Новые приключения в Стране Литературных Героев - Рассадин Станислав Борисович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/71
• Следующая

Профессор. А ты думаешь, это сделал я? Если бы! Нет, дружок, это Денис Иванович Фонвизин!

Гена. Не может быть!

Профессор. Может, Гена. И было. Этот самый Нель­стецов – кстати сказать, и фамилию ему дал не я, а Денис Иванович, – он идеальный герой комедии «Выбор гувернера». В ней Фонвизин вводит его в дом не госпожи Простаковой, конечно, но ее несомненных двойников – князей Слабоумовых... Выразительная фамилия, верно?

Гена. И что, в этой комедии все так вот и было?

Профессор. В некотором роде. Сейчас, как видишь, затрещала моя долготерпеливая машина, а тогда не выдержала сама комедия. Фонвизин даже ее не закончил. Правда, в то время он был уже тяжело болен, но главное другое: руку автора «Недоросля», его талант тут и узнать нельзя. Да, впрочем, что я тебе рассказываю? Ты же сам этого Нельстецова видел.

Гена. Не только видел, но и слышал!.. Архип Архипыч, а почему вы его идеальным героем назвали? Разве Фонвизин над ним не смеется? Ведь он же...

Профессор. Ну, ну, смелее! Ты хочешь сказать: не­умен?.. Нет, дорогой! Фонвизин, наоборот, хотел возвысить свое­го Нельстецова. Но сам этот образ оказался художественной неправдой. В реальности ничего подобного не было, Нельсте­цов – всего только сухая выдумка; вот отчего он и показался тебе, мягко говоря, нелепым. И разве его поведение в самом деле не нелепо? Он мечет бисер перед свиньями, он не на месте в мире Простаковых и Слабоумовых. Скажешь ли ты это про Кутейкина или про Вральмана?

Гена. Ну, конечно, если их с Нельстецовым сравнивать... Но вообще-то я от своих слов не отказываюсь. Все-таки Фонви­зин в «Недоросле» переборщил немножко. Таких, как Вральман, тоже ведь на самом деле быть не могло. Он и в литературе-то, наверное, один такой.

Профессор. Один? А вспомни-ка француза-учителя Бопре из пушкинской «Капитанской дочки»! Он также был если и не кучером, то парикмахером. И солдатом.

Гена. Значит, не один, а два. Тоже немного. А потом – и Бопре ведь выдуман! Его же не было!

Профессор. Ты так думаешь? А вот Александр Николаевич Радищев был другого мнения. В своем знаменитом «Путе­шествии из Петербурга в Москву» он рассказывает, как встретил одного француза-парикмахера, который как раз нанялся в Рос­сии в учителя. И жил-поживал не хуже Бопре и Вральмана...

Гена (не слишком уверенно). Может, это все-таки исклю­чение?

Профессор. Многовато таких исключений, Геночка! Ведь и сам Радищев мальчиком учился у француза-гувернера, оказавшегося впоследствии беглым солдатом. Чем не тот же Бопре? А Гаврила Романович Державин был отдан в обучение полуграмотному немцу. Да и еще один замечательный писатель восемнадцатого века, Андрей Болотов, проходил науки у немец­кого унтер-офицера, если, конечно, можно так громко выразить­ся: «проходил науки», потому что этот, с позволения сказать, наставник и мараковал-то в одной только арифметике... Нет, ми­лый мой, такие учителя в тогдашней России были явлением самым обыкновенным, и Адам Адамович Вральман отнюдь не выдумка.

Гена (он еще продолжает упорствовать). Ну, Вральман, может, и не выдуман. А Кутейкин, Цыфиркин?

Профессор. Боже мой, да этого отечественного добра было еще больше – и не могло быть иначе на заре просвещения. Сам Николай Иванович Новиков, будущий великий просветитель, учился у дьячка, а среди учителей Державина был не только не­мец, который сам ничего не знал, но еще и все тот же дьячок и русский отставной солдат... Видишь, вся троица из комедии «Недоросль» перебывала в педагогах у Гаврилы Романовича! Надеюсь, в его-то реальности ты не сомневаешься?

Гена(уже не столько спрашивает, сколько утверждает). Выходит, зря Вральман на Фонвизина обижался?

Профессор. Разумеется! Он и его комические собратья куда ближе к исторической реальности, чем тебе показалось. Недаром историк Василий Осипович Ключевский назвал фонвизинский «Недоросль» «бесподобным зеркалом эпохи». Прямым, честным, ничего не исказившим!..

Итак, Гена, кажется, убедился: то, что порою выглядит преуве­личением и даже, как он решительно выразился, утратившим всякую меру, на самом деле может быть... Да просто: может быть на самом деле. А вот как с фантастикой? С тем, чего в действительности уж точно не бывало, нет и никогда не будет? Мне почему-то кажется, что он и на это получит ответ, – возможно, даже очень скоро, потому что сам вновь подал под­ходящий повод. Явился к Архипу Архиповичу с просьбой, та­кой понятной для его возраста: совершить путешествие в кни­гу, которая была бы... Однако пусть лучше говорит сам.

Гена. ...Ну, пофантастичнее, что ли! Чтоб дух захваты­вало!

Профессор. Может быть, что-то сугубо приключен­ческое? Вроде «Всадника без головы»?

Гена(с воодушевлением). А что? Неплохо!

Профессор. Так-то оно так, только, знаешь, там ведь всякие... Как их? Прерии, пампасы, бизоны, мустанги... Не вы­брать ли нам что-нибудь другое?

Гена (иронически). Поспокойнее?

Профессор. Во всяком случае, поближе. Что если я тебе предложу другого «Всадника»? Пушкинского. «Медного». А?

Гена(с сомнением). Пушкинского?... (Вдруг загоревшись.) А что? Тоже ничего! Пушкин там так нафантазировал – дай бог! Я, помню, прямо даже испугался, когда этот памятник за Евгением поскакал... (Как бы извиняясь за столь слабонервную реакцию, недостойную истинного мужчины.) Правда, это давно было... Но все равно – это ж надо такое придумать! Прямо не ху­же, чем у Майн Рида! (Услышав, что профессор при этих словах – «не хуже» – как-то странно хмыкнул, истолковывает по-своему и продолжает с жаром.) Ясно, не хуже! У Майн Рида тоже здорово страшно, когда – помните? – луна восходит и вдруг становится видно этого самого всадника без головы. И у Пушкина – луна! (Декламирует, так мрачно завывая, словно хочет напугать самого себя.)

Профессор (подсказывает, не стерпев этого надруга­тельства над стихом).

Гена. Жуть! Представляю, как это тогда действовало! Ну, когда Пушкин это только что написал. Им небось этот мед­ный всадник по ночам мерещился. Ведь это ж когда было? Когда люди еще в чудеса верили. В привидения, в чертей всяких... Правда, Архип Архипыч?

Профессор. А зачем гадать? Возьмем да и отправимся туда. На место происшествия.

Гена. Это какого? Когда Петр Первый за Евгением по­гнался?

Профессор. Да нет! Бери шире. Какое действительное происшествие описано в «Медном всаднике»? Петербургское наводнение 1824 года, не так ли?.. Это, конечно, пострашнее да­же твоих пампасов, но не бойся: мы с тобой и ног не замочим. Настроим нашу машину так, чтобы попасть туда в тот самый момент, когда вода уже спадает, на улицу высыпал народ и, значит, мы непременно встретим в этой толпе того, кто нам нужен... Правда, кого именно, я и сам пока не знаю, но на месте разберемся. Согласен? Тогда в путь!

И вот они уже среди толпы глазеющих на последствия навод­нения – мы это понимаем по гулу голосов.

Так и есть! Смотри, сколько знакомых! Вон Акакий Акакиевич ползет в своем знаменитом капоте. А вон и майор Ковалев – ух ты, какой шустрый!.. Нет, ты только глянь: даже этот тюфяк Подколесин не утерпел, вылез из берлоги! Еще бы – такое зрелище!

• Предыдущая
• 54/71
• Следующая