Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/69
• Следующая

А я ушла. Незаметно. И потом я мучилась от этого. Ведь я у себя в школе, и почему я должна была уйти? А она независимая и уверенная в себе, и все вокруг нее бегают, даже Павлик. Наверное, Андрей состоит из одних черных клеточек и его Рита тоже, а я из одних белых, таких белых, что меня никто уже и не замечает!

Так мне и надо.

В то утро все было, как всегда: я пришла в школу, взяла ключ и поднялась наверх, в класс. Зажгла маленькую лампочку на шпильтыше. И тут вдруг в зеркальце увидела Андрея. Андрей вернулся! Он пришел! Он снова будет с нами!

В ансамбле было восемь скрипачей и органистка Оля Гончарова. Первыми, как самые старшие, школу закончили Ладя, Андрей, Оля и Ганка. И они первыми должны были поступать в Консерваторию. Пытаться, во всяком случае. Но Ганка отказалась. Она заявила Кире Викторовне, что вернется в село, что она хочет учить музыке ребят у себя в Бобринцах. Что так она решила. Она всегда все решала сама.

У Оли умер дедушка. И она пошла работать.

Из ансамбля в школе еще остались учиться Дед, Машенька Воложинская, Франсуаза и, конечно, «оловянные солдатики».

Жизнь прекрасна, Ладька уверен в этом. Даже сегодня, когда предстоял такой непростой день.

Об этом дне шел разговор и на выпускном вечере в школе — «торжественный акт, посвященный выпуску учеников», — и потом у Киры Викторовны в подмосковном поселке Марфино, где она прослушивала Андрея и Ладю, «облизывала», как она сама говорила, программы по специальности для поступления в Консерваторию.

Такой «облизанный» Ладька шел по городу.

Первый звук смычка. Ладька его всегда особенно ясно ощущал. Смычок стремительно съезжал с плеча и снова стремительно наезжал на плечо, и звук вспыхивал перед глазами. Плечо гудело и целиком становилось скрипкой. Сегодня надо, чтобы все члены комиссии загудели, как твоя скрипка, чтобы ты засыпал их штрихами и пассажами, как опилками.

Ладя не обижался, если кто-нибудь из ребят во дворе или на улице говорил ему вслед, что вон идет скрипач, пилить будет. И сегодня он попилит. Надо, и попилит — кому свежих и горячих опилок с музыкой?!

— Ты его не видел? — спросила Кира Викторовна Андрея.

Кира Викторовна и Андрей стояли в коридоре Консерватории на втором этаже. В коридоре было много ребят. Они приехали из разных городов, и теперь каждый рассказывал свое, но в то же время одним глазом косился на большие белые двери: там сидела экзаменационная комиссия по классу скрипки.

— Вчера только попрощались, — сказал Андрей.

— Для него вчера и сегодня — совершенно разные понятия. Ты знаешь.

— Знаю, — сказал Андрей.

Открылась большая белая дверь. Андрей обратил внимание, как блестела бронзовая ручка. Ее блеск как будто передавал весь накал сегодняшнего дня.

Вышла женщина со списком и прочитала фамилию очередного кандидата в Консерваторию.

Кандидат взял инструмент, достал экзаменационный лист, оглянулся по сторонам, ища поддержки или хотя бы сострадания, и шагнул за дверь вслед за женщиной. Дверь бесшумно закрылась.

— Пошел на постамент, — сказал кто-то в коридоре.

— Важно улыбаться на входе.

— Нервишки?

— Угу.

— Пошаливают.

— Повизгивают.

Девушка в узеньком темном костюме крутила винт на смычке и о чем-то думала. Винт она крутила машинально. Кира Викторовна взяла ее за руку. Девушка перестала крутить, улыбнулась, но потом опять начала крутить. Кира Викторовна опять остановила ее. И девушка опять улыбнулась и кивнула. Андрею казалось, что девушка тоже думала об этой бронзовой ручке, ждала, когда ручка медленно повернется, тогда откроется дверь и выйдет тот, кто туда входил с надеждой, улыбался на входе.

Вечно эта надежда. Андрей тоже уставал от этого. Потому что всегда на что-то надеялся — на успех в школе, на успех на первых шефских концертах, на имя в первой афише. Жизнь подбрасывала новые надежды, и он иногда не выдерживал, срывался. Как тогда со скрипкой в том дворе. Он освободился от всяких надежд, и ему казалось, что теперь будет легко жить дальше. Но все это не так. Все началось сначала. И опять, и опять надо было двигаться от надежды к надежде. Каждый раз преодолевать все более сложное препятствие. Более серьезное. А Ладька? Он не меняется. Неужели он и на самом деле просто живет и просто радуется? Или раньше это было так, а теперь это уже притворство?

По коридору высоко над головой пронесли какие-то списки. Может быть, так высоко пронесли, чтобы не помять или чтобы ребята не окружили и не пытались заглянуть в них.

Кира Викторовна вывела Андрея на лестничную площадку. Здесь народу было поменьше. Она молчала. Все было сказано в последний раз вчера у нее на даче. Они были там вместе с Ладькой. Кира Викторовна прощалась с ними как со своими учениками. Поступят они в Консерваторию или не поступят, но все равно они уже не ученики музыкальной школы. Школу они окончили. Ганка, например, вообще уехала в Бобринцы. И вчера Андрей почувствовал это, что Кира Викторовна прощается с ними.

Был обычный подмосковный летний день. Стучали колесами электрички, и иногда прорезал воздух мощный голос электровоза. Они шли втроем по опушке леса. Молчали. Даже Ладька молчал. С ним бывает, что он вдруг странно молчит и в нем появляется что-то человеческое.

Кира Викторовна шла в спортивных туфлях и в спортивных брюках. Она показалась Андрею молодой, даже юной. Только глаза были грустными и совсем взрослыми.

Кира Викторовна вдруг сказала:

— Я прочитала у Сент-Экзюпери: ни в одном человеке не погиб до конца Моцарт.

Андрей вечером, когда они с Ладькой возвращались домой на электричке, думал, кого имела в виду Кира Викторовна: его, Андрея, Ладьку или даже себя? Она тоже когда-то выступала. В школе говорили разное. Андрею захотелось, чтобы Кире Викторовне в жизни, а значит, прежде всего в музыке, было бы очень хорошо. Чтобы ей всегда было очень хорошо, потому что ей, очевидно, не очень хорошо. Он это почувствовал. Бывает так. А потом, эти слова Сент-Экзюпери. Может быть, Кира Викторовна обманулась в собственных ожиданиях и надеждах?

Кира Викторовна стояла на лестничной площадке Консерватории. Открыла сумочку, достала пачку сигарет. Андрей никогда не видел, чтобы она курила.

— Я могу спуститься посмотреть его, — сказал Андрей.

— Не надо.

Кира Викторовна курила. Андрей открывал и закрывал на футляре скрипки «молнию». В коридоре опять зашумели, задвигались, отчетливо была названа фамилия:

— Брагин!

Это женщина, которая выходит из-за высоких белых дверей, вызвала Ладю на прослушивание.

— Подлец он все-таки!

— Андрей! — резко сказала Кира Викторовна.

— Извините.

Кира Викторовна бросила сигарету.

— Прошу быть совершенно свободным от всего. Никаких внешних впечатлений. Ты слышишь? Могу надеяться на тебя, что… опять, чтобы… Иди в коридор, — вдруг сказала она. — Я скоро вернусь. Пожалуйста, Андрюша.

Кира Викторовна останавливает около Консерватории такси. Вид у нее был такой, что шофер понимающе спросил:

— Экзамены?

— Да.

— Родители по всему городу документы возят из института в институт. Вам что теперь — из Консерватории в Институт газа или нефти?

Кира Викторовна подумала: «Неужели опять вспыхнул!..»

Таксисту, очевидно, хотелось еще поговорить, потому что он начал рассказывать об очередях в нотариальных конторах, где все теперь снимают копии с аттестатов зрелости, но Кира Викторовна просила его только об одном, чтобы он побыстрее ехал. Адрес? Самотечная улица. Но таксист все-таки спросил:

• Предыдущая
• 24/69
• Следующая