Жили два друга - Семенихин Геннадий Александрович - Страница 70

• Предыдущая
• 70/103
• Следующая

– Так не целуют, – улыбнулся Демин и привлек ее к себе. – Бедненькая, ты, наверное, больше меня переживала?

– А ты как думал?

– Только не плачь. Ты же горянка.

– Горянки тоже плачут по любимым.

Он нежно погладил ее длинную черную косу и замолк.

– Ты о чем задумался? О будущем?

– Угадала, цыганка. О будущем.

– Если я цыганка, я его тебе предскажу.

– Попробуй.

– Давай ладонь.

Демин протянул ей здоровую руку и сладко зажмурится. После жестокого боя, полета домой на тяжело поврежденном ИЛе и мучительной боли во время операции, сейчас ему было так приятно в этой светлой палате, рядом с девушкой, которая вся до капельки принадлежала только ему. На длинных тонких ресницах Заремы давно уже просохли слезы, и она тараторила веселой скороговоркой опытной гадалки:

– Молодой, красивый, стройный, как джигит, зеленоглазый. Позолоти ручку, всю правду тебе расскажу.

– Чего же тебе дать? Разве вот осколки, вынутые во время операции. Но их куда-то хирург уволок.

– Щедрый, веселый, нежный, – продолжала бойко Зарема. – Длинная, длинная у тебя линия жизни. Раны твои быстро заживут, и как только отгремит салют победы, выпадет тебе большая, большая дорога. Ты не один отправишься в эту дорогу. Трефовая дама дарит тебе свою любовь. Слышишь, она ко всему готова, эта трефовая дама. Будут у тебя впереди и радости, и невзгоды, но трефовая дама никогда не оставит тебя. Ты долго-долго не состаришься, и трефовая дама тоже. Потом вырастут у вас дети и станут ласкать тебя и ее в глубокой старости. Ну как?

– Получается, – засмеялся Демин, но снова помрачнел. – Только одного не сказала мне трефовая дама – буду ли я летать?

– Летать? – переспросила Магомедова.

– Да, летать, – повторил Демин. – Сидеть в кабине ИЛа, запускать мотор, отдавать от себя ручку на пикировании и тянуть на себя при выводе… и бить врагов из пушек и пулеметов, где бы они ни попадались. Ты же знаешь, Зара, что без воздуха я ничтожество. Только там я себя чувствую раскованным, гордым и сильным. Думаешь, риторика, мелодекламация? Нет, правда!

– Я верю, Коля, – тихо сказала Магомедова. – Поверь, что и мне хочется видеть тебя снова бодро шагающим к ИЛу, но только…

– Что, моя гадалка?

– Не скоро это произойдет.

Демин чуть-чуть поднялся, но тотчас же его пронзила тупая боль от ступни и до плеча, тяжестью наполнила позвоночник, и голова его снова упала на подушку.

– Ты добрая, Зара. Ты очень добрая и всегда стараешься смягчить неприятное. Есть люди, которые все пытаются усложнять, нагнетают черные краски, а ты самое суровое хочешь просвет тать. Ты молодец!

– Я же гадалка и вижу на многие годы вперед, – улыбнулась Зарема печально, но Демин решительно возразил:

– Не-ет, все далеко не так, как тебе кажется. Ступня заживет, спина заживет, рука заживет, тем более потому, что там осколки сидели в мякоти. Но глаз? Что будет с ним, когда снимут повязку? Смогу ли я видеть посадочную полосу, ориентиры, переднюю сферу, читать показания приборов, выполнять правый разворот, без которого невозможно маневрировать над целью?

Зарема громко вздохнула и нервным движением перекинула косу через плечо.

– Хочешь, я скажу тебе правду? – строго спросила она.

– Хочу.

– Я думаю, атаковать цели тебе уже не придется.

Ты пролежишь в госпитале не меньше месяца, а война уже на исходе.

– И я не увижу под крылом своей «тринадцатой» Берлин?

– Нет.

– Врешь, – сипло дыша, выкрикнул Демин, но тотчас же покосился с опаской на соседа по койке. – Врешь, Зарема. Это ты мечту свою пытаешься выдать за реальное. Сознайся, скажи, что это так. Ты не хочешь, чтобы я рисковал жизнью, вот и говоришь. Нет, я еще на ноги встану и повоюю. И по Александерплац дам из эрэсов.

Магомедова погладила его руку, негромко повторила:

– Нет, Коля, я сказала правду. Не упрямься.

– Ты что? Больше маршала Жукова знаешь?

– Меньше, конечно, – ответила Зарема, – всего-навсего в объеме представлений фронтовой оружейницы, обслуживающей ИЛ-два. Но и этого достаточно.

– Мы еще посмотрим, – не сдавался Демин. – История покажет.

– Смотри ты, какой Гай Юлий Цезарь нашелся, – неожиданно раздался с порога веселый гортанный голос. – Он теперь только историческими категориями размышляет.

В палату входили Чичико Белашвили и подполковник Ветлугин. На гимнастерке у Чичико под распахнутым халатом сверкали боевые ордена, а у Ветлугина, как обычно, лишь две маленькие звездочки Героя Советского Союза. От его редеющих волос пахло духами, бритые щеки чуть-чуть лоснились. Ветлугин был сдержан, скуп в движениях и, казалось, сильно озабочен. Чичико картинно весел и возбужден. Демин сразу подумал, что своей наигранной веселостью Чичико хочет прикрыть смущенно и неловкость, неизвестно чем продиктованные. Да и глаза Ветлугина избегали глядеть прямо. И все-таки, несмотря на тревожное предчувствие, Демину стало тепло на душе, он и предположить не мог, что его так быстро навестят однополчане, да еще кто – сам командир части.

– Уступи подполковнику место, Зарема, – сказал он своей любимой, но Ветлугин сделал рукой протестующий жест:

– Сиди, сиди, Зарема. Мы же рыцари и в присутствии дамы обязаны стоять. Тем более мы ненадолго. Верно, Чичико, я говорю?

– Так точно, товарищ командир, – гаркнул грузин.

– И внизу нас ждет «виллис», а на аэродроме дела.

– Святая правда, товарищ командир.

Ветлугин каким-то виноватым взглядом обвел грязно-серые стены и уставился на пятно, оставшееся, видно, после снятого портрета.

– Адольфик, наверное, висел?

– Так точно, товарищ командир, – с поспешностью подтвердил Белашвили. Острые глаза Ветлугина блеснули смехом, и он подмигнул Демину, как сообщнику.

– А ты откуда знаешь? Вешал его, что ли?

– Не имел чести, товарищ командир, – ухмыльнулся Белашвили. – Ну а уж если вэшать, то предпочел бы повэсить не портрет, а оригинал, – браво закончил Чичико, и все засмеялись. Ветлугин кивком указал на спящего на соседней койке человека, укутанного до самого подбородка одеялом.

– Твоего соседа завтра переведут в другую палату.

• Предыдущая
• 70/103
• Следующая