Записки. Том II. Франция (1916–1921) - Палицын Федор Федорович - Страница 19

Страшный порыв всегда приводит к внешнему расстройству, продолжительное пребывание в котором всегда гибельно. Несовершенное управление упускает эти психологические особенности, и мы берем то, чего ни одна армия не взяла бы, но потом, несмотря на присущее русскому человеку упорство, сдаем, в то время, когда у других мы видим, что взятое они отдают не скоро, ибо более совершенное управление быстро создает и порядок и организацию, которые позволяют людям упорно держаться.

Вся сила управления покоилась у нас на офицерах. Без них, хороши ли они или нет, наш простолюдин не справлялся и терялся в этом ужасном хаосе. Теперь же их нет, и эта опора в страдные годы исчезла, ибо к ним подорвано доверие, отнята власть и офицер теперь несчастное, безвластное, в глазах массы солдат бесправное существо.

Как мы победим, как мы удержим врага без этого главного элемента войска? Они в патриотическом воодушевлении и невыразимой скорби гибнут рядовыми борцами. Кому это выгодно?

Государству? Нет. Государство заботилось и тратило на них, создавая корпус офицеров. И если армия без офицеров не организм, то ведь и государство без армии беспомощно защитить себя, поддержать достоинство и свою собственную власть. Или нужен поворот к восстановлению офицеров армии – или отказаться от борьбы, ибо не честно вести народ на бойню без надежды на успех. Не армия только борется, а все государство во всей его совокупности. Если теперешний офицер не годен, но ведь он за последние дни дал поразительные доказательства своего самопожертвования, то для защиты Отечества обратить их всех в солдат, а солдат сделайте офицерами до высших ступеней, это было бы логично, но было бы это полезно государству?

В надежде захватить пароход 31 июля мы выехали через Булонь в Лондон и 1 августа туда прибыли. Однако выехать из Лондона удалось лишь 8 августа нового стиля наша, граница была закрыта. Норвегия и Швеция чинили затруднения и при малейшей неосторожности грозили, что могут интернировать. Так думало наше дипломатическое морское и военное представительства. Бедное офицерство и я должны были бросать свое военное платье, оружие и кое-какие покупки, сделанные офицерами в Париже и Лондоне. На самом деле, никто в Швеции и Норвегии паспорта не смотрел и в сундуки не заглядывал. Строгости были в Англии, но в виде процеживания лиц. Что станет с нашими военными вещами неизвестно. Возможно, потонут или пропадут, и все из-за того, что толком не могут сговориться, и толком подумать о нуждах своих соотечественников.

В Стокгольм приехали через 12 дней, везде останавливались, везде переплачивали большие деньги, вместо того чтобы проделать путь в 7–6 дней и не тратить деньги, проезд до Стокгольма обошелся свыше 2200 франков. Лондон дорог, но Стокгольм, Скандинавские государства еще дороже, в особенности с их высоким курсом, по сравнению с фунтами, франками и рублями. Дорога меня разбила и утомила. В 66 лет на такую эскападу идут поневоле. Благоразумие говорило, что надо остаться во Франции, но чувство и сознание, что долг русского в переживаемые минуты стремиться домой, побудило меня ехать. Тяжело сознавать, что мы, старики, являясь как бы пережитком старого режима, будем встречены недружелюбно, а может быть, враждебно. Я поехал, предложив себя в распоряжение Временного правительства. Но чувствую, что, вероятно, никому не буду нужен. По крайней мере, буду дома, и со всеми буду делить то, что переносят другие. А может быть, в состоянии буду поработать, как укажут и сколько хватит сил.

Я думаю, подавляющее число моего положения и возраста думают об одном, чтобы на фронте Россия сражалась бы успешно, а внутри установилась бы спокойная, нормальная и свободная жизнь всех граждан. Не думаю, чтобы кто-либо стремился бы к какой-нибудь контрреволюции, а к монархической в особенности. Что было, то прошло, и стремиться теперь к его возврату силой, было бы преступно и бездумно. Россия должна скорее устроиться, скорей прийти в себя, чтобы производительная ее жизнь могла бы проявиться с удвоенной энергией, иначе мы падем под гнетом экономических бед и невзгод, которые своим влиянием даже ужаснее войны.

Дороговизна в Скандинавских государствах превосходит английскую. Мало хлеба, еще меньше угля. В Швеции проданы Германии лошади. Думают, что при желании Швеция не в состоянии быть нашим врагом.

Да, если эти сведения проверены и фактически Швеция истощена материалами, хотя богата деньгами, и боевая ее способность значительно умалилась. Стремление к миру и здесь велико, внутренние затруднения выражаются местными неудовольствиями и даже беспорядками (Боден). И это в стране, где законность и порядок явление отличительное.

Среди воюющих борьба идет на фронте; брожение неприязненное своему правительству идет внутри.

Причины этого последнего явления общие не для одной только Швеции, но и для борющихся: дороговизна, недостаток в привычных предметах, и в самом необходимом: хлебе, топливе. Ряд принудительных мер и стеснений, разорение одних и безумное обогащение среди промышленников и части аферистов, а у нас банков, поголовный вызов людей в ряды армий и рядом уклонение от службы более влиятельны классов, тяжкие потери среди мужей и сыновей населения и новые жертвы для продолжения войны. Где, как в Германии, взялись за ум с той минуты, как стало ясно, что война затянется, там со сравнительно малыми средствами достигнуто очень много, а где, как у нас, только к концу 3-го года пришли к заключению необходимости урегулировать питание, там со средствами, с громадными ресурсами хлеба дожили до голода. Однако существо вопроса обеспечения населения от всех тягостей войны кроется в общем порядке и в успешной эксплуатации железных дорог и водных путей. Мы начали с того, что расстроили железные дороги и не пользовались разумно водными путями. Военные несчастья в 1915 году, эвакуация областей с движением беженцев, совершенно надломили наши железные дороги. Мои предупреждения в мае, июне и, наконец, в июле и августе 1915 г., когда лавина беженцев и эвакуируемых с запада и грузов надвигалась на Россию, никого не убедила.

В августе и в сентябре 1915 года по всей России к востоку от мередиана Калуги движение это уже совершалось по указке начальников станций и семафорам. Это был первый приступ к анархизму на железных дорогах. Москва была забита, очередь была за Петроградом и другими серьезными узлами. В Москве и Петрограде поднялся шум, пока не приняли меры, но и эти последние были наполовину. Особые совещания Государственного Совета{88} и Государственной Думы, позванные на помощь правительством, стояли на отвлеченных началах и все спорили, что лучше – единство управления всеми железными дорогами или отдельное управление железной дороги в военной зоне и в стране.

Не знакомые с условиями военной эксплуатации в военное время, совещания пришли к выводу, что надо объединить все в руках М.П.С.{89} тогда только что назначенного Трепова{90}, который с этими вопросами и делами был совершенно не знаком. Трепов обещал, что через месяц все устроится, и тоже стоял за объединение распоряжения всеми железными дорогами в его лице. А Ставка все это отвергла.

Незнакомство со службой железных дорог людей, обсуждавших и решавших организацию работ их, было неосновательное, и ссылки их на организацию этой службы заграницей, были в такой же степени ошибочные. Панацею зла искали в декларации, и горе лежало в том, что ни среди военных, ни невоенных людей, знающих, а главное умеющих эксплуатировать железные дороги в трудное военное время, не было. Военные путали, но от них не отставали инженеры. Но сверх сего, как в военной зоне, так и в имперской, царствовало своеволие наверху, так и внизу, дисциплина службы была расшатана, и прежде всего, надо было восстановить ее.