Сталин. Жизнь одного вождя - Хлевнюк Олег Витальевич - Страница 109

• Предыдущая
• 109/117
• Следующая

С 6 марта 1953 г. в течение трех дней проходила церемония прощания с умершим Сталиным. Гроб выставили в самом центре Москвы, в Колонном зале Дома Союзов, традиционном месте прощания с советскими вождями, ранее Доме приемов московского дворянства. Доступ к телу открыли с четырех часов дня. Мероприятие было организовано плохо. Подходы к Дому Союзов регулировались неудачно. Желающие пройти к гробу Сталина попадали в узкие московские улицы, заполненные милицией и грузовыми автомобилями, служившими барьерами на пути толпы. В неразберихе и панике немало людей было покалечено или задавлено насмерть. Материалы расследования этих событий пока недоступны историкам. В 1962 г. в одном из выступлений в тесном кругу Хрущев заявил, что в толпе погибли 109 человек[916].

Информация об этой очередной советской трагедии, конечно, не публиковалась в газетах. Они были заполнены траурным благолепием и демонстрацией нескончаемой скорби по вождю, письмами-соболезнованиями и письмами-клятвами. Однако сохранились и иные письма очевидцев московских событий в руководящие инстанции:

Во многом это были пока типичные письма сталинской эпохи. И по стилистике – ссылки на иностранцев, «шнырявших с фотоаппаратами», и «вредителей», – и по сути описываемых событий. Милиция как нарушитель порядка – очень точный образ сталинской системы. Опираясь на насилие, диктатура достигала своих целей за счет многочисленных жертв и потерь. Границы между рациональной упорядоченностью и разрушительным хаосом фактически стирались. Одно с легкостью переходило в другое.

Нельзя исключить, что трагедия в Москве еще раз заставила сталинских наследников задуматься о пределах полицейского государства. Однако пока у них не было иной возможности, кроме как опираться на институты и методы, завещанные диктатурой. Похороны Сталина, назначенные на 9 марта, готовили по прежнему сценарию, хотя, возможно, с большей тщательностью. Прежде всего, были предусмотрены строгие меры безопасности. Ее обеспечивали 22,6 тыс. чекистов, милиционеров и военных. 3,5 тыс. автомобилей вызывались для перекрытия улиц[919]. Правительство утвердило детальный план проведения церемонии похорон, расписанный по минутам. Вынос гроба из Дома Союзов. Установка его перед мавзолеем Ленина на Красной площади. Траурный митинг. Внесение гроба в мавзолей. Мумию Сталина решили поместить рядом с мумией Ленина. За несколько часов до церемонии на Красную площадь привели 6 тыс. военных и 15 тыс. человек из так называемых «делегаций трудящихся»[920]. На этот раз все прошло по плану, без особых происшествий.

Хотя давка и жертвы в Москве были вызваны некомпетентностью властей, очевидно, что первопричиной трагедии можно считать также массовое стремление москвичей попрощаться с вождем. Что это было: проявление любви, любопытства, психоз, погружение в столь редкую «свободу» неорганизованного волеизъявления? Видимо, все это и многое другое. Доступные документы о массовых настроениях – пока немногочисленные – рисуют сложную картину реакций на болезнь и смерть вождя[921]. 5 марта 1953 г. министр госбезопасности Игнатьев представил советским лидерам доклад об умонастроениях военнослужащих[922]. В нем отражен весь спектр «верноподданнических» реакций на болезнь и осознаваемую скорую смерть вождя. Заметным было сочувствие к Сталину-человеку, которого вслед за пропагандой считали воплощением добра и благодетельности: «В моей семье это сообщение воспринято как тяжелое горе, постигшее нашу страну»; «Он очень много работал, и это сказалось на его здоровье». Основой сочувственных откликов являлась тревога за будущее страны и, соответственно, собственное будущее. Свою роль сыграла многолетняя пропаганда, внушившая людям мысль о незаменимости Сталина и угрозе новой войны: «Как-то боязно. После его смерти кто будет на его месте?»; «Может произойти ускорение начала третьей мировой войны». Сообщала госбезопасность также об «отрицательных», «враждебных» настроениях: «Туда и дорога»; «Ну и хорошо»; «Сталин долго не протянет, да это даже лучше. Посмотрите, как все сразу изменится». По таким высказываниям проводились либо аресты, либо оперативное расследование.

В марте 1953 г. многие из тех, кто выражал удовлетворение по поводу смерти Сталина, были осуждены за «антисоветскую агитацию». 44-летний москвич С. М. Теленков, сотрудник научно-исследовательского института, в вагоне электрички в нетрезвом состоянии сказал: «Какой сегодня хороший день, мы сегодня похоронили Сталина, одной сволочью станет меньше, теперь мы заживем». Р. С. Рыбалко, 28-летняя рабочая из Ростовской области, была осуждена за то, что нецензурно ругала Сталина. Спецпоселенец Я. И. Пейт из Казахстана получил срок за то, что после траурного митинга сорвал и растоптал портрет Сталина. Рабочий-железнодорожник из украинского города Ровно 32-летний П. К. Карпец, услышав сообщение о смерти Сталина, выругался и сказал: «Слышите, уже воняет трупом». Е. Г. Гриднева, 48 лет, рабочая Закавказской железной дороги, не сдержавшись, сказала сослуживице: «Собаке собачья смерть. Хорошо, что умер, колхозов не будет, жить легче будет»[923] и т. д.

Открытых антисталинских высказываний было немало, но и они составляли лишь видимую часть народного недовольства, случайно попавшую в поле зрения карательных органов. Повседневная слежка, террор и страх ограничивали до минимума возможность свободного выражения мнений, не говоря уже о каких-либо активных формах протеста. Выбор был прост: либо принять или по крайней мере демонстрировать принятие официальных ценностей, либо попасть в лагерь. Это обстоятельство обесценивает даже такие максимально интимные источники, как дневники. Можно предположить, что и наедине с собственными мыслями советские люди не были вполне искренни, рассматривали собственные хроники скорее как алиби, чем как исповедь. Газетные репортажи о массовых митингах, информационные сводки органов госбезопасности о настроениях, письма граждан властям и другие материалы отражали далеко не все. Не говоря уже о том, что многие документы пока закрыты в архивах. Историки, выдвигающие однозначные парадигмы массовых настроений сталинского периода, берут на себя слишком большую ответственность и не выглядят убедительными, поскольку многое домысливают.

190 млн человек, проживавших в сталинском СССР накануне смерти вождя, представляли собой чрезвычайно сложное сообщество, мало похожее на изображения «нового» человека на обложках советских журналов[924]. Многие факторы способствовали социальной консолидации и поддержке режима, хотя мотивы этой поддержки могли быть очень разными: от искреннего энтузиазма до примирения с неизбежностью и обычного подчинения непреодолимой силе. Огромные масштабы насилия и террора, о которых неоднократно говорилось в этой книге, позволяют утверждать, что становым хребтом сталинской системы были страх и принуждение, как бы ни маскировали эту несущую основу фасадами энтузиазма. Однако верно и то, что лояльность и политическая искренность не всегда были фальшивыми. Перманентный террор подкреплялся действием «положительных» механизмов социального манипулирования. Кнут неизбежно соседствовал с пряником.

• Предыдущая
• 109/117
• Следующая