посреди просторного кабинета. На малиновых петлицах у него были нашиты красно-синие ромбы, над левым карманом коричневого френча сверкал орден Красного Знамени на алой розетке.

— Здравствуйте, товарищ Улыбин! — крепко пожимая Роману руку, радушно сказал он. Глаза его доброжелательно улыбались. — Рад познакомиться. Прошу садиться.

Роман присел к столу на обитый коричневой кожей стул с высокой резной спинкой. Пока Остряков задергивал на стрельчатых окнах шелковые шторы, Роман разглядывал кабинет с лепным потолком и хрустальной люстрой, с большой картой Дальнего Востока на стене.

— Когда прибыли, товарищ Улыбин? — усаживаясь за стол, уже официально спросил Остряков.

— Сегодня в одиннадцать часов.

— Как устроились на новом месте?

— Хорошо. Встретили нас, как полагается.

— Так и должно быть. Сколько людей в вашем полку?

— Всего четыреста пятьдесят. Почти половина разъехалась по домам.

— Как настроены бойцы? Охотно идут в Народно-революционную армию?

— Настроение неплохое. Война, конечно, надоела, но понимают, что служить надо.

Остряков постучал по столу спичечной коробкой, помедлил и спросил:

— Скажите, товарищ Улыбин, вы были выборным командиром полка?

— Нет, меня не выбирали. Командовать полком меня назначил наш комкор Кузьма Удалов, а штаб партизанской армии утвердил мое назначение.

— Как отнесутся ваши партизаны к тому, что командовать полком будет назначен другой товарищ?

Роман вспыхнул, выпрямился на стуле, резко ответил:

— Не могу знать. Сам я готов служить кем угодно и где угодно, а о бойцах ничего не скажу. Но думаю, что никакой бузы не будет. Ребята поймут, что так надо.

— Я очень рад, что вы отнеслись спокойно к моим словам, — усмехнулся Остряков, от которого не ускользнуло, как дернулся на стуле Роман. — Хорошо, что вы не переоцениваете себя, не ударяетесь в амбицию. Мы вас знаем и ценим. Вы показали себя способным командиром партизанского полка. Мы собираемся послать вас в военно-политическое училище, а на ваше место назначим командира, имеющего специальное военное образование. Мы создаем регулярную армию, и нам нужны командиры, знающие свое дело, способные научить бойцов всему, что требуется в современных условиях… Кстати, какое у вас образование?

— Учился пять лет. Окончил двухклассное станичное училище.

— Значит, человек вы достаточно грамотный. Думаю, что дело с вашим зачислением в училище будет легко улажено. Подучитесь, а там снова пойдете командовать батальоном или полком… Завтра к вам прибудет новый командир. Сдадите ему полк, а сами явитесь в распоряжение начальника отдела кадров товарища Головина.

От Острякова Роман вышел обиженный и возмущенный. Ему казалось, что Остряков разговаривал с ним пренебрежительно и поступил совершенно несправедливо. «Выходит, не гож я стал. Учиться отправляют, — думал он с горьким смешком. — Поучат, а потом еще поглядят, куда можно будет сунуть. Только я им не писарь, не интендант, а боевой командир. Я человек известный, меня все Забайкалье знает. Воевал не хуже других. Недаром Удалов меня в пример ставил. А тут живо рассудили по-своему. Явились на готовенькое, забрали все в свои руки и распоряжаются, — горячился он, имея в виду всех, кто пришел в Забайкалье с Пятой Армией, забыв о том, как долго и страстно ждал ее прихода вместе со всеми.

— Ну, как дела, товарищ Улыбин? Все в порядке? — спросил его дожидавшийся с конями у подъезда ординарец.

— В порядке… С полка сняли. Учиться отправляют. Нам, говорят, неграмотные не нужны.

— Да что они, безголовые, что ли? Такими командирами швыряются, — не очень искренне возмутился ординарец. — А вы шибко не расстраивайтесь. Учиться дело неплохое. Подучитесь, а там, глядишь, и на дивизию поставят.

— Поставят, дожидайся… Ты вот что. Поезжай куда-нибудь на постоялый двор, я тут пройдусь в одно место. Только скажи, где тебя искать потом?

— На Албазинской улице. Спросите постоялый двор Мошковича. Это недалеко от главной.

Ординарец уехал, а Роман пошел разыскивать дядю Василия Андреевича в Дальбюро ЦК РКП(б). На работе дяди не оказалось. Узнав его адрес, Роман решил побывать у него на квартире.

У ворот городского сада, недалеко от ресторана «Сибирское товарищество», повстречался Роману командир Второго полка Косякович в сбитой набекрень папахе и распахнутой борчатке. От него изрядно разило вином.

— Здорово, Улыбин! — обрадованный неожиданной встречей, закричал Косякович. — Откуда ты тут взялся? Я слышал, что тебя на Ононе стоять оставили, а ты по Чите слоняешься.

— Перебросили нас вчера на Песчанку.

— А сейчас откуда?

— Из штаба НРА, от Острякова.

— Ну и как? Оставили командиром, или тоже по шапке дали?

— По шапке. Учиться, говорят, пойдешь.

— Вот и мне то же самое сказали. А как в моем возрасте учиться? Да я одну таблицу умножения, хоть на куски меня режь, не выучу. Она у меня еще в детстве охоту к ученью отбила, а теперь и подавно. Выходит, надо мне домой подаваться. А что я там буду делать? Ни избы, ни хозяйства не осталось. Там у меня только больная баба да голодные ребятишки. Придется, должно быть, в работники или сторожа идти. Как был, выходит, Косякович голью перекатной, так и останется. За что же я тогда, Улыбин, воевал? За что шесть лет лоб под пули подставлял?

— Врешь, знаешь, за что головой рисковал, — усмехнулся Роман. — Не прикидывайся глупым.

— Я не прикидываюсь, я правду говорю. Раньше знал, а теперь ни черта не понимаю. Подсунули нам вместо советской власти какой-то буфер, министров над нами поставили. Как думаешь, всерьез это затеяли?

— Конечно, всерьез. Только буфер этот ненадолго.

— Ну, это вилами на воде писано. Ты вот походи по городу да посмотри, что здесь творится. Здесь, брат, появились на божий свет такие партии, о которых мы и думать забыли. Я здесь одних центральных комитетов этих партий чуть не дюжину насчитал. А всем им советская власть поперек горла стоит. Дадут им волю, и все они на старый лад повернут. До того они нас доведут, что царя себе выбирать заставят. Раскатать бы их всех к такой матери, чтобы и не воняло ими.

— Брось горячку пороть, товарищ Косякович. Надо пожить да посмотреть, что дальше будет. По-моему, Ленин зря бы на этот буфер не согласился. Он побольше нашего знает, подальше видит.

— Согласиться он согласился, это верно. А только откуда нам знать, что все здесь делается, как Ленин думал?

— Ну, ладно, Петр Ильич. Рад был повидаться с тобой, а теперь извини. Некогда мне. Надо на Песчанку возвращаться.

— Нет, ты постой, постой. Чего же так-то? Поговорим давай.

• Предыдущая
• 69/142
• Следующая