Возвращение. Части 1-3 (СИ) - Ищенко Геннадий Владимирович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/143
• Следующая

— Здравствуйте, Петр Миронович, — поздоровался я. — Людмила, позволь тебе представить лидера белорусских коммунистов! А вот этого гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчиненных. Есть в них нечто неуловимо похожее.

— Он всегда себя так ведет? — поинтересовался у Машерова пожилой, крепкий мужчина с седыми, зачесанными назад волосами.

— Я с ним всего один раз беседовал, — ответил Машеров. — Вроде был нормальным.

— Я нормальный, когда со мной себя ведут нормально! — сказал я. — Я же вас просил! Трудно было прислать за мной Валентина? И зачем вам нужна Людмила — давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, и вам нужно. Небось еще и запись включили?

— Что нужно, то и будем делать! — отрезал седой. — Возрастом еще не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?

На стол легло мое письмо.

— Пойдем, сядем, — сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану. — А то ведь сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне от вас скрывать нечего, все расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в сети Интернет. Даже на часы с голо любой мог сбросить, а у меня хоть и раритетный, но стационарный комп.

— Как это бывшего? — оторопел седой.

— Кто он? — показал я рукой на пожилого.

— Это мой друг, — ответил Машеров.

— Дружба — это святое, — согласился я. — Только вам все-таки нужно было послушать меня. — Поговорили бы, а потом уже решали, кому и что можно доверить.

— Ему я могу доверить собственную жизнь! — твердо сказал Машеров.

— Позовите кого-нибудь из своих ребят, — сказал я седому. — Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.

— Пройди на кухню, — сказал Люсе седой. — Там должен быть Семен. Попейте с ним чай.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, — сказал я им. — Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А на меня можете в дальнейшем не рассчитывать.

— А как же мир? — спросил Машеров.

— Да провались этот мир в тартарары, — с горечью сказал я. — Если самые честные и порядочные люди так себя ведут, для кого надрывать пуп?

— Зря ты так, — сказал Машеров. — Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростертыми объятиями?

— Землетрясение было? — спросил я. — Все совпало?

— Число жертв еще уточняют, — сказал Машеров. — А по времени расхождение на три минуты.

— Да округлил я эти три минуты! — махнул я рукой. — Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями… Ладно, слушайте, может быть, поймете.

Сначала я рассказал им то немногое, что знал из жизни Машерова.

— Знаю так мало, потому что мальчишкой вами совсем не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.

— И когда меня убили? — слегка побледнев, спросил Петр Миронович.

— Четвертого октября восьмидесятого года вы погибните в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.

Я подробно рассказал все, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, а потом обо всем, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко я упомянул мельком, об Андропове рассказал чуть больше. Основное время у меня занял Горбачев с его перестройкой.

— Остальное прочтете в тетрадях, — закончил я свой рассказ. — Пять общих тетрадей — это события в мире, а в трех все открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года. Дальше, извините, не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте все, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации. Можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы по вашей милости случится сердечный приступ…

Было видно, что седой колеблется, но Машеров согласно кивнул.

— Распорядись, Илья, — сказал он седому. — И пошли с ними Семена.

— Тебе решать, — согласился седой, тяжело поднялся из-за стола и пошел на кухню.

— Твою доставку организовывал не я, — сказал мне Машеров. — Надеюсь, ты передумаешь. Все твои книги будут…

— Больше ни одной книги! — сказал я. — Хватит! Жаль, что недавно одну отдал в редакцию. И песен больше не будет. Точнее будут, но будем петь только для друзей!

— Тебе сколько лет?

— Четырнадцать! — ответил я. — Или восемьдесят. Считайте, как хотите! И старики, и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади все пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.

— Не хами! — сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. — Ценность твоих записей еще под большим вопросом.

Следом за ним с кухни вышли Люся с Семеном.

— Во-первых, я вам их не продаю! — повернулся я к нему. — А ценность… Вам ее еще предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней — это мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились почти пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год двадцать шестого апреля из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только поселки, города бросали! И остановили кучу других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью… до фига! О трех других тетрадях я вообще не говорю — они бесценны! Ладно, Люся, пойдем одеваться, нас соизволили отпустить.

Обратно мы ехали на той же машине, только рядом с шофером сидел массивный Семен. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашел в свою квартиру. Слава богу, сердечного приступа у мамы не случилось, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.

— Все в порядке, — сказал я им. — Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.

Я взял ключ от сарая, сходил к нему и забрал свои тетради, лежавшие в старом портфеле.

— Держите, — отдал я открывшему дверцу Семену. — Прощайте.

Развернулся и ушел, не глядя на отъезжающую машину.

— Уехали? — спросила мама, встретившая меня в прихожей.

— Конечно, — ответил я. — Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?

— Обедает на кухне, — сказала мама. — И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?

— Ты знаешь, нет, — ответил я, действительно не чувствуя голода. — Но за компанию все равно поем. Только буду есть одно первое.

Мама все приготовила и вышла с кухни.

— Почему-то совсем не хочется есть, — пожаловался я, проталкивая в себя суп.

— Это, наверное, от злости, — сказала Люся. — Я тебя никогда таким злым не видела.

— Просто стало обидно, — сказал я. — Ведь вроде все сделал, что мог, и ничего не потребовал взамен, а мне решили авансом показать мое место. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга — уж не знаю, кто он там — все равно! И за тебя я сильно переволновался. Использовать тебя, чтобы управлять мной, это подло. Знавал я таких, как этот седой. В общем-то, в личном общении неплохие и даже порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели все средства хороши. И цели у них самые благородные. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, они бывают очень полезны, но дай им волю, и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.

— Оставьте посуду, я ее помою сама, — сказала заглянувшая на кухню мама, — Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама все равно волнуется.

• Предыдущая
• 40/143
• Следующая