Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/88
• Следующая

Он открыл и включил на всю мощь коричневый зашарпанный проигрыватель, поставил пластинку. Дежурный домик огласился гортанными выкриками и барабанным боем.

– Вот это и есть «Истамбул». Здорово? Его на манер буги-вуги танцуют.

Через час вместе со своим командиром пары Горелов пошел сменить летчиков, находившихся в самолетах. Сидеть без дела в тесной кабине было муторно, но оба понимали, что это настоящая боевая вахта. После недавних событий в Карибском море в мире все еще было неспокойно, а от Соболевки до границы рукой подать, и дежурства в готовности номер один оставались до сих пор неизбежной необходимостью.

Возвратились в дежурный домик они уже вечером, когда на аэродром опустились сумерки и мелкая сетка нудного предосеннего дождя пала на землю. Серые облака заклубились над стоянками и спрятали вскоре от глаз все живое. Зазвонил телефон, и Лева Горышин, сняв трубку, доложил:

– Командир дежурной пары лейтенант Горышин. Слушаю вас, товарищ полковник. Дежурство проходит без происшествий. Я вас понял. Исполняю.

Он бережно положил трубку на рычаг.

– Вот бы кому политработником быть, – произнес он восхищенно, – нашему комдиву.

– Почему это? – недоуменно улыбнулся Горелов.

– А потому, что внимание к человеку у него – первая заповедь. И как только руки до всего доходят у полковника! Увидел, что на аэродром туман садится, и разрешение перейти в пониженную готовность у высшего начальства выпросил. Пойду обрадую ребят.

Вскоре все четверо уже сидели у разгоревшейся железной печурки, слушали, как за окнами свистит ветер и сечет по земле косой дождь. Горышин старым зажарвленным кортиком тесал лучины от сухого березового полена и не торопясь подбрасывал их в огонь, любуясь его причудливыми отсветами. Проигрыватель быстро всем надоел, и летчики коротали время в беседе. Алеша под безобидные смешки товарищей только что рассказал, как пытался с письмом в руке атаковать гагаринский кортеж, как потом разорвал конверт и письмо на мелкие клочки.

– Ну и правильно сделал, – хмуро сказал обычно неразговорчивый летчик Семушкин. Уютно поджав под себя ноги, он примостился около печки прямо на полу.

– Почему так считаешь? – запальчиво возразил ему Горышин. – Разве Горелов не имел права обратиться с такой просьбой к Гагарину?

– Иметь-то имел, – хмыкнул Семушкин, – да толку чуть. Сейчас охотников до космоса знаешь сколько? У нас, когда я был на Курилах, звеном старший лейтенант Уздечкин командовал. Странный, заумный. Так он еще задолго до полета Гагарина и Титова, как только Стрелку и Белку в контейнерах подняли, не кому-нибудь, а самому президенту Академии наук письмо сочинил. Дескать, так, мол, и так, во имя Отечества, партии, народа и науки готов отдать всю свою энергию, опыт и молодую жизнь и прошу поэтому записать меня первым кандидатом для полета в космическое пространство. Патриотическое желание у меня огромное, и к тому же жена в последнее время настолько мою молодую жизнь заела, что готов полететь на любую планету, лишь бы от нее, окаянной, избавиться.

– Ну ты и заливаешь сегодня, молчун! – одобрительно засмеялся командир первой пары старший лейтенант Иванов, тридцатилетний лысеющий сибиряк, смуглый, с мелкими, как кедровые таежные орешки, зубами. – Сам придумал?

– Да нет, товарищ старший лейтенант, подлинный это факт, клянусь.

– И чем же кончилось все?

– Да как чем? Люди в Академии наук эрудированные, деликатные. К черту они нашего Уздечкина не послали. Получил старший лейтенант бумагу со штампом, и в той бумаге очень вежливо ему отписали, что, мол, дорогой товарищ Уздечкин, академик Несмеянов просил передать, что он высоко оценил ваш патриотический порыв, нов настоящее время нет возможности удовлетворить вашу просьбу. Так и остался он на Курилах, жене на съедение…

Лева Горышин подбросил еще лучины в печурку, послушал, как затрещала она, охваченная огнем, и покачал головой.

– От твоего рассказа, Семушкин, все-таки анекдотом попахивает, – проговорил он убежденно. – У Горелова все было не так.

– А кончилось чем? – привстал Семушкин. – Чем кончилось? Разорванной петицией? Если завтра Гагарин в наш гарнизон на часок заедет, Алексей к нему пробиваться уже не станет. Ведь не пошел бы, Горелов?

Алеша задумчиво посмотрел в темное окно, за которым стояла беспросветная сырая ночь, на отсветы от печки, отраженные мокрыми стеклами окон, и как-то спокойно сказал:

– Пошел бы.

– Не верю, – усмехнулся Семушкин. – Это ты в бутылку сейчас из чистого упрямства лезешь.

– Нет, ребята, – тихо возразил Алеша. – Упрямство здесь ни при чем. Просто попасть в отряд космонавтов – это цель моей жизни. И я все сделаю, чтобы этого добиться.

– На что же ты надеялся, когда искал встречи с Гагариным? – продолжал допытываться Семушкин.

– На что? – переспросил Горелов. – Да на очень простую вещь. На метод исключения. Есть такой метод. Им философы, следователи, юристы пользуются. Это когда сразу выдвигается несколько предположений, а потом наиболее бездоказательные отсеиваются. И остается в конце концов правильное.

Старший лейтенант Иванов, с интересом прислушивавшийся к разговору, пожал плечами:

– Не понимаю.

– Это же очень просто, – охотно пояснил Алеша. – Я был бы Иванушкой-дурачком, если бы, подобно тому Уздечкину, обратился с просьбой к президенту Академии наук или министру обороны. Там пуды таких писем. Но если бы я передал просьбу самому Гагарину, то мог бы уже рассчитывать на кое-какое внимание. Прежде всего космонавт меня бы знал лично и особой комиссии мог сказать, как я выгляжу. Во-вторых, просителей много, но, как мне кажется, военных среди них меньше. Среди военных еще меньше летчиков. А среди летчиков – истребителей и того меньше. Как видите, круг сузился, и многие остались за его пределами, а я – нет. Волжские мужики – они хитрющие!

– Смотри ты, выдумщик… – протянул Иванов, – логики не лишен.

– Я и в другом вижу логику, – увлеченно продолжал Горелов. – Пока что совершены лишь первые полеты. Дальше они будут усложняться, проводиться чаще. Потребуются кадры. Откуда их будут брать? Ясное дело – из ВВС.

– Тогда у тебя есть все шансы в космонавты попасть, – рассмеялся Семушкин. – Не знаю, был ли еще в авиации случай, чтобы кто-нибудь на реактивном самолете гонялся за Венерой.

– Вы все шутите, – вздохнул Горелов, – но должна же у каждого из вас быть заветная мечта, своя цель. И она есть. Вот скажите, ведь каждый из вас что-то очень и очень ждет.

Старший лейтенант Иванов внезапно поморщился, как это бывает с человеком, когда пришла острая боль и ее надо немедленно погасить.

– У меня, например, есть мечта, – промолвил он глухо, – чтобы моя жена от рака не умерла. Для меня это в сто раз важнее всех космических запусков. А она умрет. И никто ее не в состоянии спасти. Десять лет прожили душа в душу, сына на будущий год в школу мечтали повести. А теперь она как свеча тает, одни только глаза светятся…

Он встал с койки и, глядя куда-то в сторону, быстрыми резкими шагами вышел из домика. Печально хлопнула дверь.

– Я пойду. Надо утешить старшого, – вскочил было Семушкин.

– Сиди! – оборвал его Лева Горышин. – Нужна ему сейчас твоя сострадательность, как щуке зонтик. Человек в одиночестве хочет побыть, а ты ему в душу лезешь. Один он скорее успокоится.

Горышин оказался прав. Примерно через четверть часа старший лейтенант возвратился и, как ни в чем не бывало, стал снимать намокшую одежду. Лицо его еще сохраняло следы недавней возбужденности, но он уже прочно взял себя в руки.

– Ну и погодка, – сказал он, присаживаясь у печки и потирая руки. – Печурку на славу растопили… Давайте теперь чаек погоняем.

Большой пестрый термос, разрисованный змеями, появился на столе. Стаканов хватало на всех. Лева Горышин, как заботливый хозяин, отвинтил крышку, разлил всем поровну коричневый от густого настоя чай, еще отдающий легким паром, насыпал сахар и поставил в центре стола вазу с сухими пирожными. Старший лейтенант Иванов взял в руки опустевший термос, повертел его туда-сюда.

• Предыдущая
• 22/88
• Следующая