Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр - Страница 57

• Предыдущая
• 57/90
• Следующая

Морис слушал ее с восхищением, потому что даже при самой сильной страсти нельзя было допустить, что такое нагромождение чувств может привести в состояние печали, в котором пребывала Женевьева.

— Вы пришли, вы здесь, вы со мной, вы не покинете меня больше!

Женевьева вздрогнула.

— А куда же мне было идти? — с горечью ответила она. — Разве у меня было убежище, другой защитник, кроме того, кто назначил мне плату за защиту? О, я была в отчаянии. Я прошла через мост Пон-Неф, Морис, и, проходя по нему, посмотрела вниз, на темную воду. Она притягивала и околдовывала меня; Там твое место, говорила я себе, там твой приют, бедная женщина. Там твой неприкосновенный приют, там твое забвение.

— Женевьева, Женевьева! — воскликнул Морис. — Как вы только могли сказать такое?.. Стало быть, вы совсем меня не любите?

— Я сказала, — тихо ответила Женевьева, — я сказала, что приду, и пришла.

Морис вздохнул и опустился к ее ногам.

— Женевьева, — прошептал он, — не плачьте. Женевьева, успокойтесь, забудьте о своих печалях, ведь вы любите меня. Женевьева, именем Неба скажите мне, что вовсе не мои угрозы шевалье привели вас сюда. Скажите, что, если бы вы даже не виделись со мной сегодня вечером, то будучи одна, без приюта, вы пришли бы сюда. Скажите же это, чтобы я освободил вас от того обещания, которое вынудил вас дать мне.

Женевьева посмотрела на молодого человека взглядом, полным признательности.

— Благодарю тебя, Господи, — сказала она. — Как это благородно.

— Послушайте, Женевьева, — сказал Морис. — Бог, которого изгнали из здешних храмов, но которого не могут изгнать из наших сердец, в которые Он вдохнул Любовь. Бог сотворил этот вечер, такой мрачный с виду, но искрящийся в глубине радостью и счастьем. Бог привел вас ко мне, Женевьева. Он передал вас в мои руки. Бог хочет воздать нам за наши страдания, длившиеся так долго, за наши добродетели, проявившиеся в борьбе с этой любовью, которая казалась незаконной, словно такое чистое и глубокое чувство может быть преступлением. Не плачьте же больше, Женевьева! Дайте мне вашу руку. Хотите чувствовать себя, словно вы здесь у брата, который с почтением будет целовать край вашего платья, и удалится из этой комнаты, даже не оглянувшись? Да? Скажите только слово, подайте только знак, и вы увидите, как я уйду и вы останетесь одна, свободная и в безопасности как дева во храме. Или, напротив, обожаемая Женевьева, может быть вы захотите вспомнить, что я так любил вас, что едва не умер от этого, что ради этой любви, которую вы можете сделать роковой или счастливой, я предал своих соратников и стал противен сам себе. Может быть вы захотите подумать о том, что будущее готовит нам счастье, о силе и энергии нашей молодости и любви, чтобы защитить это зарождающееся счастье от всего, что может ему навредить! О, Женевьева, ты ведь ангел доброты, скажи мне, хочешь ли ты сделать человека таким счастливым, чтобы он не сожалел больше о жизни и желал бы только вечного счастья? Итак, вместо того, чтобы оттолкнуть меня, улыбнись мне, моя Женевьева, позволь мне прижать твою руку к моему сердцу, наклонись к тому, кто стремится к тебе со всей силой своего чувства, своими чаяниями, всей душой своей. Женевьева, любовь моя, жизнь моя, Женевьева, не думай о своей клятве!

Сердце молодой женщины переполнилось от этих нежных слов: томление любви, усталость от страданий исчерпали ее силы. В ее глазах больше не было слез, но рыдания еще вырывались из ее волновавшейся груди.

Морис понял, что у нее нет больше сил сопротивляться, и обнял ее. Она уронила голову ему на плечо, и ее длинные распущенные волосы касались разгоряченных щек ее возлюбленного.

В то же время Морис почувствовал, как содрогнулась ее грудь, подобно волнам после бури.

— Ты плачешь, Женевьева, — с глубокой грустью сказал он. — О, успокойся! Я никогда не стану навязывать тебе своей любви, никогда мои губы не будут осквернены поцелуем, отравленным хотя бы одной слезой сожаления.

И Морис разомкнул живое кольцо своих рук, отстранил лицо от лица Женевьевы и медленно отвернулся.

Но тотчас же, что так естественно для женщины, которая защищается и которая в то же время сгорает от желания, Женевьева кинулась на шею Морису, обвив ее своими дрожащими руками, с силой прижавшись к нему холодной и влажной от слез щекой, которая сразу же высохла на горячей щеке молодого человека.

— О! — прошептала она. — Не покидай меня, Морис. На всем свете у меня нет никого, кроме тебя!

Веселые солнечные лучи проникли сквозь зеленые ставни и своим светом золотили листья трех больших розовых кустов, которые росли в деревянных ящиках, стоящих на окне.

Эти цветы сильнее радовали глаз еще и потому, что сезон уже начал подходить к концу, а розы наполняли ароматом маленькую столовую, покрытую плитками, сияющую чистотой, где за накрытой изящно, но без особого изобилия стол, только сели Женевьева и Морис.

На столе было все необходимое, поэтому дверь была закрыта. И само собой разумеется, они сказали слуге:

— Мы обслужим себя сами.

Он что-то делал в соседней комнате, суетясь как слуга у Федры. Тепло и красота последних погожих дней врывались в комнату через полуоткрытые жалюзы, заставляя сверкать золотом и изумрудами листья кустов роз, ласкаемых солнцем.

Женевьева уронила на тарелку фрукт, который держала в руках, и, задумавшись, улыбнулась одними лишь губами, тогда как ее большие глаза выражали меланхолию. Она сидела молчаливо, словно в оцепенении, хотя и была счастлива в солнце любви, как цветы под лучами небесного светила.

Вскоре ее взгляд отыскал глаза Мориса, который, не отрываясь, смотрел на нее и мечтал.

Женевьева положила руку на плечо молодою человека, вздрогнувшего от этого прикосновения. Потом она положила ему на плечо и голову с тем доверием и той непринужденностью, которые порой значат больше, чем слова любви. Не говоря ни слова, Женевьева смотрела на него.

Морису нужно было только слегка наклонить голову, чтобы прикоснуться губами к полуоткрытым губам своей возлюбленной.

Он наклонил голову. Женевьева побледнела и ее глаза закрылись, как лепестки цветка, который скрывает свою чашечку от лучей света.

Так они и пребывали в полузабытьи непривычного счастья, как вдруг резкий звонок заставил их вздрогнуть. Они отстранились друг от друга.

Вошел слуга и с таинственным видом прикрыл дверь.

— Это гражданин Лорэн, — сказал он.

— Так это мой дорогой Лорэн! — воскликнул Морис. — Сейчас я его выпровожу. Извини, Женевьева.

Молодая женщина остановила его.

— Выпроводить вашего друга, Морис, — сказала она, — который помогал вам, поддерживал вас. Нет, я не хочу гнать такого друга из вашего дома и из вашего сердца. Пусть он войдет, Морис, пусть войдет.

— Как, вы позволяете?.. — произнес Морис.

— И даже хочу этого, — ответила Женевьева.

— О! Значит вы находите, что я недостаточно люблю вас, — воскликнул Морис, восхищенный такой деликатностью, — вам хочется, чтобы вас боготворили?

Женевьева склонила свое покрасневшее лицо к молодому человеку. Морис открыл дверь. Вошел Лоран, пригожий, как ясный день, в своем полущегольском костюме. Заметив Женевьеву, он удивился, но удивление тут же сменилось почтительным поклоном.

— Входи, Лорэн, входи, — сказал Морис. — Ты низвергнут с трона, Лорэн: теперь появился кто-то, кого я предпочитаю тебе. Я отдал бы за тебя жизнь, но ради нее, как ты уже знаешь, Лорэн, я пожертвовал честью.

— Сударыня, — сказал Лорэн серьезно, что свидетельствовало о его глубоком волнении, — я постараюсь любить Мориса сильнее, чем вы, чтобы он вообще не перестал любить меня.

— Садитесь, сударь, — улыбаясь, сказала Женевьева.

— Да садись ты, — добавил Морис, справа от которого теперь находился друг, слева — возлюбленная. Его сердце наполнилось тем счастьем, к которому человек на земле может только стремиться.

• Предыдущая
• 57/90
• Следующая