Хмурый лейтенант - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/3

– Зенитки сбили. Почти над самой целью. А штаб я все-таки зажег. Тринадцать дней скитался, пока удалось добраться. Спасибо, ягоды в лесах много… Вот видите, – он показал глазами на изодранные сапоги с отвисшими подметками.

То самое, о чем другой рассказывал бы несколько вечеров, Яровой передал в трех-четырех фразах. Но сейчас на это никто не обратил внимания. Всем стало легче от того, что молчаливый лейтенант жив и невредим. Майор Черемыш, возбужденно размахивая руками, кричал:

– Вот молодец! Ей-богу, молодец! – И вдруг пе без досады хлопнул ладонью по затянутому целлулоидом планшету: – Кого же послать на задание с пятой машиной?

– Постойте, – вдруг сказал Яровой. – А какое задание?

Черрмьпп сердито махнул рукой:

– Да опять эти самые Озерки, около которых тебя сбили. Километром западнее бензосклад, надо поджечь.

– Бензосклад! – воскликнул Яровой. – Это тот, что на левом берегу речушки?

– Ну да.

– А зенитки стоят правее, в мелком кустарнике…. заходить надо с юга, чтобы поменьше в зоне обстрела находиться. Там еще можно к лощинке прижаться, я…

– А гореть-то они как будут, эти цистерны, батеньки вы мои, – продолжал Яровой, – ни один фриц не затушит. Разрешите вылет. – Он растерянно оглянулся на окруживших его летчиков, словно просил о поддержке.

Майор не выдержал и, в сердцах обругав назойливого лейтенанта, приказал идти к машине.

Когда пятерка ИЛов улетела и шум моторов смолк где-то за синеющим лесом, начальник штаба, недоуменно пожав плечами, сказал командиру полка:

– Или это какой-то спортсмен, охотящийся за собственной смертью, или просто невменяемый человек. Мне упорно кажется, что в каждом полете Яровым руководит не столько ненависть к врагу, сколько летный азарт.

Черемыш нахмурился. Он сам не понимал лейтенанта, но никогда не судил о людях поспешно. Поэтому сердито возразил начальнику штаба:

– Торопишься, Кондратьич! Разве можно торопиться, когда человека судишь!

Полтора часа блуждали в низком, затянутом облаками небе пять «Ильюшиных». В полном составе возвратились они на аэродром, и командир пятерки Веденеев доложил, что задание выполнено.

– Это вот Яровому спасибо, – прибавил он, закончив официальный рапорт, – если бы не он, проскочили бы гель.

Черемыш посмотрел на лейтенанта. Тот молча снимал меховые перчатки, его обветренное лицо, рассеченное на правой щеке глубокой морщиной, было, как всегда, угрюмым.

Вечером хлынул неожиданный для осени теплый проливной дождь с громом и яркими молниями, и летчики решили устроить «вечер отдыха». К потолку была подвешена еще одна «летучая мышь», свет от нее веселыми кругами побежал по стенам и ярче осветил жилище. А когда завели патефон, монотонный шум дождя на был уже слышен.

Около одиннадцати в землянке появился Яровой.

Очевидно, после ужина он бродил где-то по лесным опушкам, потому что на голенища его сапог налипли осенние листья. Он молча сбросил мокрую шинель, прошел в самый дальний угол и сел на свою постель. На приход лейтенанта никто не обратил внимания. Но когда молодой летчик Левушкин посмотрел в угол, он увидел, что Яровой, подперев ладонями голову, сосредоточенно рассматривает большую фотографию. Левушкин, а за ним следом и еще двое подошли к нарам. Яровой никогда не показывал никому из нас ни своих фотографий, ни своих писем, и то, что сейчас он долго и пристально рассматривает какой-то снимок, заинтересовало всех.

– Это кто? Жена? – осторожно спросил Левушкин, не рискуя заглянуть через плечо Ярового на фотоснимок.

– Нет, сын, – тихо ответил Яровой и вздрогнул.

Все мы ожидали, что лейтенант молча уберет снимок. Возможно, так бы и случилось, если бы не настойчивый Левушкин. Взъерошив и без того лохматую голову, он нерешительно попросил:

– А можно посмотреть?

Яровой, ни слова не говоря, протянул фотографию.

С открытки глядело улыбающееся лицо двухлетнего мальчугана. Мальчик прижимал к себе плюшевого медводя. В больших глазах ребенка застыло удивление перед громадным, еще не понятным ему миром.

– Больно хорош! – обрадованно воскликнул капитан Веденеев, очевидно, вспомнивший о своих ребятишках.

– Какой толстяк, – добродушно заметил Черемыш.

– И веселый, – прибавил кто-то третий.

– Он что у вас, в Ленинграде? – спросил Левушкин, откуда-то знавший, что Ленинград – родина Ярового.

– Был в Ленинграде, – ответил лейтенант и вдруг нервно забарабанил пальцами правой руки по коленке.

– Почему вы говорите – «был»?

Яровой притронулся к воротнику гимнастерки, но тотчас же отдернул руку.

– Потому, что его теперь нет, – ответил он тихо бесстрастным голосом, в котором не было ничего, кроме сильной усталости. – Вы помните сообщение о первом крупном налете «юнкерсов» на Ленинград? Фашистская фугаска попала тогда в дом. Сын и жена… – Голос его оборвался…

Яровой поднял голову, и летчики, обступившие пары, увидели его глаза… И каждый подумал в ту минуту, что, очевидно, такими они бывают, когда Яровой идет на цель на своем ИЛе и жмет на гашетки, обрушивая на врага снаряды и бомбы…

• Предыдущая
• 3/3