Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/176
• Следующая

На переменке к Трубачёву подошёл Мазин.

– Ну и поссорились, экая важность! – ни с того ни с сего сказал он. – Из каждой мухи слона делать – так это и жить нельзя.

– Я и не делаю слона, – ответил ему Васёк.

– Я не про тебя – я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?

– Он не скис! – рассердился Васёк. – И нюни не распускал. Это не твоё дело!

Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачёва.

– Вот оно что… – неопределённо протянул он и отошёл к своей парте.

– О чём ты с ним говорил? – спросил его Русаков. Но Мазин был поглощён своими мыслями.

– Вот что… – чему-то удивляясь, снова повторил он.

Лида Зорина избегала смотреть на Васька; она то и дело подходила к Саше и с глубоким сочувствием смотрела на Малютина.

У Вали Степановой было строгое лицо, и другие девочки неодобрительно молчали.

Хуже всего было Коле Одинцову. Он то сидел на парте рядом с Васьком, стараясь в чём-то убедить его, то отходил к Саше. И, недовольный своим поведением, думал: «Что это я от одного к другому бегаю!»

Одинцов всё ещё надеялся помирить обоих товарищей.

– Ты бы сказал ему, что виноват, ну и всё! – уговаривал он Трубачёва.

Васёк, разговаривая с Одинцовым, становился прежним Васьком.

– А если по правде, по честности – я виноват, по-твоему? – спрашивал он товарища.

– Виноват! – твёрдо отвечал Коля. – Не попрекай чем не надо. Ты против Саши барином живёшь.

– А он имел право мелом меня попрекать?

Одинцов пожал плечами:

– Не знаю… Если ты клал этот мел, то куда он делся?

Разговоры не приводили ни к чему. Один раз Трубачёв сказал:

– С Булгаковым я дружил, а теперь он мой враг. И больше о нём не говори. Я к нему первый никогда не подойду. А ты с ним дружи. И со мной дружи.

– Да ведь нас трое было.

– А теперь ты у меня один остался, – решительно сказал Васёк.

К концу дня, видя, что ребята, как будто условившись между собой, не заговаривают о ссоре, Трубачёв успокоился, принял свой прежний вид и даже сказал Малютину:

– Я ведь тебя не хотел вчера…

– Я знаю, я знаю! – поспешно и радостно перебил его Сева. – Дело не во мне, я другое хочу тебе рассказать… Только дай мне честное пионерское, что не рассердишься.

– Я на тебя не рассержусь, говори.

Сева быстро и взволнованно рассказал ему про мальчишку в Сашином дворе, как тот осыпал Сашу насмешками, когда Саша нёс помои.

Васёк стукнул кулаком по парте:

– И ты не выскочил и не дал ему хорошенько? Эх, я бы на твоём месте…

– Я вышел потом… Но это не то, я другое хотел сказать.

Они посмотрели друг другу в глаза. Васёк потемнел.

– Ты что же… меня к тому хулигану приравнял? – тихо, с угрозой спросил он.

– Тот хулиган не был Сашиным товарищем, – ответил ему Сева.

Одинцов писал статью. Он описывал всё происшедшее в классе так, как оно было. Но каждый раз на фамилии Трубачёва он останавливался и долго сидел, опустив голову. Потом снова брал перо.

«А теперь ты у меня один остался», – сказал ему Васёк.

«Но ведь я в глаза говорил ему, что он виноват. И завтра сам скажу, что статью написал. Как пионеру скажу… Он поймёт, что иначе нельзя мне», – волновался Одинцов.

Уже несколько ребят спросили его в классе, какую статью он даст в стенгазету.

– Правду напишешь?

– Как всегда.

Одинцов вспомнил, что, ответив так ребятам, он перестал колебаться, но после этого никак не мог подойти к Трубачёву и ушёл домой, не попрощавшись с ним. И всю дорогу в мыслях его что-то двоилось, путалось. Трубачёв стоял по одну сторону, а он, Коля Одинцов, – по другую. Ребята ждали от Одинцова правды и справедливости.

«Я спрошу его, как бы поступил он на моём месте, – волнуясь, думал Коля. – Он ведь тоже пионер, он не захочет, чтобы я из-за него пионерскую честь свою запятнал».

Одинцов снова брался за перо:

«…Когда Трубачёв выходил, к нему бросился Малютин и сказал: „Трубачёв, ты виноват“. Трубачёв схватил Малютина за плечо и сильно толкнул его…»

Подумав, Одинцов зачеркнул слова «схватил» и «сильно». Вышло так: «Трубачёв взял Малютина за плечо и оттолкнул его…»

– Почти одно и то же… – прошептал Одинцов и перешёл к следующему происшествию:

«…А потом Мазин за что-то ударил Русакова, и оба спокойно вышли из класса. Редакция надеется, что Трубачёв, как пионер и товарищ, поймёт, что он сделал нехорошо, и как-нибудь помирится с Булгаковым».

Васёк притих. Он вдруг понял, что всех обидел: и тётку, и Сашу, и Севу Малютина, – что он перед всеми виноват. От этого на душе у него было тоскливо, и даже приезд отца не обещал ему радости. Случай на Сашином дворе не выходил у него из памяти. Он думал о Саше. Вспомнил, как они с Одинцовым звали его на каток, а он не мог пойти.

– «А ведь Сашке, конечно, трудно, а я ещё попрекнул его. Он, верно, сразу того хулигана вспомнил… Такую обиду Саша не простит. Тётка тоже не простит. Она так заботилась обо мне, а я назвал её ведьмой… Сева простил. Почему простил Сева – непонятно. Но Малютин вообще непонятный. Может, он трус и не хочет ссориться со мной? Нет, он не трус! Он даже, наоборот, как-то…»

Но как это «наоборот» – Васёк не додумал.

Была суббота. После обеда собиралась редколлегия, вчера ребята давали заметки. Интересно, что написал Одинцов?

Вчера из самолюбия Васёк не спросил его об этом, хотя сам Одинцов всё время начинал с ним разговор о стенгазете. Видно, не знал, как писать, и хотел посоветоваться.

«Наверно, написал просто, что куда-то делся мел и дежурные поспорили между собой», – спокойно подумал Васёк.

– Тётя Дуня, мне в школу на собрание нужно.

Тётка молча накрыла на стол. Она всё делала теперь молча. Васёк слышал, как вчера вечером она сказала Тане:

– Он меня обидел, и я всё ему буду делать официально.

Васёк вздохнул: «Ну что ж, я тоже официально буду…»

Мазин перестал ходить на занятия к Трубачёву. С одной стороны, его мучила история с мелом и он чувствовал себя виноватым перед Васьком. С другой стороны, после злополучного урока он решил подтянуть Русакова и сам превратился в учителя, пригрозив Петьке, что будет считать его последним человеком в Советском Союзе, если он не научится отличать подлежащее от сказуемого и глагол от имени существительного.

Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.

Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берётся, то «дело будет».

Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались В глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.

Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и начинали заниматься. Ещё до урока Петя успевал рассказать товарищу тысячу новостей. Уже две недели в их доме жила молодая женщина, которую он называл мачехой. Мачеха пугала и интересовала Петю. Он всегда ждал от неё каких-нибудь неприятностей и рассказывал Мазину:

– Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула. И чего ей там нужно было?

– Клопов, – изрекал Мазин.

– Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца спёрла.

– Это что ещё за слово у тебя? Говори по-русски.

– Ну, стащила…

– Смотри у меня! А то подумают – я тебя научил, – выговаривал Мазин.

– Ладно, – соглашался Русаков, – пускай стащила… Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! – вдруг похвалился он.

– Различит, когда за ремень возьмётся, – поддразнил его Мазин.

– Она сама не возьмётся. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!

• Предыдущая
• 24/176
• Следующая