А и Б сидели на трубе - Алмазов Борис Александрович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая

Белёные стволы старых яблонь, вишен, груш были окутаны еле уловимыми облаками тепла. Тёплый воздух уже струился от чёрных, с осени вскопанных приствольных кругов и отогревал иззябшие за зиму деревья. Почки на ветвях уже напружились, округлились, собираясь выстрелить в синеву ночного неба тугими белопенными, розовыми соцветиями.

Огромное, глубокое небо помаргивало бесчисленными звёздами, обнимая Касьяна, и этот сад, и дом, и весь хутор, и всё живое…

— Где тя шут таскает? — заругалась на Касьяна мать, когда он, шмыгая носом и унимая дрожь, полез под одеяло. — К Чернухе небось?

— Ну, — подтвердил мальчишка. — Не пивши, не евши сидит! Я её согнать хотел — куда там, как приклеенная сидит!

— Вот кабы ты так-то за уроками сидел! — сказал отец, выключая свет.

— Пап, — спросил Касьян, — а почему курица такая здоровенная, а скорлупу не давит? А, пап?

— Да ведь кабы одна скорлупа… — сонным голосом ответил отец. — А то ведь под скорлупою детишки её…

— Спи ты, баламут, — сердилась мать. — Опять завтра в школу не поднять будет!

— Всё ж таки удивительно! — сказал Касьян, укладываясь поудобнее, так что все пружины в его диване стонали и пели. — Такая здоровенная и не давит…

С тем и уснул.

Утром грохнул ружейный выстрел! Под заливистый лай Напугая Касьян вылетел на крыльцо. Отец тоже, как спал — в одних трусах и майке, — шёл от курятника, неся в руке что-то большое и чёрное.

— Цыть, ты! — крикнул он на собаку. — Чего теперь раздираешься?! Раньше лаять надо было! Проспал лису? Пустобрёх!

Пёс виновато подполз под крыльцо.

— Любуйся! — сказал отец, кладя к ногам мальчишки мёртвую Чернуху. — Ваше благородие вчера курятник открытым оставило! Ещё хорошо, что только одной курицы лишились, — могла всех передушить, лисы, они такие!

Касьян присел над горою чёрных перьев, на которых запеклись алые бисеринки крови.

— О господи! — ахнула мать, появляясь на крыльце. — Да курочка ж моя золотая! Чернушенька! Така труженица была… Это ты, байстрюк, курятник не затворил! Вот я тебе ужо…

— Не трожь! — поймал её руку отец. — Не трожь! Он боле нашего казнится. Ну, будя, — сказал он, немилостиво поднимая птицу за длинные жёлтые ноги. — Будя! Померла Чернуха на боевом посту! Вишь ты, с кладки не сошла… Ей, значить, слава, а нам с тобой, Каська, — лапша с курятиной.

— Сам ешьте! — сквозь слёзы крикнул Касьян.

— Ах ты, грех тяжкий, — причитала мать, — считай, трёх десятков яиц лишились!

— Цыплят! — грустно поправил отец.

— Вот беда! — сокрушалась мать. — И в хуторе ещё ни у кого куры не сидят, подложить некому… Ей, беднушке, и сидеть-то оставалось дня три, а то и меньше…

Касьян вбил ноги в галоши, что стояли у крыльца, и кинулся в курятник.

Там ещё плавал пух. Взволнованно клохтали куры, гоготали гуси, и петух нервно разгребал голенастыми ногами со шпорами сор.

Касьян увидел забытое отцовское ружьё. В другое бы время он бы прилип к ружью как намагниченный, но сейчас не до того было. Пузом кинулся он на ближайшую курицу и поймал её.

— Не ори! Не ори! Не клюйся! — пыхтел Касьян, усаживая птицу на лукошко. — Посиди два денёчка! Будь человеком! Не клюйся ты, дура! Кладка уже остывает.

Курица же вопила истошно и норовила выклевать мальчишке глаза. Крепкой мозолистой лапой она наступила на одно яйцо и — крак — раздавила его.

— Гадина! — закричал Касьян. — Погань бусурманская! Ты что ж думаешь? Если не твои, так их давить можно?! Они же живые! Живые! — и заплакал от бессилия.

— Ну ладно, ладно, — сказал отец, присаживаясь рядом с сыном на корточки. Он пришёл за ружьём. — Давай покуда ватником накроем, а я зараз на мотоцикле в станицу сгоняю, может, там у кого несушки есть… Подложим.

— Только давай так, — прокричал он сквозь хлопанье мотоциклетного мотора отворявшему ворота Касьяну. — Давай так: через два часа не вернусь — шабаш! Можно кладку выбрасывать! И не реви! Мало ли чего в жизни бывает. Терпи, казак!

Мотоцикл пальнул выхлопом. Отец переливчато свистнул — гудок у машины был хилый, а от такого свиста всякая живность мигом с дороги улепётывала. Привстал над сиденьем и погнал по тропке вдоль дороги, где посуше.

Мальчишка, шмыгая носом, глядел ему вслед, догадываясь, что отец вряд ли найдёт по такой ранней поре несушку. Так, уехал от Касьяновых слёз. Жалеет…

— Касьян! — позвал мальчишку от соседнего куреня дед Аггей. — Подь сюды! Здорово ль ночевали?

Он спозаранку сидел на завалинке — плёл корзины.

— Здравствуйте, дедуня, — сказал Касьян. — Бона у нас нонеча что понаделалось…

И честно рассказал, как плохо закрыл курятник и лиса придушила самую лучшую несушку. А ноне кладка остывает… И что отец найдёт несушку вряд ли…

— А я слышу, у вас пальба! — сказал дед. — Думаю, через чего? Оно вона как, значит… Вишь, как вышло… Одной-то курицы тут мало… Ежели она на кладке сидит, так у неё и своих-то яиц в комплекте… Больше пятка не подложишь. А ваша вон кака ударница, три десятка покрывала… — рассуждал он вслух.

— Так что же, — едва сдерживаясь, чтобы не зареветь, спросил Касьян, — они теперь погибнут? А? Им же ведь всего ничего осталось! Вон яйцо раздавилось — так цыплёнок уже почти что готовый! Трепыхается! Что ж, пропадать им?

— Есть способ! — сказал дед, крепким пальцем подшибая козырёк старой фуражки и пересаживая её на затылок. — Но только в нём, в способе этом, терпение нужно… Эт-то, я тебе скажу, работа каторжная! Ты как, парень, — справный или туды-сюды верченый?

— Стерплю! — выдохнул Касьян. — Я хоть что стерплю!

Тимоша Есаулов очень удивился, когда не встретил Касьяна у калитки его дома. Обычно здесь Касьян поджидал одноклассника и в школу они шагали вместе.

«Не заболел бы! — встревожился Тимофей. — Всё не ко времени! Сегодня контрольная, а у него двойка на двойке идёт, двойкой погоняет».

Он пошёл в хату: так и есть! Касьян лежал на диване, до подбородка укрытый одеялом.

— Да ты никак заболел? — спросил он, собираясь присесть на край постели.

— Стый! — не своим голосом завопил Касьян. — Стый! Не моги садиться! Не заболел я…

— Дак чё?

Касьян облизал сухие губы, глянул в потолок:

— Поклянись, что смеяться не будешь!

— Честное пионерское.

Касьян недоверчиво глянул на Тимофея:

— Побожись!

— Ей-богу! С места мне не сойти! Да что с тобой?

— Да я… — нехотя сказал Касьян. — У нас лиса Чернуху заела. Несушку…

— Ну дак и чё?

— Я это… вместо неё цыплят высиживаю…

— Чё?! — не понял Тимофей.

— Ну, это… вылёживаю… — Касьян приподнял край одеяла, и Тимоша увидел под тощими боками приятеля два ряда белых куриных яиц.

— Дед Аггей научил… Он сказывает, были случаи, когда несушка сбежит до срока с кладки, а бабы, ежели, конечно, недолго, яйца под мышкой да за пазухой вынашивали… Вот я и залёг…

Как ни старался Тимоша, а захохотал. Захохотал, сгибаясь от смеха пополам, и даже сел на пол… Он колотил себя шапкой по лицу, тянул за уши, но не мог остановиться! Смех так и выгибал его.

— Эх! — тоскливо сказал Касьян. — А ещё честное пионерское давал…

— Да ты чё? Курица, что ли? — вытирая слёзы, сквозь смех спросил Тимоша.

— Кабы курица! — вздохнул Касьян. — Отец-то поехал в станицу за несушкой, да, видать, не нашёл… Что ж им теперь, пропадать? Там уже цыпляты образовались! Живые. Вон одно яйцо треснуло, так он уж трепещется… Его вон индюки расклевали. Что ж, и этих туда же?

— Ну и долго ты так лежать нацелился?

— Сколько надо, столько и пролежу! — твёрдо сказал Касьян. — Только вот уснуть боюся… Засну да и подавлю всех во сне…

— А контрольная как же?

— Кака там контрольная… — вздохнул Касьян. — Тут про жизню дело идёт, а ты… Конечно. Теперь я свободно на второй год останусь, но не могу же я их бросить. Они ещё на свет не вылупились, а у них и так уж мамки нету… — И выкатившаяся слеза поехала к уху. — Ты только не говори никому.

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая