Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/176
- Следующая
«Если сказать Мазину, он скажет Трубачёву. А может, даже заставит сознаться перед всеми. Да ещё трусом назовёт и презирать меня будет. А на сборе, когда все узнают, скажут: чего молчал? И начнут прорабатывать… А там ещё отца в школу вызовут… и отец…»
Петя похолодел. Щепка с размокшей бумагой давно уплыла с мутной, серой водой.
«Если бы отец выпорол где-нибудь… не дома, чтобы она не знала…»
Петя вспомнил ясные серые глаза Екатерины Алексеевны, их сегодняшний разговор об уроках, о Мазине.
Он вдруг представил себе, как она надевает свою шубку, повязывает пушистый платок и, не оглядываясь, бежит к двери.
И он, Петя, опять остаётся один на всю жизнь…
– Ты что в самую лужу залез? Вот мать тебе покажет за это! – проходя мимо, сказала какая-то женщина.
Петя пошёл домой.
– Постой, у тебя в калошах вода хлюпает. Сними их в кухне. И ботинки сними, – сказала мачеха. – Да где ты болтался? На, мои шлёпанцы надень! – Она бросила ему войлочные туфли и строго сказала: – Это не дело, Петя, так насмерть простудиться можно!
– А кому я нужен? – улыбнулся Петя.
– Такой глупый никому не нужен, – сказала Екатерина Алексеевна, присаживаясь с ним рядом и стаскивая с его ноги мокрый чулок. – А вообще никогда не смей так говорить! Не обижай папу и меня.
– Я не буду! – сказал Петя и тут же решил никогда, ни за что не сознаваться в своём поступке. Что бы ни было!
Глава 29
Надо посоветоваться
На тихой улице в маленьком домике с тремя окошками всегда далеко за полночь светился огонь. Люди, идущие на ночную смену, привыкли к этому огоньку, как привыкают к обычному уличному освещению. А когда огонь погасал, какаянибудь соседка, зевая, говорила:
– Учитель свет погасил. Видно, дело к рассвету.
Сергей Николаевич сидел за своим письменным столом. Сбоку лежала горка журналов; под тяжестью книг сгибались полки; из портфеля выглядывала стопка тетрадей. Толстая книга с несколькими закладками лежала перед ним. Он медленно перелистывал её, отмечая карандашом какие-то строчки, и, положив подбородок на скрещённые пальцы, думал.
Учитель учился.
Рядом, в маленькой комнатке, спал его старик-отец. Седая голова его покоилась в тёплой ямке подушки, одеяло со всех сторон было заботливо подвёрнуто.
Было часов одиннадцать. Под окнами ещё слышались шаги прохожих и обрывки фраз, когда Сергей Николаевич сел за свой письменный стол. Он перевернул несколько страниц книги своего любимого педагога Ушинского, отложил книгу в сторону и долго сидел задумавшись.
«Готовых рецептов, видно, нет. В каждом отдельном случае свои причины и вытекающие из них действия… Правильное решение зависит от правильного понимания ребёнка…»
Думая так, Сергей Николаевич машинально ставил на листе бумаги какие-то чёрточки, потом так же машинально написал три фамилии: Трубачёв, Одинцов, Булгаков. Осторожно соединил их стрелками, потом зачеркнул Трубачёва и поставил его отдельно. И, откинувшись в кресло, устало моргая и морща лоб, он стал решать про себя какую-то трудную задачу. Ответ на неё напрашивался простой: рассердился на статью и зачеркнул свою фамилию. Но этот ответ не удовлетворял учителя. Подавленный вид Трубачёва тоже ни в чём не убеждал его.
– Нет, это не так просто… не так просто, – тихо говорил он себе, вспоминая Трубачёва другим: с открытыми, смелыми глазами, с горящим, огненным чубом на загорелом лбу. Сергей Николаевич, ловил себя на особой симпатии к этому ученику. – Может, я невольно пытаюсь оправдать его, потому что он мне симпатичен больше других?
Лицо его стало строгим. Во всяком случае, мальчишке не хватает дисциплины. Ушёл из класса, ушёл с редколлегии.
Учитель нахмурился и протянул руку к стопке тетрадей. На одной из них было старательно выведено: «В. Трубачёв». Тем же почерком чисто и старательно написаны целые страницы. Сергей Николаевич улыбнулся. Ему почему-то представилось, что когда Трубачёв пишет, то обязательно высовывает кончик языка и болтает под столом ногой. И всё же отличник… Самолюбивый. Умеет заставить себя заниматься. Пользуется авторитетом в классе. Выбран председателем совета отряда…
Мысли учителя снова возвращались к классной газете и зачёркнутой фамилии.
«Может, именно поэтому и сорвался, что самолюбив и горд? А может, это сделал кто-нибудь другой, например Одинцов, не выдержавший роли беспристрастного редактора?..»
Сергей Николаевич вспомнил Одинцова. Нет, бледный и расстроенный Одинцов не считал себя виноватым. В нём чувствовалось сознание своей правоты, несмотря ни на что… Булгаков?
Учитель тепло улыбнулся: «Этот весь – раскрытая книга. Простая, искренняя душа. Всё написано на его доброй, круглой физиономии».
В соседней комнате тихо и уютно тикали ходики. Они почему-то напоминали домовитого сверчка под тёплой печкой.
Сергей Николаевич прислушался к дыханию отца.
«Надо бы чаще гулять ему, – озабоченно подумал он. – Если бы мне выкроить время как-нибудь после уроков и куда-нибудь пойти с ним».
Он вынул из кармана записную книжечку. Родительское собрание… Педсовет… Методическое совещание… Партийное собрание. Скоро учительская конференция.
Он закрыл книжечку и глубоко вздохнул: «Нет, гулять не придётся. А эти дни вообще все заняты… Прежде всего трубачевскую историю надо распутать».
В окошко кто-то осторожно постучал. Сергей Николаевич увидел приплюснутый к стеклу нос и молодое встревоженное лицо.
Он помахал рукой и пошёл к двери.
– Вы извините, Сергей Николаевич! Уже поздно, но такой случай… Я думаю, посоветоваться надо.
– Хорошо, Митя. Я ждал вас. Завтра сбор вы назначили?
– Ясно! – Митя пожал плечами. – Вот какая ерунда получается! Просто безобразие! Может, я сам виноват, Сергей Николаевич. Выдвинули мы такого неустойчивого парнишку, сделали его председателем совета отряда, а он чёрт знает что делает! – запальчиво сказал Митя, с шумом придвигая к столу табурет.
Сергей Николаевич показал на приоткрытую дверь в соседнюю комнату:
– Там у меня старик спит.
– Ой, простите! – шёпотом сказал Митя. – Но я просто готов хоть сейчас бежать к этому Трубачёву.
Учитель улыбнулся:
– Подождите. Не принимайте скороспелых решений. Прежде всего нужно всё хорошенько обдумать. Митя поднял брови и виновато улыбнулся:
– Это точно. Но тут случай такой, что просто голова кругом идёт. На каждом сборе про эту дисциплину долбишь, долбишь… – Он махнул рукой и отвернулся. Потом вытащил клетчатый платок, шумно высморкался и с испугом покосился на дверь: – Ой, извините! Опять забыл…
– Постараемся разобраться вместе. Случай этот, может быть, очень простой, а может быть, и очень сложный. Его интересно обсудить на сборе. Если вы хотите, чтобы ребята чтонибудь прочно усвоили… здесь и дисциплина и всякие другие насущные вопросы… только не долбить! – Сергей Николаевич ближе придвинулся к Мите. – Только через подобные случаи, через опыт их собственной жизни, на ошибках, на хороших примерах… Вспомните себя, Митя. Поставьте себя на место Трубачёва, Одинцова и других. – Сергей Николаевич взял Митю за руку. – Вожатый – это самый близкий товарищ.
– Сергей Николаевич! Я, вы знаете, всё готов… Но эта история… – Митя развёл руками.
Учитель перебил его:
– Подождите. Всяко бывает. Давайте-ка обсудим эту историю спокойно. У меня есть свои предположения…
Сергей Николаевич говорил, Митя слушал…
Далеко за полночь не гас в окошке учителя привычный огонёк, освещая ровным, тёплым светом тихую улицу.
Глава 30
Одиночество
Тётка беспокоилась. Выдерживая характер, она редко заговаривала с Васьком, зато часто жаловалась Тане:
– И что это Павел Васильевич не едет? А тут мальчишка чудить начал. И мне грубостей наговорил, и сам как побитый ходит… То ли возраст у него ломается, то ли обижает его кто, только и с лица и с изнанки совсем не тот парень стал. А приедет отец – с меня спрашивать будет.
- Предыдущая
- 30/176
- Следующая