Монмартрская сирота - Буссенар Луи Анри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/65
• Следующая

Во время одной из непринужденных послеобеденных бесед Элизе показалось, что Стальное Тело, обычно нежный и сдержанный, был несколько возбужден.

Она чувствовала, ощущая какое-то беспокойство, что и у нее нервы напряжены.

Воздух был тяжел и удушлив, как перед грозой, и это обстоятельство, очевидно, немало содействовало приподнятости настроения молодых людей, столь здоровых духом и телом, столь чуждых всяким припадкам неврастении.

Они сидели так близко, что почти касались друг друга.

Стальное Тело смотрел на нее любящим взором и говорил с увлечением.

Элиза слушала, склонив немного голову и время от времени поднимая на него чистый взгляд, который придавал ее лицу выражение немой упоительной ласки.

Они говорили о любви.

— Итак, Эдуард, вы еще никогда не любили? — спросила его Элиза своим музыкальным голосом.

— Никогда! Но я превосходно понимаю это нежное и вместе с тем бурное чувство — источник стольких мук и страданий!.. Чего только не делает оно с человеком! Оно внушает ему преданность, доходящую до самоотверженности, вызывает в нем ревность, порождает ненависть, облагораживает или возбуждает самые дурные инстинкты… Оно гнетет душу или уносит ее в беспредельную высь и всегда заполняет жизнь!

— Так это и есть любовь? — спросила она по-детски наивно.

— О нет, это еще не все; но у меня, грубого авантюриста, не хватает слов для выражения всего, что я чувствую.

— По-вашему, в любви — высшее благо?

— Да, но и величайшая мука. Впрочем, что мука?.. Счастлив тот, кто любил! Но еще счастливее, кто любит!..

— Пожалуй, но мне кажется, что любовь, в сущности, эгоистическое чувство.

— Как бы то ни было, она благороднее и сильнее всех человеческих страстей и господствует над ними. Под ее влиянием гордый становится скромным, скупой — щедрым, строптивый превращается в покорного, трус — в героя. Любящему человеку безразлично все, что не касается любимого существа, даже то, что раньше было главным смыслом его жизни. В то же время в его глазах приобретает значение чего-то священного любая деталь, имеющая прямое или косвенное отношение к предмету страсти.

Элиза с увлечением слушала пылкую речь ковбоя, голос которого то громкий и могучий, то тихий и нежный проникал ей в самую душу.

Мало-помалу ею овладело волнение, заставившее чаще вздыматься ее грудь и ускорившее биение сердца.

Она была почти уверена, что он обращается к ней… Что любимое существо, о котором он говорил, — она, Элиза, маленькая Элиза, которую так увлекали пленительные слова любви… И она втайне радовалась этому.

— Да, — продолжал Стальное Тело, — любовь, как я ее понимаю… и как ее чувствую… — прибавил он незаметно для самого себя, но тотчас же оборвал начатую фразу, заметив, что Элиза сначала зарделась, а затем страшно побледнела.

— Что с вами, дорогая Элиза? — спросил он девушку, не прибавляя, как обычно, к имени мисс или мадемуазель.

Элиза не заметила этой фамильярности, столь естественной она ей казалась.

— Ничего, Эдуард… Я вас слушаю… я очень счастлива… Говорите!.. Говорите еще, мой друг!..

Он придвинулся еще ближе и с тем же жаром продолжал говорить о счастье и радостях высокой, чистой любви, делясь с ней всеми испытываемыми им ощущениями.

Безмолвная, очарованная, слушала Элиза его пламенные излияния и думала:

«Да, это так… Можно подумать, что он читает мои мысли… Я испытываю то же самое. Неужели это любовь?..»

Сердце ее тревожно забилось. Заволакивавшая ее мысли завеса как-то внезапно упала, и она боязливо и радостно призналась самой себе: «Я тоже люблю! О да, я люблю его!»

Стальное Тело, все больше и больше воодушевляясь, овладел ее рукой, не встретив сопротивления.

— Элиза, дорогая, любимая… — порывисто заговорил он. — Это вас… вас я люблю всей душой… Я вас обожаю! Мне хочется посвятить вам все свои силы… Быть вашим рабом… Защищать вас до последней капли крови… Умереть за вас… Элиза… Моя любимая Элиза!..

Она не могла противиться обаянию его страстных речей и чувствовала, что силы покидают ее.

Ее затуманившиеся глаза едва различали мужественные черты ковбоя.

Она слабо вскрикнула.

В этом стоне слышались и страх, и томление, и радость.

Губы молодого человека прикоснулись вдруг к ее губам и обожгли их поцелуем.

Это прикосновение привело Элизу в чувство, и все ее существо воспротивилось.

Полузакрытые глаза наполнились слезами — и она прошептала слабым, замирающим голосом, полным мольбы:

— Эдуард, мой друг… не троньте меня… пощадите… во имя нашей любви…

Это трогательное обращение подействовало на него, и, сделав над собой усилие, он сдержал свой безумный любовный порыв.

— Простите меня, простите, дорогая Элиза… Я вас так люблю… Моя любовь — единственное извинение…

— Благодарю вас… Вы — хороший… Я вас очень люблю и вдвойне горжусь вами, — ответила она, кротко улыбаясь сквозь слезы.

Два удара в дверь моментально вернули их в действительность.

Вошла служанка Келли с письмом в руках.

Письма в пустыне — большая редкость, и получить их считается немаловажным событием.

Келли вручила Стальному Телу пакет, и он с любопытством стал рассматривать адрес, написанный твердым и красивым почерком, совершенно ему незнакомым.

— Человек, вручивший мне письмо, — сказала служанка, уходя, — приехал верхом и ждет ответа.

— Благодарю вас, моя добрая Келли. Я сейчас… Позволяете, мисс Элиза?

— Да… Читайте скорей. Не знаю почему, но меня беспокоит это письмо.

Ковбой сломал печать и быстро пробежал взглядом короткое послание.

— Гм… Странно! — сказал он задумчиво, протягивая ей письмо. — Прочтите сами!

Она прочитала вполголоса:

«Особа, могущая дать Стальному Телу некоторые весьма важные сведения, назначает ему свидание, не сопряженное для него ни с какими опасностями. В воле Стального Тела принять или отклонить это свидание, но предупреждаем, что полученные им сведения прольют свет на таинственное похищение мистера и миссис Дэрош. Возможно, что ему будет также кое-что сообщено об участи хозяев ранчо Монмартр.

Если Стальное Тело примет предложение, то пусть следует за подателем этого письма, который укажет ему место свидания.

Означенное свидание по разным соображениям может состояться лишь в Денвере и потому потребует довольно много времени».

— Ни числа, ни подписи, — заметила Элиза. — Что вы думаете предпринять, Эдуард?

— Вы можете еще сомневаться, Элиза? Я еду сейчас же, без всяких проволочек.

— О нет! Я не сомневаюсь в вас, мой дорогой, любимый друг… Но… вдруг это — ловушка?..

Он расхохотался с видом человека, которому ничто в мире не страшно.

Этот смех, эта уверенность в своих силах и признанная всеми репутация непобедимого героя сразу ее успокоили.

— Не поехать ли и мне с вами? — спросила она после некоторого колебания. — Дело касается моих родителей… Я умираю от беспокойства… Вы знаете…

— До Денвера слишком далеко… Дорога длинная и утомительная… Кроме того, неизвестно еще, что там может случиться. Вы ведь сами только что высказали подозрения… Один я ничего не боюсь… я всюду пройду… Но с вами я буду вечно беспокоиться, и это свяжет мне руки.

Она согласилась с его разумными доводами и сказала:

— Вы, по крайней мере, будете подробно писать мне о себе и о деле. Не правда ли? Не забывайте, что я буду страшно страдать, не получая от вас известий.

— Как только представится хоть малейшая возможность, я пошлю вам точное и подробное письмо. У меня есть связи в Денвере — несколько храбрых друзей, с которыми я изъездил вдоль и поперек великую прерию. Не бойтесь и надейтесь на меня!.. А теперь, дорогая Элиза, прощайте или, вернее, до свидания. Сохраните для отсутствующего друга хоть маленький уголок в своем сердце… Помните, что он вам безгранично предан.

— Я не из тех, которые забывают, мой дорогой Эдуард! Когда бы вы ни вернулись, вы найдете меня такой же любящей.

Она протянула ему обе руки и подставила лоб.

• Предыдущая
• 25/65
• Следующая