Гадкий утенок, или Повесть о первой любви - Баклина Наталья - Страница 14

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая

— Наташ, а ты откуда знаешь? Ты же тогда совсем маленькая была? — Шурочка принялась разрезать луковицы пополам и складывать их в таз с водой. Так меньше глаза ест.

— Так это тебе, девка, деревня. Это не город твой. Все всё про всех знают. Ты, вон, с Васькой только задружила — а уж вся деревня знала!

— Да откуда знала-то? Мы же по улице и не гуляли почти?

— Да Нюрка, говорю же, растрепала. Потом соседка ее Зинка видела, как ты ночью от Нюрки уходила. Штаны твои красные запомнила, ты ведь одна в таких ходишь, — кивнула Наталья на Шурочкин спортивный костюм.

— Слушай, Наташ, но это же ужасно! Живете, как на сцене! Или в цирке! — Шурочка перестала орудовать ножом и вытерла рукавом слезы. На этот раз стопроцентно луковые.

— Ага! И такие фокусы показываем! Людка, вон, напилась в прошлую зарплату — две недели вся деревня пересказывает, чего вытворяла!

— Это ты про нашу заведующую?

Ага! Они с Райкой из конторы шли через огороды. До тропки идти лень, видно, было — через загородку полезли. А после дождя скользко везде, лужи. Райка-то перелезла и дальше пошла, а Людка грохнулась. И как грохнулась-то! Мордой вниз, грудьми в грязь, а нога кверху задрана, в загородке застряла ногой-то. Колготки порвала, плащ свой светлый перепачкала.

Шурочка попыталась представить себе картину, как статная гордая завстоловой лезет через загородку: четыре жерди, закрепленные поперек коротких бревен, нижняя — на уровне колен, верхняя — на уровне груди. Картинка не складывалась.

— Лежит, не шевелится! — продолжала Наталья. — Райка испугалась, вернулась, стала Людку шевелить, а та матом — не трожь, мол, видишь, женщина устала. Представляешь, это она отдохнуть прилегла!

— И что?

— Что, Сашку, мужа ее, позвал кто-то. Он ее из забора вытащил, давай поднимать, а она — драться! И матом его в полный голос! Короче, потешила народ артистка наша.

— Наташ, но ведь это страшно. Все время люди тебя судят, сплетничают. И тяжело.

А ничё не тяжело. Здесь в деревне вся шелуха с человека сходит, как с луковицы, вон, — кивнула Наталья на горку луковых очисток. — И сразу видно, какая у кого сердцевина. Если чистая — так и никакая грязь не пристанет, что бы ни насплетничали. Ой, мать, заболтались мы с тобой! Ужин через полчаса! Вода искипелась! Быстро засыпай макароны! И воду на чай ставь! А я буду фарш жарить!

— Шур, а что у вас произошло-то? — Леночка Голованова смотрела на Шуру с любопытством, явно предвкушая душещипательный рассказ. Шурочка лежала на кровати, закинув руки за голову, а девчонки расположились по соседству. Элька сидела на своей койке, сдвоенной с Шурочкиной, а Ира с Леночкой расположились на Леночкиной кровати через проход. Их кровати стояли в самом углу у стеночки, остальные койки, хоть и обжитые — на спинках была развешана одежда, — пустовали. Студентки из второй группы где-то гуляли.

— Что-что. Кончилась любовь, ушла я от Васятки, — ответила Шурочка максимально равнодушным голосом.

— Да? А он об этом знает? Веселый такой ходил сегодня по зерносушилке, со мной заигрывал, — протянула Ира Зинченко и с прищуром взглянула на Шурочку: — Смотри, отобью!

— Ой, Ирка, ты не можешь без своих подначек! — вступилась за подругу Леночка. — У нее вон все глаза красные, зареванные, а ты — отобью!

— Девочки, говорю же, все кончено у нас. Глаза у меня от лука красные — целый тазик на ужин накрошила. Можете Васятку отбивать, прибивать, выбивать и забивать.

— Да ладно, Шур, не расстраивайся. Прошла любовь — и слава богу. Мы, если честно, все удивлялись, что ты нашла в этом Васятке, — подала свою реплику Элька.

— Сама не знаю. Захотелось попробовать, как это — любовь крутить.

— И как? — опять с подковыркой спросила Ира.

— Ой, Зинченко, а то ты не знаешь! Семен, что ли, до сих пор не показал, как? — опять вступилась Леночка.

— А тебе твой Перец показал уже? Или вся его любовь, как в ту ночь — в доску пьяный в полной темноте? — огрызнулась Ира.

— Девчонки, вы что? Вы чего цапаетесь? — удивилась Шурочка.

Да это они так, разминаются, не обращай внимания, — ответила Элька. — Ирка, знаешь, отчего к тебе цепляется? Вчера, как ты с танцев ушла, Семен с Перцем сказали, что из всех городских девчонок, кто приехал, самая красивая Оксана Буряк, ну, видела, из-за нее шофера подрались, а на втором месте — ты. И знаешь, — Элька внимательно разглядывала Шурочку, — они правы. Ты, действительно, очень изменилась. Стрижка тебе идет. И без очков тебе гораздо лучше.

— Ой, девчонки, а что вчера было-то! — перевела разговор Шурочка. Ей было и приятно, и неловко слышать, что она — красавица. Да и Иру с Леночкой надо было отвлечь. — Меня же Борюсик вчера замуж звал! Представляете, то даже не разговаривал, а то — замуж! Пьянющий!

— А ты чего? — опять заблестела любопытными глазами Леночка.

— Удивилась. А сегодня в столовой подошел за порцией, даже глаз не поднял. И не поздоровался, жених.

— Ну, понятное дело, протрезвел, не помнит уже, чего пьяный лепил. Или помнит, но боится, что согласишься! Интересно, а знает хоть, как тебя зовут-то, — опять подпустила шпильку Ира. Ну что за характер!

— Эй, у нас что, теперь местные поселились? — в девчачий отсек вошли три студентки. Гренадерша-блондинка, еще одна блондинка, невысокая, полноватая, в очках в тонкой оправе, и худая девушка с прической, похожей на Шурочкину. Худая девушка двигалась как-то странно, будто несла на голове хрустальный сосуд. Спрашивала гренадерша. Ее спутницы уже разбрелись по своим кроватям, а она подошла в угол к подругам.

— Это Шура из нашей группы. Она просто на несколько дней уходила к… дальним родственникам. Они у нее тут живут, — зачем-то соврала Элька.

— Надо же, как повезло. Тетка, что ли? — спросила гренадерша и представилась: — Луиза.

— Жена маминого троюродного брата, — продолжила вранье Шурочка. — Я Шура.

— А это Марина, — Луиза кивнула в сторону очкастой блондинки, — и Люба.

— Очень приятно.

— А что вернулась-то? — не унималась Луиза. — В доме-то лучше жить, чем в этой казарме.

— Скучно там. И за поросенком надо чистить.

— Понятно. Ну, живи, — разрешила Луиза и пошла к своей кровати.

— Чего это она пристала ко мне? — вполголоса спросила Шурочка у Эльки.

— Да не обращай внимания! Она самая старшая среди нас, ей двадцать шесть уже, вот и решила, что всех опекает. Слушай, Шур, а ты можешь нам картошки нажарить? Чего-то мы так по жареной картошечке соскучились! Пожарь, а? И огурцов купим соленых в магазине.

— А где мы эту картошку есть будем?

— Да в столовке и будем. Придем вечером тихонечко. У тебя же ключи есть, ты же дверь последняя закрываешь?

— Ну, я… — Элькина затея Шурочке не очень нравилось. Вечером остаться на кухне, стряпать, вдруг Людмила не разрешит?

— Ну, так мы поедим, уберем все, ты и закроешь свою столовку!

«Ладно, — подумала Шурочка, — спрошу завтра у Людмилы, не разрешит — скажу девчонкам, что не получается».

Утром Шурочка проснулась с четким ощущением беды. Еще вся была там, во сне, реальность только-только приоткрыла краешек, и беда хлынула в эту щелку, разрывая ее прорехой нового дня. Да, точно, вспомнила Шурочка, ее бросил Вася, и она теперь — шалава.

Над головой затопали голуби. Они жили на чердаке клуба и в первое же утро напугали девчонок своими перебежками по потолку. (Леночка даже решила, что это крысы на чердаке резвятся, и не поверила завклубом, который объяснял, что это топают птицы). Шурочка аж вздрогнула — за эту неделю забыла про голубей! Часики на руке показывали без десяти шесть. Надо же, как она приучила себя вставать вовремя без всякого будильника.

Шурочка быстро натянула свои джинсы и свитер, накинула куртку-штормовку. Конец августа, по утрам уже зябко. Выскочила во двор, подоила рукомойник под липой, протерла глаза ледяной, остывшей за ночь, водой.

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая