Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович - Страница 4

По всем предположениям Есенин должен был быть педантом. А он им не был. Цифры имели для него ценность, поскольку с ними можно было колдовать. Коллекционирование футбольных сведений нынче в моде. Чего только не собирают! Один молодой человек мне представился так: «Мой раздел — отчества футболистов. С именами порядок, а в отчествах — про­пуски». Большинство собирателей гордятся полнотой своих данных и нисколько не задумываются, могут ли они пригодиться.

Есенин никогда не настаивал на безукоризненности своих гроссбухов. «Тут у меня сомнения. Ничего, наве­щу Владимира Ивановича Адамышева (есть такой в Москве скромный, всезнающий статистик.— JI. Ф.), у него полный ажур». «Не семнадцать, а восемнад­цать? Эка важность, в следующий раз исправим. Зато идея хороша!» Аккуратисты любили подловить его на ошибочке, тешили свое самолюбие. А он не горевал, зная себе цену: по части выдумок равных ему не было. Некоторые его изыскания, это чувствовалось, требо­вали воображения, нечаянного озарения. Большая уда­ча, что футбольные цифры достались одаренному че­ловеку.

Он не упускал случая в работу внести игру. Заказа­ли ему буклет — «Лучшие советские вратари». Их должно было быть тридцать. Чего проще отобрать: есть списки «33 лучших», есть  награжденные призом «Огонька», известно, кто защищал ворота сборной. Так нет, Есенин затеял опрос, подключив тренеров, знаменитостей прошлого, журналистов. И от меня по­требовал список. Я продиктовал по телефону и не удержался: «Зачем вам это нужно?»

— Вы не представляете, сколько нюансов! Я же сужу не о вратарях, а о тех, кто мне отвечает. И какие занятные расхождения! Когда-нибудь я об этом на­пишу...

Свои тетради он вел точно так, как начал мальчиш­кой. Украшал их флажками клубов, пускал в ход мно­гоцветье фломастеров, цифры выписывал крупно, не жалея места, с нажимом, с загогулинами, на полях ставил одному ему известные условные знаки. Я не раз заставал его за этим занятием: лицо отрешенное, про­светленное. У меня духу не хватало вторгнуться, пре­рвать — садился поодаль, ждал, когда окликнет.

Все печатное, имеющее отношение к футболу, он не то чтобы собирал, а схватывал без разбору и уволаки­вал домой. Я знал, что его небезопасно оставлять одного в редакционной комнате: тут же начнет шарить и на столе, и на подоконнике, и на шкафу, совать в сумку газеты, журналы, фотографии. Когда я его заставал за «реквизицией», он нисколько не смущался. «У вас же пропадет, уборщица выметет, в макулатуру сдадут, а я что-нибудь выужу». И был страшно до­волен, унося набитую сумку.

У него на даче, на втором этаже, коридор до потол­ка был из стеллажей, туго, так что не вытянешь, набитых желтой, пыльной периодикой. Бывало, я топ­тался возле них, не зная за что взяться. На мои жалобы Константин Сергеевич, посмеиваясь, отвечал: «И не найдете, я все держу в голове. Хотите — покажу изда­ния семнадцатого года? Или дореволюционные? Пре­лесть как писали о футболе: наивно, но все точь-в-точь как было, без дипломатии, без прикрас. Можно бы одними цитатами, без комментариев, изобразить всю историю футбола. И читалось бы взахлеб...»

Мария Алексеевна Валентей, внучка Мейерхольда, дружившая с Константином Сергеевичем, прочитав очерк в «Юности», позвонила мне и рассказала:

— Знаете, как Костя дорожил своим футбольным архивом? Когда его после ареста Мейерхольда и гибе­ли матери в двадцать четыре часа переселяли из их квартиры в восьмиметровую комнатушку, он ни о чем не заботился кроме своих старых газет, многим прене­брег, а их все до одной вывез...

...Футбол пронизан цифрами и выражает себя ими. Мы ждем не дождемся, когда на табло зажжется еди­ничка. Это даже странно, что дух захватывающее зре­лище, в котором мастерство переплетено с драмой, с проявлениями личностей, конечной целью имеет не­мудреные цифры. Но когда этих цифр много, когда они выстраиваются длинными колонками, оказывает­ся, что они не чердачный хлам. Их можно заставить заговорить, и не только о том, что некогда было, но и с намеком на будущее. Тут и своеобразие турнирных отношений команд между собой, возникшее в незапа­мятные времена и неведомо почему продолжающее существовать по сей день. И вероятность реванша. И продолжительность беспроигрышных серий, кото­рые обязательно должны прерваться. И делающаяся все более опасной команда, которую пока бьют нещад­но. Арифметические манипуляции, быть может, тем более всего и любопытны, что подтверждают наши догадки о человечности футбола, подчеркивают те до­стоинства и те слабости, которые с помощью специ­альных материй не истолкуешь.

Однажды Константин Сергеевич заявился в редак­цию и, отдуваясь, как после трудной работы, выпалил:

— Свалил гору с плеч. Никак не мог понять, поче­му мне не симпатичен такой-то (он назвал известного форварда). И ловок, и техничен, и забивает, а веры ему нет. Разложил я все его голы, и, что ж вы думаете, в самых дорогих, неотступных матчах, и в клубе и в сборной, проку от него немного. Теперь ясно...

Уж как нам прожужжали уши, что одиннадцатиме­тровый удар — «стопроцентная» возможность. Есенин просчитал все пенальти в чемпионатах, с 1936 года, и объявил: «Никаких ста процентов в природе нет, семьдесят восемь, тик в тик».

Я вспомнил это его утверждение, когда в июне 1986 года на чемпионате мира в потрясающем матче Брази­лия — Франция не забивали пенальти не кто-нибудь, а, словно нарочно, все звезды — Платини, Зико и Сократес. Знаю, Константин Сергеевич не стал бы торже­ствовать («я говорил!»), скорее посочувствовал бы зна­менитостям. Для него давно был решен вопрос, что двадцать два процента — всегда против, и это знак того, что мгновение может стать роковым и для при­выкшего бить наверняка, для завзятого технаря, пото­му что и у него нервы уязвимы.

Как-то незаметно, исподволь, возник у нас особый книжный раздельчик — футбольные справочники-календари. Их издают по весне в десятках городов, тираж некоторых под миллион. Диву даешься, сколько в этих книжечках всего собрано. Уже проводится всесоюзный конкурс этих маленьких энциклопедий, лучшим прису­ждают призовые места. Ни одна из книжечек не выхо­дит, да и впредь не выйдет без того, что придумал, смастерил Есенин. Под этими материалами не ставят его подпись, они сделались официальными, общего пользования, без них как без рук.

Назову некоторые. Это ранг-лист сборной СССР, в котором каждый матч получил порядковый номер. Клуб бомбардиров имени Григория Федотова. Списки ста лучших бомбардиров чемпионатов страны; ста игроков, сыгравших наибольшее число матчей; трене­ров, чьи команды занимали призовые места. По его инициативе пересчитаны все голы чемпионатов и Куб­ков СССР, утверждены разного рода рекорды. С его благословения (помню его звонок — «проверил, можно печатать») заведен Клуб вратарей имени Льва Яшина, подготовленный Николаем Жигулиным из Кривого Рога, по профессии строителем, как и Есенин.

Константин Сергеевич не первый и не единствен­ный историограф. Но он навел порядок. И каждый автор, дорожащий достоверностью, получил возмож­ность опираться в своих рассуждениях не на туманные воспоминания, а на точные сведения. И когда будет создана книга под названием «Очерки истории советс кого футбола» (она остро необходима, ибо излечит от доморощенных иллюзий, уберет кривые зеркала, пред­ставит все, как оно есть), труды Есенина лягут в ее основу.

Константин Сергеевич подбивал меня вместе сесть за такую книгу. Мы обговаривали ее, когда я навещал его в больнице...

Но почему он искал соавтора, почему не решался писать сам?

И тут пришла очередь рассказа о третьем нашем знакомстве. 

Оно завязалось, когда я, как и он, стал свободен от службы, и оба мы сделались «Авторами», равными  в отношениях, во времени для работы и для досуга, для встреч и воспоминаний.

Никогда прежде я не работал с такими удобствами. Чуть заминка — берусь за телефон.

— Не скажете, сколько игроков забивали голы во всех чемпионатах, начиная с первого?

— Если примерно, то две с половиной тысячи, а для точного ответа дайте мне четверть часа...