Дочь палача и ведьмак - Пётч Оливер - Страница 66
- Предыдущая
- 66/105
- Следующая
– Знахарь, будь он неладен! – прошипел его напарник. – На что угодно готов поспорить, что граф его скоро повесит. Если он прежде от этой лихорадки сам не помрет… – Он усердно почесал у себя между ног. – Скорей бы уже съехать с этой дырени.
Симон шагнул на внутренний двор и оглянулся на карниз, на котором стоял еще пару минут назад. От его вида у лекаря снова закружилась голова. Погруженный в раздумья, он вышел за ворота, отделявшие двор от улочек перед монастырем, и его тут же подхватил нескончаемый поток шумных паломников.
В голове у лекаря все перемешалось, и виной тому был не только пережитый на карнизе ужас. Что это за карта лежала на столе у графа? Уж не ее ли потерял библиотекарь? Карта, указывающая путь в подземный тайник монахов? И что означало то странное указание на врата в подземелье?
Чем больше Симон думал об этом, тем крепче убеждался в том, что Леопольд фон Вартенберг был как-то связан со странными событиями в монастыре. Графу зачем-то понадобились реликвии, и отправил его сюда с каким-то секретным поручением сам курфюрст. Кроме того, он раздобыл план, который, судя по всему, указывал подземные ходы старой крепости. Те самые, по которым бродил голем и где едва не погиб женоподобный наставник.
Симон проталкивался между паломниками, чтобы быстрее дойти до лазарета, где лежала, помимо всего прочего, Андексская хроника. В редкие свободные минуты он то и дело брался за книжку. Теперь ее непременно нужно было дочитать до конца! Быть может, так он узнает, что разыскивал Вартенберг. А что, если граф в итоге и окажется колдуном?
Когда Симон вошел в пропахший мочой и нечистотами лазарет, Шреефогль встретил его грустным взглядом. Сюртук его покрыт был грязью и потом, напряжение последних дней оставило на советнике свой след.
– У нас тут еще один умерший, – тихо произнес патриций.
У Симона замерло сердце.
– Уж не брат ли Лаврентий?
Советник покачал головой.
– Один из наших каменщиков. Андре Лош. Помилуй Господи его душу! – Он тяжело вздохнул. – Поверить не могу. Андре ведь богатырем был! Еще пару дней назад он радостно кутил с остальными в таверне, и вдруг…
– Постойте! – перебил его Симон. – В таверне, говорите?
Шреефогль кивнул:
– Именно так. Вместе с братьями Тванглер. Все трое потом слегли с лихорадкой. Вот только Андре пришлось хуже всего.
Симон вдруг вспомнил, что его так насторожило при разговоре с графом. Вартенберг говорил, что они с семьей ужинали в монастырской таверне.
Только теперь лекарь осознал, что и другие больные ели там же. И не только Андре, маленький Мартин и братья Тванглер… В таверне, вероятно, останавливались многие из состоятельных паломников, и Симон заметил также, что болели прежде всего те, кто мог позволить себе поесть в трактире.
Лекарь задумчиво покусал губу. Что, если источник болезни находился где-то в таверне? Вот только где?
Внезапно его осенила ужасная догадка.
– Мастер Шреефогль. – Симон повернулся к советнику. – Можно попросить вас об услуге?
– А именно?
Тихо, чтобы не разбудить больных и избежать паники, лекарь все ему объяснил.
Шреефогль кивнул и направился к выходу. В дверях он снова обернулся к Симону и грозно прошептал:
– Если вы окажетесь правы, то одна голова точно полетит с плеч. И уж точно не голова того бедного аптекаря…
Непомук Фолькмар сидел в темной яме и разглядывал свои пальцы: на некоторых из них недоставало ногтей. В окровавленных струпьях, точно загнанный демон, пульсировала боль.
Вообще аптекарь даже рад был, что в темноте почти ничего не видел. Так ему, по крайней мере, не пришлось смотреть на свое изувеченное тело. Но боль всё новыми волнами прокатывалась по телу, и Непомук понимал, что эти страдания станут теперь его постоянным спутником.
Мастер Ганс вчера потрудился на славу. После того как палач, согласно закону, показал подозреваемому орудия пыток, он усадил его на так называемый пыточный стул: тот представлял собой утыканное шипами кресло. Руки и ноги стягивались шипастыми ремнями, и даже стопы покоились на обитой гвоздями доске. Боль наступала почти сразу: усаженный в это кресло чувствовал, как шипы медленно впивались в плоть.
Просидев два часа на стуле, Непомук так и не признался в своих колдовских деяниях, и мастер Ганс принялся выдирать ему ногти длинными щипцами.
К тому времени вопли монаха слышались даже во дворе тюрьмы.
Но, несмотря на мучения, Непомук держался. С закрытыми глазами он молился, отрицал вину и вспоминал слова друга Якоба.
Не признавайся ни в коем случае! Если признаешься, то все пропало!
Но как тут не признаться, когда знаешь, что вчерашний день – это только начало? Что впереди еще более жестокие пытки и рано или поздно сам же назовешься колдуном? Непомук бывал с отцом, палачом Ройтлинга, при нескольких пытках и знал, что обвиняемые в определенный миг начинали жаждать смерти. Когда их, точно убойный скот, тащили наконец к эшафоту, часто не оставалось уже ничего, кроме мешка с переломанными костями.
Сможет ли он терпеливо молчать, если и сам в скором времени станет вопящим подобием человека, жаждущим одной только смерти? И как долго?
В конце концов, после многочасовых пыток, его снова спустили в эту дыру и захлопнули люк. С тех пор он дожидался во тьме следующей волны ужаса. О том, чтобы спать, не могло быть и речи. Час тянулся за часом, и Непомук утешал себя приятными воспоминаниями. Мелодия скрипки, ритмичный бой барабана перед сражением; попойки с другими солдатами; бесчисленные тренировочные поединки с единственным настоящим другом, Якобом; разговоры долгими зимними ночами в опаленных сараях или под защитой источенных ветрами укреплений…
– Ну и где же твой Бог? – спрашивает Якоб, в то время как Непомук перебирает запачканные четки. – Может, он помер? Что-то я не вижу его. Да и не слышу.
– В него возможно лишь верить, – отвечает Непомук.
Куизль тихо смеется и поворачивает кролика на вертеле, жир шипит на углях.
– Я верю в крепкую сталь и в закон. И в смерть.
– Бог сильнее смерти, Якоб.
Тот долго смотрит на друга. Затем молча уходит во мрак.
На следующее утро они вместе вешают десяток мародеров. Пока бандиты дергаются на ветках, Якоб неожиданно оглядывается на друга, словно ждет от него ответа.
Непомук молчит.
– Радуйся, Мария, благодати полная…
Непомук повторял одну за другой молитвы, силясь вновь обрести веру, но она, казалось, медленно испарялась сквозь крошечные щели в каменной кладке.
– Благословенна ты между женами…
Над головой со скрипом поднялся люк, и сердце у аптекаря заколотилось. Он понял, что сейчас его заберут на очередной допрос. Язык резко пересох, стал шершавым, точно камень, и монах неожиданно для себя задрожал.
Через некоторое время в яму действительно спустили лестницу. Непомук был уже слишком слаб, чтобы подняться самостоятельно, так что в этот раз к нему спустился один из стражников и обвязал его веревкой вокруг талии, после чего монаха общими усилиями потащили наверх; при этом аптекарь яростно рвался, словно рыба на крючке.
– Прибереги лучше силы на потом, – раздался знакомый голос. – Они тебе еще пригодятся.
Мастер Ганс, точно седовласый ангел возмездия, стоял, скрестив на груди руки, над люком, и красные глаза его изучали свою жертву. Затем палач быстро ощупал монаха, словно уже сломал ему что-то. Мастер Ганс, как и многие другие палачи, считался умелым целителем, и в его обязанности входило проверять, готов ли заключенный к новой пытке.
– Послушай, – едва ли не с сочувствием проговорил мастер Ганс, ощупывая Непомука, словно кусок сырого мяса. – Сам знаешь, что каждый день пыток приносит мне неплохие деньги. Так что мне бы и радоваться, что вчера ты так хорошо держался. А с другой стороны…
- Предыдущая
- 66/105
- Следующая
