А и Б сидели на трубе - Алмазов Борис Александрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая

— Ладно уж вам, мама! — сказала Вовкина мать. — Кто на «собачку» деньги давал… Вечно вы со своей самодеятельностью…

— Да кто ж ведал, что он эдаку страховину в дом притащит?

— Спите уж лучше! Ночь на дворе. Нам завтра на работу рано вставать!

Вовка долго прислушивался к тревожной тишине в квартире и задремал не скоро. Но всё же задремал и вроде бы даже увидел какой-то сон, когда его буквально подкинул к потолку страшный, похожий на завывание сирены из военного кинофильма, тягучий жуткий рёв.

Когда Вовка с отцом вломились в прихожую, пёс сидел перед запертой дверью, задрав кудлатую голову и вдохновенно закатив глаза, будто солист в опере, переливчато гудел. Мелодия, известная ему одному, была мрачна и свирепа. Наверно, в этой ночной арии стюдебеккер рассказывал о своей печальной судьбе, о пережитом и о том, как ему крупно повезло, как он доволен и счастлив, и какая замечательная жизнь ожидает его в этом доме.

…отец несколько раз вставал, стучал в заколоченную дверь, орал на певца, ругался. Стюдебеккер ненадолго умолкал. Но вдохновение его не оставляло. И, переждав, пока в доме установится тишина и голос его будет особенно хорошо слышен, он начинал свою серенаду с начала.

Поначалу он тихонечко, будто закипающий чайник, сипел. Долго прислушивался, и когда убеждался, что все уснули (или по крайней мере молчат), брал ноты регистром пониже, но зато погромче. Опять прислушивался. И, наконец, поразмявшись, вреза?л таким утробным басом, что в кухонном буфете звенела посуда, а в ванной сама собой начинала литься вода из крана.

Ночной концерт закончился далеко за полночь, но Вовка ещё долго не мог уснуть.

Он слышал, как мама выходила на кухню пить валерьянку или принимать снотворное, как бабуля ворочалась, скрипела пружинами дивана в своей комнате, как выходил курить и кашлял отец. Но не эта ночная ходьба прогоняла дремоту.

Странные непонятные мысли не давали ресницам склеиться в сладком сне. Непрошеные картины возникали перед Вовкиным воображением. Вот явилась заснеженная улица. Мальчишка, оборванный, грязный, чем-то сильно похожий на Георгина, валялся на снегу, пряча под живот, чтоб не отняли, ворованную буханку… И глотал, пока не убили, куски хлеба…

Где-то не то по телевизору, не то в газете Вовка видел лозунг: «Север любит сильных!» Отца — маленького, щуплого, никак нельзя было принять за силача, а вот поди ж ты — работал на севере.

«Не силач, а с Георгином вон как моментально справился», — думал Вовка, находя в отце всё больше и больше замечательных черт.

Ну, вот он кричит, ругается, топает на Вовку ногами, а ведь ни разу не ударил! Другой бы сто раз выпорол, а этот никогда пальцем не тронул — грозится только.

Вовка постоянно, буквально изо дня в день обманывает отца, а тот каждый раз верит. И ужасно расстраивается, что Вовка — врун.

«Он все еще надеется, что я буду честным!» — подумал Вовка. И вдруг Вовка, у которого, как сказал доктор, такое наглое лицо, что об него можно спички чиркать, покраснел! Вовка, способный не моргая глядеть ясными глазами в глаза хоть директора школы, хоть участкового, смутился…

Конечно, в темноте не было видно румянца, которым полыхнуло его закалённое враньем лицо, но он сам почувствовал, каким жаром налились у него щёки и как стало горячо глазам.

…Вставай, Вовка! — Отец тряс его за плечо.

— Чего? — Вовка с трудом разлепил веки.

— Вставай! Я на работу опаздываю, так что сам поднимайся — выводи!

— Чего выводить? — не понял мальчишка.

За окнами стояла глубокая ночная тьма. До подъёма в школу — полтора часа.

— Не чего, а кого! Ты что хочешь, чтобы он нам всю квартиру загадил? Он ведь не машина, не выключишь! Он живое существо!

Живое существо плясало на кривых ногах и просительно скулило. Вовка, которого качало, оттого что сон сидел в каждой клеточке его мозга, треснулся о дверной косяк и только тогда немножко очухался. С тоской посмотрел он на белые морозные узоры на стёклах, подумал о том, как стужа полезет в рукава, за шиворот пальто — стоит только выйти на мороз — и его передёрнуло.

Не попадая в рукава, он натянул пальто, нахлобучил шапку. Георгин яростно драл когтями входную дверь, и как только она открылась, лавиной рухнул вниз по лестнице, моментально вырвав из Вовкиных рук верёвку, заменявшую поводок.

Когда Вовка вслед за ним выскочил на улицу, Георгин был уже далеко. Резвой трусцой уносился он по тускло освещённому бульвару, лихо козыряя задней ногой почти каждому фонарю.

— Герой! Гера! — закричал Вовка, кидаясь за ним вдогонку, но вернуть бобермана было невозможно. Пёс проскочил проходными дворами на пустырь и там исчез в темноте.

«Вот и всё! — подумал Вовка, — вот тебе и боберман-стюдебеккер». Но странное дело — вздохнул с облегчением.

Может быть, виновата в этом полубессонная ночь, бесконечная серенада бобермана, ледяной ветер, задувавший под пальто, или ещё что-то, а только подумал он о пропаже собаки как-то отстранённо.

Он подумал, что теперь можно не торчать на морозе, а вернуться домой и нырнуть в еще не остывшую постель, укрыться одеялом с головой и спать, спать, спать… Сколько захочется! Потому что до зимних каникул осталось два дня, и «промотать» эти два дня такому специалисту по прогулам, как Вовке, не составляло труда.

Вовка потопал задубевшими от холода ботинками. Несколько раз покричал в темноту:

— Герой! Герой! Георгин…

Это было делом безнадёжным. С таким же успехом можно было звать из снежных вихрей Деда Мороза или Снегурочку… И он двинул домой.

Вихрем взлетел по лестнице на свой этаж. Даже лифта не стал дожидаться! И скорее в кровать, под пуховое одеяло.

— Ну и что! — говорил он себе. — Пропала собака! Подумаешь! — Конечно, прохожие и одноклассники не будут умирать от зависти, глядя на Вовкиного бобермана… Но если припомнить, что творилось этой ночью, то неизвестно кто вперёд окочурится! Недаром бабуля говорила, что «ета животная нас всех в гроб вгонить!». Нет стюдебеккера — и не надо! А со славой… Со славой что-нибудь поинтереснее придумаем!

Вовка согрелся, но сон почему-то не возвращался. Наоборот: глаза не хотели закрываться, а в голову лезли неприятные и непрошеные мысли.

— Но ведь я же его не выбросил на мороз! Он сам сбежал! — шептал он, глядя растопыренными глазами в начинающее синеть окно. — А может, ему там лучше?! Может, он сам на волю хотел!

Кровать стала почему-то ужасно неудобной. Вовка ворочался, устраивался и так и сяк, но матрац, который всегда подставлял свою упругую полосатую спину с готовностью, вдруг стал каким-то бугристым, твёрдым, одеяло душным, а подушка каменной. И неотвязно вспоминался Вовке мальчишка на снегу, с буханкой под животом…

Медленно-медленно, словно во сне, Вовка поднялся. Натянул штаны, куртку, напялил пальто, вбил ноги в тёплые ботинки. Долго-долго завязывал тесёмки шапки и заматывал шею шарфом.

Как ему не хотелось идти! Мало того, что каждый сантиметр его невыспавшегося тела был против, Вовка понимал, что с возвращением стюдебеккера навсегда кончится его спокойная жизнь. Вставать придётся в такую рань каждый день! А что ещё придумает боберман — неизвестно!

— Может, я его ещё и не найду! — сказал Вовка с тяжёлым вздохом, выходя на лестничную площадку.

Его ноги будто прилипли к лестничным ступеням, а руки не желали толкать тяжёлую дверь парадной. Но какое-то новое, не знакомое ему прежде чувство заставило его зажмуриться и вывалиться на улицу, в тьму и мороз.

Холодный ветер со снегом царапнул его щёки, и в ту же секунду в жёлтом кругу света под фонарем Вовка увидел Георгина. Стюдебеккер тоже увидел хозяина. Он подскочил вверх сразу на всех четырёх лапах и залился таким лаем, что в домах стали вспыхивать светом окна. Его грязные лапы упёрлись в Вовкину грудь, а мокрый горячий язык моментально облизал все лицо.

• Предыдущая
• 20/40
• Следующая